Эдгар Лоренс Доктороу. Билли Батгейт
А. Зверев
Понятие «ретро» плотно приросло к стилистике Э.Л. Доктороу (род. в 1931 году) после «Рэгтайма» (1975), ставшего как бы патентом на изобретение повествования, в котором эпоха восстановлена без всякой ретуши, без искусственной согласованности разнородных ее «голосов». Не вдаваясь в споры о приоритете, стоит, однако, разобраться, какими творческими потребностями рождена такая стилистика и что она собою реально представляет.
Испанский писатель разграничивал официальную историю, заполненную событиями, которые упоминаются в любой энциклопедии, и жизнь масс, никогда не попадающую в подобные летописи, ибо она лишена коллизий, обладающих опознаваемой исторической ценностью. Народ, в представлении Унамуно, лишь «молчит, молится и платит»; у Доктороу он столь же отчужден от больших исторических потрясений свершающихся помимо его воли и сознания, однако давление драматически заряженной истории испытывает самым непосредственным образом, оказываясь прямо вовлеченным во все ее существенные конфликты.
Таким образом понятая «интраистория», по мысли Доктороу, может быть постигнута лишь при условии, что писатель обнаружит ее трудно уловимые следы в самоощущении массы, в медленно меняющихся популярных верованиях, привычках, этических ориентирах, а для всего этого как раз низовая культура, какой бы пошлой ни находили ее интеллектуалы, представляет возможности уникальные. Ведь в конечном счете по самой своей природе она выражает круг представлений рядовой, среднестатистической личности, ибо к ней-то и адресуется, ей и призвана стать не просто внятной, а близкой. Если необходимо передать прошлое таким, каким оно представало множеству ничем не примечательных людей, то любой примитивный сериал, учитывающий вкусы, понятия и грезы этого безликого обывателя, скажет о нем больше, чем бесспорные шедевры. Воспитанный на Джойсе, Доктороу тем не менее предпочитает черпать свои сюжеты не из «Улисса», а из популярных мещанских или гангстерских романов полувековой давности.
Последний жанр, обладающий в массовой беллетристике большими традициями, подсказал Доктороу художественную идею «Билли Батгейта». Восстанавливаемое здесь время — снова 30-е годы, как уже было в «Гагарьем озере» (1980) и «Всемирной выставке» (1985). Получился своего рода повествовательный цикл. Едва ли его, впрочем, можно считать законченным. По убеждению прозаика, то десятилетие, оставшись самым ярким в американской истории нашего века, завязало многие социальные узлы, не распутанные и сегодня. Своих героев Доктороу показывает либо сформировавшимися в ту пору, либо глубоко проникнутыми тогдашним умонастроением. Чтобы показать их почти интимную связанность с эпохой, писателю нет необходимости развертывать ее панораму — достаточно эпизода с характерными приметами времени.
Описанные на страницах «Билли Батгейта» события охватывают несколько летних и осенних недель 1935 года, относясь, несомненно, к области «интраистории». Это не более чем отрывок из уголовной хроники, возвышение банды нью-йоркских рэкетиров, пытавшейся поставить под свой контроль весь этот процветающий, но дезорганизованный бизнес, которой предстоит быть разгромленной конкурентами. Возглавляет банду некто Голландец Шульц, он же Артур Флегенхаймер, точно такой же выходец из полунищих еврейских кварталов Бронкса, как сам Билли (подросток ирландского происхождения Биэн, которому доверена функция рассказчика, в банде взял более звучное имя — Батгейт. Так называлась улица в Бронксе, поражавшая воображение окрестных мальчишек убогой роскошью своих лавок и баров).
Бронкс в этом романе, как и в прежних книгах Доктороу, — почти самостоятельный персонаж, во всяком случае, особый по важности компонент повествования. Писателю не столь важны черты личности, присущие его персонажам; намного существеннее их типажность, их вовлеченность в определенную эпоху и среду. Билли — законное порождение Батгейт-авеню и близлежащих улиц, на которых еще слышна еврейская, польская, шведская речь; здесь грохочет воздушная железная дорога, заставляя прерывать скучный разговор за кружкой кислого пива, на котором, Шульц заработал большие деньги, и подростки с жаром обсуждают, как они отличились бы, доведись им попасть в подручные к Голландцу — их кумиру и божеству.
Эти пустыри, вкривь и вкось застроенные неказистыми домами, где моются на кухне в лоханях, эти сиротские приюты, откуда во взрослую жизнь выйдут налетчики и проститутки, и грязные тротуары, на которых жмутся повозки мелких торговцев, прачечные, дающие работу за двенадцать долларов в неделю — привычный заработок матери Билли, брошенной мужем, — и ломбарды, расположившиеся в подвалах, куда тащат все на свете, от продавленной рухляди до годных к употреблению пистолетов, — неповторимо специфический мирок окраины большого города описан Доктороу с пластичностью и ностальгией, каких не отыскать ни в одном из его прежних романов.
