Неизданные пьесы А. С. Грибоедова
Родиславский Владимир Иванович
НЕИЗДАННЫЯ ПІЕСЫ А. С. ГРИБОѢДОВА
Странная судьба постигла сочиненія А. С. Грибоѣдова. Мало того что прошло почти десять лѣтъ прежде чѣмъ знаменитое произведеніе его, Горе отъ Ума, появилось въ печати и на сценѣ,-- появилось когда уже вся грамотная Россія знала его наизусть по рукописямъ,-- мы до сихъ поръ не имѣемъ полнаго изданія этой превосходной комедіи, до сихъ поръ не собраны ея варіанты. А варіантовъ должно быть не мало, какъ можно видѣть изъ словъ самого Грибоѣдова, который въ 1824 году писалъ къ С. Н. Бѣгичеву: {Письма Грибоѣдова къ С. Н. Бѣгичеву, изд. Обществомъ Любителей Россійской Словесности, стр. 17.} "Надѣюсь, жду, урѣзываю, мѣняю дѣло на вздоръ, такъ что во многихъ мѣстахъ моей драматической картины яркія краски совсѣмъ... сержусь и возстановляю старое... Кстати, прошу тебя моего манускрипта никому не читать и предать его огню коли рѣшишься: онъ такъ несовершененъ, такъ нечистъ. Представь себѣ что я слишкомъ восемьдесятъ стиховъ, или, лучше сказать, риѳмъ перемѣнилъ; теперь гладко, какъ стекло. Кромѣ того, по дорогѣ пришло мнѣ въ голову придѣлать новую развязку; я ее вставилъ между сценой Чацкаго, когда онъ увидѣлъ свою негодяйку, со свѣчею надъ лѣстницей, и предъ тѣмъ какъ ему обличить ее. Живая, быстрая вещь; стихи искрами посыпались въ самый день моего пріѣзда, и въ этомъ видѣ читалъ я ее Крылову, Жандру, Хмѣдьницкому, Шаховскому, Гречу и Булгарину, Колосовой, Каратыгину.... Замѣчаніемъ Віельгорскаго я тоже воспользовался. Но наконецъ мнѣ такъ надоѣло все одно и то же что во многихъ мѣстахъ импровизирую; да, это нѣсколько разъ случилось, потомъ я самъ себя ловилъ, но другіе не домекались." {К. А. Полевой въ статьѣ своей о Жизни и сочиненіяхъ А. С. Грибоѣдова предпосланной второму изданію Горя отъ Ума, говоритъ (стр. XXV) что въ Тифлисѣ была написана Грибоѣдовымъ вся эта комедія, но написана вчернѣ, такъ что по пріѣздѣ въ Москву онъ почти совершенно передѣлалъ ее и написалъ многія сцены вновь.} А насколько значительны были варіанты разныхъ мѣстъ комедіи, можно судить по слѣдующему варіанту послѣдняго монолога Чацкаго:
Не образумлюсь, виноватъ!
Не знаю какъ я не впопадъ
Представилъ васъ себѣ одной изъ хладнокровныхъ
Искательницъ фортунъ и жениховъ чиновныхъ,
Которой красотѣ едва дано разцвѣсть --
Ужь глубоко натвержено искусство:
Не сердцемъ поискать, а взвѣсить, и разчесть,
И торговать собой въ замужство.
Нѣтъ, нѣтъ! Ошибся я. Намѣченъ былъ у васъ
Любезникъ миленькій котораго подъ часъ
Могли бы, несмотря что въ возрастѣ онъ зрѣломъ,
Беречь и пеленать и посылать за дѣломъ:
Мужъ-мальчикъ, мужъ-слуга, изъ жениныхъ пажей --
Высокій идеалъ московскихъ всѣхъ мужей!
Но, Боже мой! Кого себѣ избрали!
Когда размыслю я кого вы предпочли!
Зачѣмъ меня манили, завлекли,
Повергли въ бездну золъ, мученій и печали?
Слѣпецъ я! Въ комъ искалъ награды всѣхъ трудовъ,
Спѣшилъ, летѣлъ, дрожалъ, вотъ счастье, думалъ, близко!
Предъ кѣмъ я давича такъ страстно и такъ низко
Былъ расточитель нѣжныхъ словъ.
Но что! Наказаны вы горемъ справедливо!..
(Фамусову:)
А вы, сударь, отецъ! Вы жертвуйте чинамъ
Собою, дочерью,-- Желаю быть счастливымъ! {*}
{* А вотъ еще нигдѣ ненапечатанный варіантъ словъ Скалозуба въ защиту армейцевъ (актъ II, явленіе VI):
А въ первой арміи теперь не то что встарь!
Однажды на смотру изволилъ государь
Замѣтить самолично
Что выправка и стойка -- все отлично.}
Самое существованіе послѣдней піесы Грибоѣдова Грузинская Ночь до 1859 года казалось какимъ-то миѳомъ. Всѣ біографы этого писателя упоминали о ней; Булгаринъ утверждаю что отрывки изъ нея сохранились Но въ печати изъ нея не появлялось ни одной строки до тѣхъ поръ пока Д. А. Смирновъ въ Русскомъ Словѣ за 1859, кн. въ статьѣ своей "Черновая тетрадь Грибоѣдова", не напечаталъ нѣкоторыхъ черновыхъ ея отрывковъ. Между тѣмъ изъ показаній Булгарина положительно слѣдуетъ что піеса эта была окончена, и если можетъ-быть была и не совсѣмъ отдѣлана, то во всякомъ случаѣ приведена въ такой видъ что Грибоѣдовъ могъ читать ее своимъ знакомымъ вполнѣ, а не отрывками.
Изданія сочиненій Грибоѣдова (Смирдина и Серчевскаго) неполны: въ нихъ нѣтъ его театральныхъ статей, нѣкоторыхъ мелкихъ стихотвореній, его Лубочнаго Театра, его эпиграммъ, какъ напримѣръ эпиграммы его на Карамзина, впервые напечатанной въ Русской Старинѣ 1872 года (кн. V, стр. 765). {Вотъ эта эпиграмма:
-- Послушайте, я разкажу вамъ старину
Про Игоря и про его жену,
Про Новгородъ, про время золотое
И наконецъ про Грознаго Царя....
-- Эхъ, бабушка, затѣяла пустое,
Для лучшаго уразумѣнія этой эпиграммы надо замѣтить что сказка Карамзина объ Ильѣ Муромцѣ такъ и осталась неоконченною. Вотъ еще эпиграмма написанная Грибоѣдовымъ по поводу комедіи кн. Шаховскаго Липецкія Воды, задѣвавшей Жуковскаго и его послѣдователей. Комедія эта произвела большія смуты въ литературныхъ кругахъ. На кн. Шаховскаго посыпались эпиграммы, въ числѣ которыхъ была и эпиграмма Пушкина; Партизаны кн. Шаховскаго вступились за него. Загоскинъ въ защиту его написалъ трехактную піесу. Комедія противъ комедіи. Началась литературная война. Грибоѣдовъ, какъ бы для того чтобъ положить конецъ этой войнѣ, написалъ слѣдующую эпиграмму:
ОТЪ АПОЛЛОНА.
На замѣчанье Фебъ даетъ
Что отъ какихъ-то водъ
Парнасскій весь народъ
Шумитъ, кричитъ и дѣло забываетъ,
И потому онъ объявляетъ
Что толки всѣ о Липецкихъ Водахъ
(Въ укору, въ похвалу, и въ прозѣ, и въ стихахъ)
Написаны и преданы тисненью
Не по его внушенью!