Жизненные ориентиры взрослеющих в подобном окружении просты: любой ценой отсюда вырваться, прикоснувшись к настоящей романтике, которую воплощает какой-нибудь Шульц с его немудрящей доктриной кулачного права и смелым вызовом обстоятельствам, не говоря о законах. Элементарная мифология, питающая типично американские истории «человека, сделавшего самого себя», обретает для Билли и его сверстников значение бесспорной истины. Они моделируют свою жизнь по этому образцу, и, воспроизводя в «Билли Батгейте» штампы примитивного гангстерского романа, Доктороу воссоздает реальность, хотя не очень внимательному читателю может показаться, что перед ним — только стилистическая имитация, расцвеченная иронией.
Но все дело в том, что для героев — не только для Билли, но и для Шульца или для роковой красавицы, которая именуется то мисс Лолой, то мисс Дрю, то миссис Престон, — такие штампы не литература невзыскательного качества, а сама действительность, органично в них укладывающаяся. Набор банальнейших аксессуаров, которые в различных комбинациях составляют сюжет повествований о житейском успехе и ошеломительной карьере (особенно тех, где действие развертывается в преступном мире), у Доктороу представлен с полнотой почти исчерпывающей. И эти банальности, преображенные стилистикой «ретро», в которой слиты достоверность и юмор, дают нужный художественный результат восстановленной «интраистории».
Мы читаем о соперничестве из-за загадочной женщины, которая поочередно дарит своей любовью победителей, об особо изощренных убийствах, о войне, с переменным успехом идущей в джунглях рэкета, о безвкусных, но изобильных пирах любимцев фортуны и об их неизбежном жестоком конце, призванном, согласно канонической формуле, исторгать слезы. Ходовые приемы, предлагаемые этой формулой, у Доктороу использованы и при описании карьеры Билли. Наделенный способностями жонглера, хотя ценящий «не магию, а просто ловкость», Билли обратит на себя внимание, Шульца, который сделает его чем-то вроде посыльного, заставляя присутствовать и при расправе со вчерашним соратником, которого, натешившись жестокостями, сбросят с катера в океан, и при разработке генеральных планов борьбы с соперниками, а также с законом о налогах — при своих триумфах и поражениях. Матерому гангстеру льстят жадное внимание и восторг оборвыша, с готовностью выполняющего любое поручение. Он и не догадывается, как искусно Билли сначала воспользуется прелестями мисс Лолы, а затем, когда Голландца с его телохранителями расстреляют в загородном ресторане конкуренты, присвоит солидную сумму из сейфа, Шульца.
В этом рассказе все держится на переплетении достоверности и пародии. Подчас пародия становится очень откровенной, как в заключительном эпизоде, когда Билли, перебравшемуся из Бронкса в более престижный район у Центрального парка, приносят новорожденного — прощальный дар вернувшейся к мужу, богачу и извращенцу, мисс Лолы (она же миссис Престон). Но вовсе не пародийна сквозная тема романа Доктороу.
Билли верит, что «всегда есть шанс, как бы все плохо ни было». И если Артур Флегенхаймер, ничем его по происхождению не превосходивший, сумел стать «самим» Шульцем, о котором пишут в специальных выпусках газет, когда, водя за нос присяжных, он поспешно принимает католицизм перед самым процессом по поводу неуплаты налогов, то ничто не мешает и Билли превратиться в знаменитость, пробить дорогу к иерархическим вершинам, какими они ему видятся. С младенчества ощущая на себе ущербность окружающего бытия, рано распознав, что это бытие ему враждебно, герой Доктороу движим мыслью «утвердить себя вопреки своему рабскому положению». А те несколько недель, какие он провел рядом с, Шульцем, преподали ему важнейший жизненный урок: желанная цель достижима лишь для тех, кто «всегда идет на крайность» — и не может иначе, ибо лишь в подобном непризнании каких бы то ни было пределов, которые ставит перед самоутверждающимся одиночкой жизнь, а тем более каких бы то ни было нравственных законов обретается реальная судьба. Для Билли тут даже не философия — просто инстинкт, воспитанный всей его жизнью.
Это старый и устойчивый мотив книг Э.Л. Доктороу. Начиная с самых первых, они вновь и вновь возвращают на сцену такого рода небесталанных приспособленцев к существующему порядку вещей, исследуя сам данный тип человека, заменившего этику цинизмом, сам механизм его возвышения. Далеко не новая для американского романа, у Доктороу эта тема решена по-своему, в особой системе художественных координат, призванной реконструировать прежде всего социальный микрокосм, становящийся питательной средой подобных устремлений, исподволь уродующих личность, как это произошло и с самыми везучими — Джо из «Гагарьего озера», Билли Батгейтом. И эта реконструкция остается творческим обретением Доктороу, уникальным для сегодняшней прозы США.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – Москва, 1989. – Вып. 6. – С. 55-58.
Произведения
Критика