Грибоѣдовъ былъ заподозрѣнъ по дѣлу 14го декабря, и по требованію слѣдственной коммиссіи былъ привезенъ въ Петербургъ, гдѣ и содержался нѣсколько дней подъ арестомъ въ Главномъ Штабѣ. По этому случаю Грибоѣдовъ написалъ слѣдующую эпиграмму:
По духу времени и вкусу,
Я ненавижу слово: рабъ, --
Меня и взяли въ Главный Штабъ
И потянули къ Іисусу.
Вотъ варіантъ этой эпиграммы:
По духу времени и вкусу,
Онъ ненавидѣлъ слово: рабъ...
За то посаженъ въ Главный Штабъ
И тамъ притянутъ къ Іисусу!} Въ этихъ собраніяхъ нѣтъ, наконецъ, двухъ его піесъ, а именно Пробы Интермедіи и оперы-водевиля Кто Братъ, кто Сестра. Каковы бы ни были эти произведенія, но они написаны (послѣднее въ сотрудничествѣ съ княземъ П. А. Вяземскимъ) авторомъ Горя отъ Ума, одно непосредственно предъ этою комедіей, другое вслѣдъ за нею, и потому заслуживаютъ быть напечатанными. Горе отъ Ума занимаетъ такое высокое мѣсто въ русской литературѣ что понятно желаніе имѣть дѣйствительно полное собраніе сочиненій его автора. Каждое хоть сколько-нибудь порядочное собраніе сочиненій Мольера заключаетъ въ себѣ и Le médecin volant и La jaloime du Barbouillé, -- произведенія которыя не лучше названныхъ піесъ Грибоѣдова.
Въ библіотекѣ Императорскихъ С.-Петербургскихъ театровъ мнѣ удалось отыскать цензурованные экземпляры этихъ двухъ піесъ, и я спѣшу подѣлиться съ читателями одною изъ нихъ цѣликомъ, а другою въ разказѣ.
Но прежде чѣмъ приведу подлинный текстъ Пробы Интермедіи, позволю себѣ сказать нѣсколько словъ вообще о театральной дѣятельности Грибоѣдова. Страсть къ театру зажглась въ Грибоѣдовѣ съ самой молодости. Еще во время своего студенчества онъ написалъ трагедію-пародію Дмитрій Дрянской, единственный автографической экземпляръ которой былъ подаренъ другомъ Грибоѣдова, С. Н. Бѣгичевымъ, усердному собирателю фактовъ для Грибоѣдовской біографіи, Д. А. Смирнову. Піеса эта никогда не была ни играна, ни напечатана. Первою же піесою Грибоѣдова съ которою онъ выступилъ предъ публику былъ переводъ одноактной французской комедіи Le secret du ménage (Молодые Супруги, напечатана въ С.-Петербургѣ въ 1815 году, потомъ перепечатана въ собраніяхъ сочиненій Грибоѣдова, какъ Смирдина, такъ и Серчевскаго). Грибоѣдову не было и двадцати лѣтъ когда онъ перевелъ эту піесу въ Брестѣ-Литовскомъ, будучи офицеромъ Иркутскаго гусарскаго полка, прикомандированнымъ къ А. С. Кологривову, какъ выражается г. Смирновъ "почти что въ адъютантской должности". Между занятіями по службѣ и гусарскими кутежами и шалостями которымъ отдалъ дань и Грибоѣдовъ, молодой офицеръ находитъ время заниматься литературой и сидитъ за стихотворнымъ переводомъ комедіи, П. Н. Араповъ въ своей Лѣтописи Русскаго Театра {Лѣтопись Русскаго Театра, стр. 242.} говоритъ что Грибоѣдовъ перевелъ эту піесу по совѣту князя А. А. Шаховскаго, извѣстнаго писателя, горячо любившаго театръ и посвятившаго всю свою Жизнь ему. Грибоѣдовъ познакомился съ княземъ Шаховскимъ еще въ Польшѣ, гдѣ онъ былъ со своимъ полкомъ. Не мудрено что разговоры Шаховскаго о театрѣ ударяли въ душу Грибоѣдова какъ огниво въ кремень и извлекли изъ него первыя искры. Очень вѣроятно что Грибоѣдовъ, задумавъ трудиться для театра и Желая попробовать въ первый разъ свои силы на переводѣ, просилъ князя Шаховскаго, какъ знатока текущаго репертуара и русскаго и иностраннаго, рекомендовать ему піесу для перевода. Выборъ палъ на комедію Le secret du ménage. Грибоѣдовскій переводъ этой піесы, стихъ котораго довольно тяжелъ, ничѣмъ не отличается отъ обыкновенныхъ передѣлокъ французскихъ піесъ того времени; даже имена въ немъ не русскія, дѣйствующія лица называются Эльмира, Сафиръ, хотя живутъ повидимому въ Россіи и сбираются ѣхать въ Крымъ и на Кавказъ.
Пріѣхавъ въ 1815 году въ Петербургъ, Грибоѣдовъ привезъ свой переводъ піесы Молодые Супруги. Въ эту эпоху любовь къ театру была въ самомъ сильномъ разгарѣ въ петербургскомъ обществѣ. Между театралами были такія лица какъ кн. Шаховской, Катенинъ, Гнѣдичъ, Хмѣльницкій и т. л., и ихъ бесѣды и совѣты имѣли плодотворное вліяніе на тогдашнее сценическое искусство. Любовь къ театру заставляла многихъ писателей избравшихъ себѣ иное поприще все-таки въ свободное время удѣлять нѣсколько часовъ и театру. Жуковскій перевелъ французскую драму Валерія или Слѣпая, Гречъ тоже перевелъ нѣсколько піесъ. Нѣкоторые послѣ первыхъ же сверхъ опытовъ оставляли сцену; другіе, какъ кн. Шаховской, Хмѣльницкій, Кокошкинъ, всю свою литературную дѣятельность посвятили театру. Такъ сдѣлалъ и Грибоѣдовъ, который до того любилъ театръ что отправляясь въ 1818 году секретаремъ посольства въ Персію писалъ изъ Новгорода (18го августа 1818 года) своему другу С. П. Бѣгичеву чтобъ онъ подписался для него на афишки и присылалъ ихъ ему, и такъ заботился о полученіи театральныхъ афишъ что просилъ Бѣгичева, въ случаѣ отъѣзда его изъ Петербурга, присылку къ нему театральныхъ афишъ поручить кому-нибудь другому, Катенину или Жандру. {Письма Грибоѣдова къ Бѣгичеву (стр. 9--10).} Грибоѣдовъ, по пріѣздѣ въ Петербургъ, вступаетъ въ общество тогдашнихъ любителей театра, бываетъ постоянно въ театрѣ, участвуетъ въ шалостяхъ и продѣлкахъ молодыхъ театраловъ, волочится за актрисами; одною изъ нихъ, танцовщицей Телешевою, увлекается до того что пишетъ къ ней стихи и приписываетъ своему вліянію ея усовершенствованіе въ балетномъ искусствѣ. {Въ любви къ Телешевой у Грибоѣдова былъ соперникомъ, какъ онъ самъ говоритъ (Письма Грибоѣдова къ Бѣгичеву стр. 23), тогдашній петербургскій генералъ-губернаторъ графъ Милорадовичъ; впрочемъ оба соперника были не совсѣмъ счастливы, и ихъ любовь къ хорошенькой танцовщикѣ ограничилась однимъ только платоническимъ волокитствомъ. Хорошенькая танцовщица кокетничала съ ними обоими, но была влюблена, какъ разказывала мнѣ одна подруга ея, въ своего сослуживца, весьма красиваго танцовщика Шемаева, котораго она предпочитала волочившимся за нею и знатному сановнику, и молодому литератору.}
Грибоѣдовъ выдержалъ полный искусъ театральнаго поэта и даже едва не лишился жизни на одной дуэли, поводовъ къ которой была знаменитая танцовщица Истомина. {Вотъ какъ разказываетъ эту исторію г. Смирновъ: (Бесѣды въ Обществѣ Люб. Росс. Словесности, выпускъ 2й: Біографическія извѣстія о Грибоѣдовѣ", стр. 15): Читатель можетъ-быть знаетъ по преданію, или по крайней мѣрѣ изъ стиховъ Пушкина, что такое за очаровательное, за прелестное созданіе была въ то время о которомъ я говорю извѣстная танцовщица Истомина. Само собой понимается что у Истоминой поклонниковъ и обожателей было видимо-невидимо. Счастливѣйшимъ былъ нѣкто Василій Александровичъ Шереметевъ, однополчанинъ Бѣгичева, кавалергардскій офицеръ, молодой человѣкъ очень любезный, съ отлично добрымъ и благороднымъ сердцемъ: онъ жилъ съ Истоминой въ одномъ домѣ, и даже больше,-- на ея счетъ, потому что Истомина, какъ первая танцовщица, подучала хорошія деньги и жида хорошо. Жили они совершенно по-супружески и даже иногда, къ близкимъ знакомымъ, какъ напримѣръ къ князю Шаховскому, выѣзжали вмѣстѣ. Любилъ ее Шереметевъ со всѣмъ безуміемъ страсти, стадо-быть и съ ревностію. Несмотря на это, онъ часто съ ней ссоривался, какъ нарочно, поссорился съ ней предъ роковымъ для себя днемъ и уѣхалъ отъ нея. Бѣгичевъ былъ въ это время въ Москвѣ. Грибоѣдовъ, жившій сперва съ нимъ, жилъ потомъ съ графомъ Завадовскимъ. Можетъ-быть графъ Завадовскій имѣлъ прежде на Истомину какіе-нибудь виды, но долженъ былъ уступить счастливому сопернику; Грибоѣдовъ же, не имѣвшій на нее ровно никакихъ, пригласилъ ее какъ-то разъ послѣ спектакля къ себѣ, лить чай. Истомина согласилась, но зная что Шереметевъ за ней подсматриваетъ и, не желая вводить его въ искушеніе и лишній гнѣвъ, сказала Грибоѣдову что не поѣдетъ съ нимъ вмѣстѣ изъ театра, а назначила ему мѣсто гдѣ съ ней сейчасъ же послѣ спектакля встрѣтиться: первую, такъ-называемую Суконную линію Гостинаго Двора, на этотъ разъ, разумѣется, совершенно пустынную, потому что дѣло было ночью. Такъ все и сдѣлалось: она вышла изъ театральной кареты противъ назначеннаго мѣста, встрѣтилась съ Грибоѣдовымъ и уѣхала къ нему. Шереметевъ, наблюдавшій издалека, все это видѣлъ. Слѣдуя за санями Грибоѣдова, онъ вполнѣ убѣдился что Истомина пріѣхала съ кѣмъ-то въ квартиру графа Завадовскаго; послѣ же, очень просто, черезъ людей, могъ узнать что этотъ кто-то" былъ Грибоѣдовъ. Взволнованный, взбѣшенный Шереметевъ бросился къ своему пріятелю (извѣстному декабристу) Якубовичу съ вопросомъ: что дѣлать? Якубовичъ былъ лично храбрый; но безпокойный человѣкъ, съ довольно страннымъ, какъ это сейчасъ и докажется, взглядомъ на иныя вещи. "Что дѣлать", отвѣчалъ онъ это очень понятно: драться, разумѣется, надо. Но теперь вопросъ въ томъ: какъ и съ кѣмъ? Возлюбленная твоя была у Завадовскаго,-- это разъ, во привезъ ее туда Грибоѣдовъ,-- это два; стадо-бытъ, тутъ два лица требующія пули, а изъ этого выходитъ что для того чтобы никому не было обидно, мы, при сей вѣрной оказіи, составимъ un parti carré ты стрѣляйся съ Грибоѣдовымъ, а я на себя возьму Завадовскаго. "Логика, какъ изволите видѣть, своего рода, съ своимъ закономъ достаточнаго основанія". Шереметевъ и Якубовичъ пріѣхали къ Грибоѣдову и Завадовскому, и Шереметевъ Грибоѣдова вызвалъ. "Нѣтъ, братецъ",-- отвѣчалъ Грибоѣдовъ,-- "я съ тобой стрѣляться не буду, потому что право не за что, а вотъ, если угодно Александру Ивановичу (Якубовичу), такъ я къ его услугамъ". Parti carré устроилось: Шереметевъ долженъ былъ драться съ Завадовскимъ, а Грибоѣдовъ съ Якубовичемъ. Баррьеръ назначенъ былъ на 18 шаговъ, съ тѣмъ чтобы противникамъ пройти по шести, и тогда стрѣлять. Первая очередь была первыхъ лицъ, то-есть Шереметева и Завадовскаго. Когда они стали съ крайнихъ предѣловъ баррьера сходиться на ближайшіе, графъ Завадовскій, который былъ отличный стрѣлокъ, шелъ тихо и совершенно покойно. Хладнокровіе ли Завадовскаго взбѣсило Шереметева, или чувство ревности и злобы пересилило въ немъ разсудокъ, только онъ, что-называется, не выдержалъ и выстрѣлилъ въ Завадовскаго, еще не доходя до баррьера. Пуля пролетѣла такъ близко что оторвала часть воротника у сюртука у самой шеи... Тогда, что очень понятно, чувство злобы овладѣло Завадовскимъ. "Ah", сказалъ онъ -- "il en roulait à ma vie: à la barrière!" Дѣлать было нечего, Шереметевъ подошелъ. Нѣкоторые изъ бывшихъ при дуэли стали потихоньку просить Завадовскаго чтобъ онъ пощадилъ жизнь Шереметева. "Я буду стрѣлять въ ногу", отвѣчалъ онъ. Шереметевъ вслушался въ эти переговоры и сказалъ ему: "Ты долженъ убить меня, или, рано или поздно, я тебя убью". Завадовскій выстрѣлилъ. Ударъ былъ смертельный, пуля пробила бокъ, прошла черезъ животъ, только не на вылетъ, и остановилась въ другомъ боку. Шереметевъ упалъ навзничъ и "сталъ нырять по снѣгу какъ рыба", подлинное выраженіе доктора Іона, очевидца дуэли, тоже разказывавшаго мнѣ, какъ и другія лица, всѣ эти подробности. "Вотъ тебѣ, Вася, и рѣпка!" прехладнокровно сказалъ тогда Шереметеву бывшій тутъ же нѣкто Каверинъ, лицо замѣчательное и характерно типическое въ отношеніи къ своему времени, который, будучи адъютантомъ Бенигсена, до того проказилъ въ Гамбургѣ что былъ цѣлому городу и околодку извѣстенъ подъ именемъ краснаго гусара. Якубовичъ извинился предъ Грибоѣдовымъ что имъ теперь стрѣляться невозможно, потому что онъ долженъ отвезти Шереметева домой. Они отложили свои разчеты до первой возможности. Однако, эта возможность имъ въ Петербургѣ уже не представилась. Отецъ Шереметева, зная довольно безпорядочную жизнь сына, просилъ государя Александра Павловича простить всѣхъ принимавшихъ участіе въ дуэли. Всѣ были прощены, кромѣ Якубовича, главнаго зачинщика дѣла: его сейчасъ же арестовали и потомъ выписали изъ гвардіи тѣмъ же чиномъ въ армію и, прямо изъ-подъ ареста, послали служить на Кавказъ. Судьба хотѣла чтобъ они встрѣтились съ Грибоѣдовымъ въ этомъ отдаленномъ краю, да еще на самыхъ первыхъ порахъ пріѣзда Грибоѣдова, чуть ли не на лѣстницѣ гостиницы. Вспомнили о разчетахъ и стрѣлялись. Ермоловъ только нѣсколькими минутами не успѣлъ предупредить дуэли пославши арестовать обоихъ. Грибоѣдовъ, также какъ и Шереметевъ, не выдержалъ и выстрѣлилъ не дошедши до баррьера; Якубовичъ стрѣлялъ отлично и послѣ разказывалъ что не имѣлъ на жизнь Грибоѣдова ни малѣйшихъ покушеній, а только хотѣлъ въ знакъ памяти лишить его руки. Дѣйствительно пуля попала Грибоѣдову въ ладонь дѣвой руки около большаго пальца, но, по связи жилъ, ему свело мизинецъ, и это, въ послѣдствіи, мѣшало ему, музыканту, играть на фортепіано. Ему нужна была особая аппикатура. Только по этому сведенному мизинцу и узнали, въ грудѣ другихъ тѣлъ, трупъ его послѣ истребленія нашего посольства персидскою чернью 30го января 1829 года." Грибоѣдовъ же, какъ послѣ самъ писалъ Бѣгичеву, мѣтилъ Якубовичу въ плечо и потомъ жалѣлъ что не попалъ.}
Прибывъ въ Петербургъ, Грабоѣдовъ, разумѣется, поспѣшилъ похлопотать поставитъ свою піесу на сценѣ, что ему скоро и удалось при помощи князя Шаховскаго, служившаго въ то время при театрѣ и имѣвшаго большую силу и въ театральной дирекціи и за кулисами. Комедія Молодыя Супруги была представлена въ первый разъ 29го сентября 1815 года. Піеса была прекрасно разыграна. Въ первое представленіе роль Эльмиры играла знаменитая K. С. Семенова, а мужскія роли исполняли двое лучшихъ молодыхъ актеровъ того времени, Сосницкій и Брянскій. Потомъ роль Эльмиры занимала Воробьева, вышедшая въ послѣдствіи замужъ за Сосницкаго, та самая Воробьева о которой, съ такимъ восторгомъ говоритъ Грибоѣдовъ въ своемъ письмѣ къ Бѣгичеву отъ 3го октября 1816 года. {Письма Грибоѣдова къ Бѣгичеву, стр. 4.}
Грибоѣдовъ былъ весьма не равнодушенъ къ успѣху первой переведенной имъ піесы, и когда Загоскинъ въ Сѣверномъ Наблюдателѣ выписалъ слабые стихи изъ комедіи Молодые Супруги, которая игралась въ то время очень часто, и оттиснулъ ихъ съ своими комментаріями, {Сѣверный Наблюдатель 1817 года No 15.} Грибоѣдовъ написалъ на Загоскина бранное стихотвореніе подъ заглавіемъ: Лубочный Театръ и хотѣлъ его напечатать; когда же это не удалось, онъ распустилъ это стихотвореніе по Петербургу въ рукописи, и оно разошлось въ огромномъ числѣ рукописныхъ экземпляровъ. {Стихотвореніе это напечатано въ статьѣ Д. А. Смирнова о Грибоѣдовѣ во второмъ выпускѣ Бесѣдъ въ Обществѣ Любителей Россійской Словесности (стр. 12--13), и въ Лѣтописи Русскаго Театра Арапова (стр. 260--261), но въ изданіяхъ сочиненій Грибоѣдова (Смирдина и Серчевскаго) его нѣтъ.} Притомъ у Арапова въ его Лѣтописи Русскаго Театра мы находимъ извѣстіе что Это января 1819 года былъ бенефисъ танцовщицы Б. И. Колосовой, въ которомъ А. М. Колосова (въ послѣдствіи Каратыгина), въ комедіи Молодые Супруги, по желанію автора этой пьесы, играла родъ Эльмиры, и Грибоѣдовъ и Шаховской были въ полномъ удовольствіи. {Лѣтопись Русскаго Театра, стр. 274.}
Черезъ годъ послѣ Молодыхъ Супруговъ появляется другая піеса Грибоѣдова, Притворная Невѣрность, комедія въ 1 д. соч. Барта (Lee fausses infidélités), переведенная имъ вмѣстѣ съ Жандромъ. Піеса эта назначалась для бенефиса знаменитой K. С. Семеновой, а это уже показываетъ что Грибоѣдовъ своею первою піесой поставилъ себя въ число такихъ писателей у которыхъ первыя актрисы просятъ піесъ для своихъ бенефисовъ. Въ этой піесѣ Грибоѣдовъ прибѣгаетъ къ сотрудничеству Жандра, и вотъ что онъ писалъ по этому поводу къ С. Н. Бѣгичеву, 15го апрѣля 1815 года. {Письма Грибоѣдова къ Бѣгичеву, стр. 7.} "При отъѣздѣ моемъ въ Нарву, Семенова торопила меня чтобъ я не задержалъ ея бенефиса, а чтобы меня это не задержаkо въ Петербургѣ, я съ просьбой прибѣгнулъ къ другу нашему Жандру. Возвратясь изъ Нарвы, я нашелъ что у меня только переведены сцены XII и XIII, остальное, съ того мѣста какъ Рославлевъ говоритъ: я здѣсь, все слышалъ и все знаю, я самъ кончилъ. Впрочемъ и въ его сценахъ есть иное мое, такъ какъ и въ моихъ его перемѣны. Ты знаешь какъ я связно лишу; онъ безъ меня переписывалъ и многихъ стиховъ вовсе не могъ разобрать и замѣнилъ ихъ своими. Я иные уничтожилъ и другіе оставилъ: тѣ которые лучше коихъ. Эту комедійку собираются играть на домашнихъ театрахъ; ко мнѣ присылали рукописные экземпляры для поправки; много переврано, вотъ что заставило меня ее напечатать."
Піеса эта была представлена въ бенефисъ Семеновой, 11го февраля 1818 года (у Смирнова ошибочно напечатано: 1817 года), вмѣстѣ съ передѣлкой Шиллеровой Семела, сдѣланной сотрудникомъ Грибоѣдова, А. А. Жандромъ, и была разыграна, какъ говоритъ Араповъ, {Лѣтопись Русскаго Театра, стр. 263.} отчетливо и долго держалась за сценѣ. Въ ней уже виденъ шагъ впередъ: стихи лучше, и условныя театральныя имена замѣнены русскими фамиліями (Эледину -- играла Вальберхова, Лизу -- Брянская, Росдавлева -- Брянскій, Ленскаго -- Сосницкій, Блестова -- Рамазановъ), но и въ ней дѣйствуютъ не живые люди, а условныя театральныя амплуа: Эледина -- кокетка, Лиза -- ingénue, Рославлевъ -- premier role, Ленскій -- jeune,premier, Блестовъ -- старый фатъ. Грибоѣдовъ не остается равнодушнымъ къ судьбѣ и этой піесы: въ письмѣ изъ Москвы къ Бѣгичеву отъ 5го сентября 1818 года онъ не забываетъ написать что "и здѣсь въ Москвѣ играютъ его Притворную Невѣрность". {Вотъ что онъ писалъ по этому случаю изъ Москвы: "Брата твоего тоже здѣсь нѣтъ, за то есть монументъ Минину и Поварскому, И Притворную Нвѣрность играютъ, и какъ играютъ! Кокошкинъ (членъ дирекціи Московскаго театра) вчера предо мной униженно назывался что прелестные мои стихи такъ терзаютъ, что онъ не виноватъ, его не слушаютъ: было бы что слушать. (Письма Грибоѣдова кн Богачеву, стр. 10.)}
Послѣ Притворной Невѣрности біографы Грибоѣдова обыкновенно переходятъ прямо къ комедіи Горе отъ Ума, не упоминая что между этими двумя піесами была еще маленькая піеска Грибоѣдова, Проба Интермедіи, представленная въ первый разъ въ бенефисъ Брянскаго, 1го ноября 1819 года, {Лѣтопись Русскаго Театра А. Н. Арапова, стр. 289.} когда Грибоѣдова не было узко въ Петербургѣ, когда онъ былъ на Кавказѣ. Это собственно не драматическое произведеніе, а дивертисментъ, интермедія, которыя были въ то время въ большой модѣ въ бенефисы, дабы дать возможность большему числу артистовъ разныхъ труппъ принять участіе въ бенефисѣ. Подобныя интермедіи сочиняли лучшіе драматическіе писатели того времена; особенно много ихъ писалъ князь Шаховской; писали также Хмѣльницкій, Кокошкинъ, Загоскинъ. Написалъ ли Грибоѣдовъ свою интермедію по просьбѣ какого-нибудь бенефиціанта, или самъ вздумалъ написать ее чтобы снова лопасть за кулисы -- неизвѣстно. Привозку цѣликомъ эту интермедію не ради какого-либо ея собственнаго достоинства, а потому только что она писана Грибоѣдовымъ, такъ какъ всякая строка такого писателя драгоцѣнна. Принадлежность этой интермедіи Грибоѣдову несомнѣнна. Въ цензурныхъ спискахъ того времена она помѣчена піесою Грибоѣдова, на цензурованномъ ея экземплярѣ стоитъ что это сочиненіе А. С. Г. Современники Грибоѣдова, писавшіе уже въ то время о театрѣ, какъ напримѣръ П. Н. Араповъ, прямо печатно называютъ эту піесу сочиненіемъ Грибоѣдова, {Тамъ же.} что подтверждали и нѣкоторые изъ актеровъ участвовавшихъ въ этой піесѣ. Въ интермедіи этой участвовали между прочими: Величкинъ, Сосницкій, Боченковъ, Сандунова, Рамазановъ и др. Вотъ эта піеска.
ПРОБА ИНТЕРМЕДІИ.
Интермедія въ 1 дѣйствіи.
Дѣйствующія лица:
ѲЕКОЛКОВЪ, АЛЕГРИНЪ, РѢЗВУШКОВЪ, ПРИПРЫЖКИНЪ, СВИСТАЛОВА, БЕМОЛЬСКАЯ, актеры.
МАШИНИСТЪ.
СУФЛЕРЪ.
АКТЕРЫ И АКТРИСЫ.
Дѣйствіе происходитъ въ провинціальномъ театрѣ.
Театръ представляетъ сцену въ безпорядкѣ.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Много васъ, актеровъ и актрисъ...
Батюшки, мнѣ нуженъ бенефисъ!
Матушки, мнѣ нуженъ бенефисъ!
ПРОЧІЕ АКТЕРЫ И АКТРИСЫ.
Разказките,
Что хотите
Вы отъ насъ?
ѲЕКОЛКОВЪ.
Вотъ какъ разъ!
Въ бенефисъ меня вы не оставьте,
Мнѣ чтобъ не попасть въ просакъ,
Публику вы позабавьте
Кое-чѣмъ и кое-какъ.
ПРОЧІЕ.
Вамъ помочь
Мы не прочь.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Васъ, друзья мои, такъ много,
Помолчите ради Бога!
ПРОЧІЕ.
Правда, много насъ числомъ,
Да какая польза въ томъ?
ѲЕКОЛКОВЪ.
Надо чтобъ скорѣй поспѣло.
АЛЕГРИНЪ.
Поскорѣе?-- Такъ за дѣло!
Взяться надлежитъ съ умомъ.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Въ этомъ затрудненья мало,
Дѣлайте какъ ни попало.
ПРОЧІЕ.
Хорошо,-- да должно знать
Что мы будемъ представлять?
Оперу?
ѲЕКОЛКОВЪ.
Охъ, нѣтъ!
АЛЕГРИНЪ
Балетъ?
ѲЕКОЛКОВЪ.
Нѣтъ! нѣтъ!
ПРИПРЫЖКИНЪ.
Комедью?
ѲЕКОЛКОВЪ.
Интермедью!
ВСѢ (кромѣ его),
Интермедью!-- Боже сохрани!
Интермедью!-- Нѣтъ ужъ искони
Солоны достались намъ они!
И какая вамъ охота?
Только бѣднымъ намъ работа,
Бѣднымъ зрителямъ зѣвота.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Неужто, господа, мнѣ быть безъ бенефиса?
АЛЕГРИНЪ.
Дайте въ свой бенефисъ что хотите, да только не интермедію.
ВСѢ (повторяютъ).
И какая вамъ охота?--
Только бѣднымъ намъ работа,
Бѣднымъ зрителямъ зѣвота.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Да, господа, дѣло праздничное, серіозное надоѣстъ, не худо бы затѣять какую-нибудь потѣху.
РѢЗВУШКОВЪ (обращаясь къ прочимъ).
Ну, ужь выведемте его изъ хлопотъ; дѣлать такъ дѣлать. Здѣсь однако не Петербургъ, автора не скоро сыщешь; развѣ нашъ суфлеръ примется, человѣкъ онъ грамотный. Нутка, батюшка, вылѣзай изъ своего кабинета; у тебя давно рука чесалась сочинить что-нибудь для театра, вотъ и случай есть, отличись.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Вылѣзайте, отецъ родной, я самъ услужу въ другое время.
СУФЛЕРЪ.
Извольте, располагайте моимъ умомъ, моимъ перомъ и моимъ языкомъ.
ВСѢ (кромѣ его).
Браво! Фора!
У суфлера
Все кипитъ!
Кто коль скоро
Что проспитъ,
Не затвердитъ,
Кто собьется,
Заикнется,
Нашъ суфлеръ лишь встрепенется,
И лишь голосъ онъ подастъ,
Всякій кто во что гораздъ.
СУФЛЕРЪ.
Смѣйтесь, смѣйтесь, господа, а безъ меня иному бы изъ васъ плохо пришлось. Да не о томъ рѣчь. Вамъ нужна новая ліеса. Для сего нужно многое, а самое нужное: декораціи, актеры, слова, музыка и танцы.... танцы или пляски.
РѢЗВУШКИНЪ.
Верховой, спускай декорацію. Вотъ тебѣ лѣсъ и вода.
СВИСТАЛОВА.
Актеры всѣ на лицо, въ костюмахъ и безъ костюмовъ.
БЕМОЛЬСКАЯ.
Словъ чѣмъ меньше, тѣмъ лучше.
АЛЕГРИНЪ.
Музыки у насъ вволю, выбирай любую.
ПРИПРЫЖКИНЪ.
За танцами дѣло не станетъ.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Такъ стало самое нужное есть, стоитъ только къ нему присочинить кое-что.
СУФЛЕРЪ.
Это ничего не составляетъ....
СВИСТАЛОВА.
Особливо для суфлера.
БЕМОЛЬСКАЯ.
Онъ всякую всячину наизусть знаетъ.
РѢЗВУШКИНЪ.
Онъ весь свой вѣкъ чужое говоритъ.
АЛЕГРИНЪ.
Пусть его крадетъ откуда хочетъ, была бы піеса готова.
СВИСТАЛОВА.
Не безпокойтесь, онъ на нашу бѣду пожалуй столько сочинитъ что намъ въ вѣкъ не выучить.
Суфлеру нашему хвала,
Природа коему дала
Писать охоту и умѣнье!
Его жь такія сочиненья
Что самъ едва ль онъ ихъ пойметъ,
Да и никто не разберетъ,
А дѣло все на ладъ идетъ.
СУФЛЕРЪ.
Прошу васъ, господа,
Не говорить ни слова!
Вотъ лѣсъ и вотъ вода,
Такъ главное готово.
На завѣсѣ рѣка...
Пусть будетъ же: Ока.
Готово и названье,
Благодаря рѣкѣ:
Пирушка на Окѣ,
Иль за Окой гулянье,
И пѣснями начать,
И плясками кончать!
АЛЕГРИНЪ.
Что же намъ пѣть?
ПРИПРЫЖКИНЪ.
Какія пляски?
СУФЛЕРЪ.
Пойте и скачите сколько душѣ угодно, только не всѣ вдругъ.
ѲЕКОЛКОВЪ.
Однако нельзя безъ пробы.
СУФЛЕРЪ.
Ну, такъ пробуйте. Г. пѣвецъ, выступайте. Что потверже -- то и пойте. А прочихъ прошу изготовиться для послѣдующаго; я же между тѣмъ займусь сочиненіемъ куплетовъ, которые пропоетъ наша пѣвица тогда какъ будутъ готовы. За дѣло! скорѣй! а не то я перестану сочинять.
ВСѢ.
Хорошо, хорошо.
(Пѣніе и по окончаніи суфлеръ )
СУФЛЕРЪ.
Довольно, довольно. Куплеты готовы. Угодно ли мнѣ сдѣлать честь ихъ пропѣть въ заключенье?
ѲЕКОЛКОВЪ.
Неужли заключенье?
БЕМОЛЬСКАЯ.
Что жъ вы еще хотите?
(Беретъ куплеты и поетъ ихъ.)
Куплеты.
Довольно всѣ плясали, пѣли,
Покуда вамъ не надоѣли,
Всего умнѣе разойтись.
Кто хочетъ тотъ пускай сердись,
Надъ нашей шалостью острись.
А мы не съ авторскимъ умишкомъ.
Хоть пошалили, да не слишкомъ.
Притомъ кто осуждать насъ станетъ,
Не худо ежели вспомянетъ
Что позабавиться на счетъ
Кто интермедіи идетъ,
Не много умнаго онъ ждеть.
И въ этой вздору много тоже,
Да все на прочихъ не похоже.
На свѣтѣ же всегда водилось,
Какъ зрителямъ что полюбилось,
Никто не спроситъ, какъ оно
Безсмысленно, или умно,
Или плачевно, иль смѣшно,
Лишь только бы новѣе было,
Всегда что ново, то и мило.
И вотъ такая-то піеса предшествовала въ дѣятельности Грибоѣдова его комедіи Горе отъ Отъѣздъ его изъ Петербурга имѣлъ, повидимому, благотворное вліяніе на развитіе и укрѣпленіе его великаго таланта. Вдали отъ столичныхъ удовольствій, трудолюбивый, хорошо образованный Грибоѣдовъ, "одинъ изъ самыхъ умныхъ людей въ Россіи", по выраженію Пушкина, неотступно занимавшійся самообразованіемъ, серіознѣе взглянулъ на искусство, занялся изученіемъ произведеній великихъ писателей, особенно Шекспира, {Какъ правильно и вѣрно смотрѣлъ онъ на Шекспира, это видно изъ біографіи его написанной К. А. Полевымъ и изъ письма его къ Бѣгичеву въ 1824 году. Письма Грибоѣдова къ Бѣгичеву, стр. 17.} и пять лѣтъ трудился по плану приснившемуся ему во снѣ, въ Тифлисѣ, надъ одною піесою, и эта піеса выходитъ уже не одна изъ прежнихъ его скороспѣлокъ, а безсмертное Горе отъ Ума, {Д. А. Смирновъ въ статьѣ своей "Черновая тетрадь Грибоѣдова" проводитъ начало проекта трагедіи Родамистъ и Зенобія и отрывокъ изъ неизвѣстной піесы, заключающій въ себѣ разговоръ какихъ-то двухъ половецкихъ мужей, не опредѣляя къ какому времени можно отнести эти отрывки. По моему мнѣнію, они должны быть отнесены ко времени послѣ отъѣзда Грибоѣдова изъ Петербурга и прежде начатія имъ комедіи Горе отъ Ума. По духу своему эти отрывки какъ бы навѣяны тою эпохой въ которой создавались Дебора и Смоляне князя Шаховскаго и Венцеславъ Жандра. Притомъ самъ Грибоѣдовъ писалъ изъ-за Тифлиса Бѣгичеву, отъ 29го января 1819 года: "Въ Петербургѣ, гдѣ всякій приглашалъ меня писать и много было охотниковъ до моей музы, я молчалъ, а здѣсь, когда некому и прочесть, потому что не знаютъ по-русски, я не выпускаю пера изъ руки!" Что же писалъ въ это время Грибоѣдовъ? Это остается тайною, но вѣроятно въ числѣ написаннаго имъ въ это время были и два названные отрывка, навѣянные тѣмъ духомъ которымъ онъ такъ еще незадолго предъ тѣмъ дышалъ въ Петербургѣ.}
Грибоѣдову не удалось увидать на сценѣ этого своего великаго произведенія. Горе отъ Ума въ то время не пропускала цензура, хотя ліеса въ рукописяхъ была извѣстна всей Россіи и стихи ея вошли въ пословицы. Это не могло вознаградить автора, и легко понятъ какъ тяжело было Грибоѣдову не имѣть удовольствія видѣть на сценѣ свое лучшее любимое произведеніе. Чтобъ увидѣть на сценѣ свою комедію, Грибоѣдовъ даже прибѣгалъ къ передѣлкахъ ея, но все напрасно. Даже представленіе ея въ Петербургской театральной школѣ, на которое съ такимъ было удовольствіемъ сбирался Грибоѣдовъ, было остановлено. {Вотъ что разказываетъ по поводу этого предполагавшагося представленія комедіи Горе отъ Ума ветеранъ Петербургской сцены П. А. Каратыгинъ въ статьѣ своей А. С. Грибоѣдовъ, помѣщенной въ мартовской книжкѣ Русской Старины за 1872 годъ. "Мы съ Григорьевымъ (совоспитанникъ П. А. Каратыгина, актеръ Петербургскаго театра) предложили Александру Сергѣевичу разыграть Горе отъ Ума на нашемъ школьномъ театрѣ, и онъ былъ въ восхищеніи отъ нашего предложенія... Большаго труда намъ стоило упросить добраго инспектора школы Бока дозволить и воспитанницамъ принять участіе въ этомъ спектаклѣ... Наконецъ онъ согласился, и мы Живо принялись за дѣло; въ нѣсколько дней расписали роли, въ недѣлю ихъ выучили, и дѣло пошло на ладъ. Самъ Грибоѣдовъ пріѣзжалъ къ намъ на репетиціи и очень усердно училъ насъ... Надо было видѣть съ какимъ простодушнымъ удовольствіемъ онъ потиралъ себѣ руки, видя свое Горе отъ Ума на нашемъ ребяческомъ театрѣ!... Хотя конечно, мы откалывали его безсмертную комедію съ горемъ пополамъ, но онъ былъ очень доволенъ нами, а мы были въ восторгѣ что могли угодить ему. На одну изъ репетицій онъ привелъ съ собою А. Бестужева и Вильгельма Кюхельбекера, и тѣ также насъ похвалили. Наконецъ комедія была уже совсѣмъ приготовлена, на слѣдующій день назначенъ былъ спектакль... Но, увы! всѣ наши хлопоты и надежды лопнули, какъ мыльный пузырь. Наканунѣ самаго представленія, во время послѣдней репетиціи, является къ намъ инспекторъ Бокъ и объявляетъ намъ грозный фирманъ графа Милорадовича (который имѣлъ тогда главное начальство надъ Императорскими театрами и которому кто-то донесъ объ нашихъ затѣяхъ) "собы мы не смѣли такъ либеральничать, и что піесу не одобренную цензурой нельзя позволить играть въ театральномъ училищѣ. Всѣ мы повѣсили носы отъ этого неожиданнаго извѣстія, и пришлось вамъ горемычнымъ повторить два стиха изъ запрещенной комедіи:
"Ни безпокойства, ни волненья,
А горе ждетъ изъ-за угла!"
Да дѣйствительно, мы всѣ были въ страшномъ горѣ, а нашъ простодушный Бокъ перетрусился не на шутку; онъ, кажется, боялся чтобы за свою слабость къ намъ не попасть въ крѣпость!... Но дѣло ограничилось однимъ только выговоромъ. Мы съ Григорьевымъ отправились тотчасъ же къ Грибоѣдову съ этимъ роковымъ извѣстіемъ, что конечно его сильно огорчило."} Лишенный надежды увидать на сценѣ Горѣ отъ Ума, Грибоѣдовъ хотѣлъ по крайней мѣрѣ что -нибудь поставить на сцену, и убѣжденный что серіозное произведеніе не могло показаться въ то время на подмосткахъ русскаго театра, снова обратился къ легкому роду драматической словесности, къ водевилю, надъ которыми онъ самъ подшучивалъ въ своей знаменитой комедіи.
Въ сотрудничествѣ съ молодымъ въ то время, блестящимъ, остроумнымъ и талантливымъ писателемъ княземъ П. А. Вяземскимъ онъ пишетъ водевиль Кто Братъ, кто Сестра. Подъ этою "новою оперою-водевилемъ въ одномъ дѣйствіи, оригинальнымъ сочиненіемъ съ хорами и разнохарактернымъ дивертисментомъ", какъ названа піеса на цензурованномъ для представленія ея экземплярѣ, который удалось мнѣ отыскать въ библіотекѣ Императорскихъ С.-Петербургокихъ театровъ, подписаны три имени, дорогія въ исторіи русскаго искусства: А. С. Грибоѣдова и князя П. А. Вяземскаго, сочинившихъ эту піесу, и А. Н. Верстовскаго, талантливаго автора Аскольдовой Могилы, сочинившаго для этой піесы музыку.
О піесѣ Кто Братъ, кто Сестра, упоминаютъ всѣ біографы Грибоѣдова, ошибочно при этомъ приводя самое ея заглавіе и называя ее Братъ и Сестра. Только одинъ П. Н. Араловъ въ своей Лѣтописи Русскаго Театра приводитъ вѣрно названіе этой піесы Кто Братъ, кто Сестра? или Обманъ за Обманомъ. Въ обоихъ собраніяхъ сочиненій Грибоѣдова (Смирдина и Серчевскаго) напечатанъ только одинъ романсъ будто бы изъ этого водевиля:
Ахъ, точно ль никогда ей въ персяхъ безмятежныхъ
Желанье тайное не волновало кровь?
Еще не свѣдала тоски, томленій нѣжныхъ,
Еще не знаетъ про любовь?
Ахъ! точно ли никто, счастливецъ, не сыскался,
Ей другъ, по сердцу ей, который бы сгаралъ
Въ объятіяхъ ея, въ нихъ нѣгой упивался,
Роскошствовалъ и обмиралъ?
Нѣтъ! нѣтъ! куда влекусь неробкими мечтами!
Тотъ другъ, тотъ избранный, онъ гдѣ-нибудь, онъ есть!
Любви волшебство, рай, восторга прелесть: вами,
Нѣтъ! не моей душѣ процвѣсть.
Очевидно оба издателя сочиненій Грибоѣдова взяли этотъ романсъ не изъ самой піесы, а изъ статьи К. А. Полеваго О q/сизни и сочиненіяхъ Грибоѣдова, гдѣ онъ приведенъ, между тѣмъ какъ въ самой піесѣ его вовсе не находится; можетъ-быть онъ былъ исполняемъ въ ней только какъ вставной романсъ, да и то весьма сомнительно, потому что въ піесѣ трудно отыскать мѣсто гдѣ его, по ходу и сюжету піесы, можно было бы вставить. Сама же піеса, къ сожалѣнію, никогда не была напечатана, хотя изданіе ея было бы въ высшей степени любопытно, такъ какъ въ ней участвовалъ Грибоѣдовъ непосредственно послѣ написанія Горя отъ Ума.
Не рѣшаясь безъ согласія князя П. А. Вяземскаго напечатать эту піесу, я разкажу ея содержаніе и приведу изъ нея нѣкоторые куплеты. Было бы весьма Желательно чтобы нашъ заслуженный ветеранъ-литераторъ князь П. А. Вяземскій напечаталъ, или позволилъ напечатать эту піесу, объяснивъ при этомъ что именно въ ней принадлежитъ ему и что Грибоѣдову.
Вотъ содержаніе этой піесы. Дѣйствіе происходитъ въ польскомъ мѣстечкѣ, въ почтовомъ домѣ. Съ Польшею Грибоѣдовъ и князь Вяземскій познакомились еще въ то время когда оба служили въ военной службѣ и стояли съ полками въ Царствѣ Польскомъ; туда-то они и перенесли дѣйствіе своей піесы. Піеса начинается пѣніемъ двухъ дочерей содержателя постоялаго двора, пана Чижевскаго, Антоси и Людвиси.
Онѣ поютъ о томъ что,--
Молодость, какъ струйка! Молодость какъ цвѣтъ!
Пролетитъ украдкой, процвѣтетъ и -- нѣтъ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Завтра гость невѣрный" прошлый гость вчера!
На любовь и радость намъ одна пора!
На этомъ постояломъ дворѣ остановился лить чай ѣдущій въ Петербургъ гвардіи ротмистръ, гусаръ Рославлевъ, съ молодою женой Юліею, Полькою, на которой онъ только-что женился въ Варшавѣ, вопреки желанію своего двоюроднаго брата, камергера Рославлева. Объ этой свадьбѣ Рославлевъ разказываетъ содержателю почтоваго двора пану Чижевскому, который замѣчаетъ ему на это:
Жизнь скучнымъ трактомъ вамъ казалась,
Такъ, взявъ любовь въ проводники,
Желали вы чтобы досталась
И радость съ легкой вамъ руки!
Такъ къ счастья пристани надежной
Всѣмъ милъ открытый листъ къ женѣ.
АНТОСЯ.
Ахъ, какъ хотѣлось бы и мнѣ
Скорѣй быть также подорожной!
П. ЧИЖЕВСКІЙ.
Любовь и бракъ!
РОСЛАВЛЕВЪ МЛ.
Одно и то же!
Они родные братъ съ сестрой!
П. ЧИЖЕВСКІЙ.
Согласенъ! но сестра моложе,
А братецъ баринъ пожилой,
Въ дорогѣ спутникъ ненадежный:
Сестра на вольныхъ навостритъ,
А братъ отстанетъ и сидитъ
Одинъ съ законной подорожной.
Вдругъ является передовой камергера Рославлева старшаго, требуя чтобы приготовили лошадей для его барина, который скачетъ вслѣдъ за нимъ. Тогда молодой Рославлевъ уговариваетъ почтмейстера сказать старшему Рославлеву что лошади всѣ въ разгонѣ. Панъ Чижевскій, долго не соглашается на просьбу Рославлева, говоря ему:
Знать ложенъ толкъ въ васъ о почтмистрѣ польскомъ!
Кривнуть душой насъ Богъ оборони!
Въ вѣкъ не споткнутся въ мѣстѣ скользкомъ
Ни гоноръ мой, ни лошади мои!
Нѣтъ! Польскихъ почтъ исторію прочтите
И съ норовомъ почтмистрша въ посполитѣ
Не сыщете, ручаюсь вамъ!
Присяга въ насъ непобѣдима,
И Нарушевичъ скажетъ самъ
Что наша честь не нарушима.
Имя Нарушевича, извѣстнаго польскаго историка, приведено, какъ кажется, для каламбура. Нѣсколько червонцевъ, просьба Юліи и подарки сдѣланные ею дочерямъ пана Чижевскаго склоняютъ наконецъ почтмейстера согласиться на просьбу Рославдева, и онъ говоритъ обращаясь къ Юліи: Кровь польская сказалась въ сердцѣ польскомъ!
Не устою на роковой чертѣ!
И спотыкаясь въ мѣстѣ скользкомъ,
Я падаю, но въ ноги красотѣ!
Я не легко пускаюсь на измѣну.
Нѣтъ, вашихъ просьбъ призналъ я вѣсъ и цѣну.
Вы заглушили ложный стыдъ,
Въ мою прокралася вы душу,
И Нарушевичъ мнѣ проститъ
Что клятву разъ свою нарушу.
-- Но разкажите мнѣ теперь, спрашиваетъ панъ Чижевскій,-- зачѣмъ вы непремѣнно хотите задержать вашего однофамильца?
Тутъ Рославлевъ говоритъ что они задумали сыграть съ братомъ комедію, но въ чемъ она будетъ состоять -- онъ еще и самъ не знаетъ, что братъ его былъ прежде большой поклонникъ Женщинъ, но теперь, вслѣдствіе нѣсколькихъ обмановъ претерпѣнныхъ имъ отъ прекраснаго пола, возненавидѣлъ всѣхъ Женщинъ и скачетъ въ Варшаву чтобы помѣшать ихъ свадьбѣ.
Пріѣзжаетъ Рославлевъ старшій и требуетъ немедленно лошадей, но панъ Чижевскій отвѣчаетъ что лошадей нѣтъ; Рославлевъ сердится и велитъ ему скорѣе готовить лошадей. Чижевскій уходитъ, а Рославлевъ старшій, оставшись одинъ, поетъ слѣдующій романсъ:
Пускай сердечнымъ суевѣрамъ
Еще мерещится любовь,
А я откланялся химерамъ
И на обманъ не дамся вновь.
Изъ вашихъ рукъ довольно лилъ отраву,
Довольно я, красавицы, страдалъ.
Моя тоска была вамъ на забаву,
Смѣялись вы -- а слезы проливалъ.
Но слезъ моихъ вамъ болѣ не увидѣть!
Я въ школѣ былъ и съ горя поумнѣлъ.
Какъ я васъ обожать умѣлъ.
Такъ васъ умѣю ненавидѣть!
Готовьте другимъ
Оковы и розы,
Обѣты, угрозы,
Улыбки и слезы:
Я сталъ невредимъ.
Пускай сердечнымъ суевѣрамъ и лр.
Приходятъ Лудвися и Антося и начинаютъ кокетничать съ Рославлевымъ, но онъ грубо гонитъ ихъ прочь отъ себя. Въ это время является Юлія въ мужскомъ платьѣ, выдаетъ себя Рославлеву старшему за товарища его брата и говоритъ что Рославлевъ младшій еще не женатъ, что послушавшись ея совѣтовъ и исполнивъ желаніе брата онъ отложилъ свою свадьбу. Юлія тоже выдаетъ себя за ненавистника женщинъ, и чокаясь съ Рославлевымъ поетъ:
Стократъ счастливъ кто разумъ свой
Не помрачилъ еще любовью,
Но вѣкъ проводитъ холостой!
Я выпью за его здоровье!
Повѣрьте мнѣ, жена для насъ
Есть вѣчное почти мученье!
Женись лишь только, и какъ разъ
Родятся ревность, подозрѣнье.
Ахъ, то ли дѣло одному!
Его не мучитъ неизвѣстность,
Душѣ покой, просторъ уму,
И вѣчная почти безпечность.
Нравъ женщины имѣютъ злой,
Капризны что не сладить съ ними.
Чтобъ избѣгать судьбы такой
Останемся мы холостыми.
Здоровье холостыхъ!
Спокоенъ кто любви лукавой
Не подчиняетъ разумъ здравый,
Въ поступкахъ воленъ, сердцемъ пустъ.
Что поцѣлуй отъ милыхъ устъ?
Приманка мужу. Ротъ разинетъ,
Чмокъ: разъ, другой, и слѣдъ простынетъ;
Но множество другихъ статей,
Которыхъ счетъ не такъ коротокъ:
Жены причуды, визгъ дѣтей,
И у жены что дядей, тетокъ!
Ахъ, то ли дѣло одному!
Покой душѣ, просторъ уму!
(Стаканъ свой только къ губамъ подноситъ.)
РОСЛАВЛБВЪ СТ. (выпиваетъ все).
Любилъ бы можетъ-быть и я
Заботы, нѣжности и ласки,
Но кто бъ увѣрить могъ меня
Что эти нѣжности не сказки!
Жена сердита -- въ петлю лѣзь!
Нѣжна -- замучатъ подозрѣнья.
Родятся дѣти -- съ ними здѣсь
Родятся новыя сомнѣнья!
Прими совѣтъ мой, молодежь!
Любовь лукавая наука,
Въ любви бываетъ часто ложь,
За истину жь вино порука!
Влюбись въ красотку, неравно
Твой вкусъ -- приманка заблужденья!
Когда жь на вкусъ придетъ вино,
Его ты выпьешь безъ сомнѣнья!
-- Одна есть Женщина въ свѣтѣ, продолжаетъ Юлія,-- которую я люблю по самой родственной связи...-- И принимается хвалить ее. Роолавлевъ старшій начинаетъ посмѣиваться этимъ похваламъ. Тогда юный собесѣдникъ говоритъ что это сестра его и такъ умѣетъ выставить ее въ привлекательномъ свѣтѣ что Рославлевъ старшій очень Желаетъ ее видѣть, и несмотря на свое напускное мизогинство, непрочь поволочиться за нею. Юлія является ему въ женскомъ платьѣ подъ именемъ сестры того молодаго гусара. Она приходитъ будто искать хозяина почтоваго дома чтобы попросить у него помощи больному, совершенно чужому ей человѣку, въ которомъ она приняла самое живое участіе, и такъ успѣваетъ очаровать ненавистника женщинъ что тотъ готовъ все сдѣлать еслибъ она только въ награду за это рѣшилась поцѣловать его въ знакъ дружбы. Онъ говоритъ ей:
Восторговъ бурныхъ и непрочныхъ
Во мнѣ простылъ горячій слѣдъ
И поцѣлуевъ непорочныхъ
Теперь мнѣ сладостнѣе нѣтъ.
Меня не страсти пылъ волнуетъ,
Умѣлъ я чувства обуздать,
И васъ хочу поцѣловать
Какъ братъ сестру свою цѣлуетъ.
Рославлевъ старшій убѣгаетъ за своею походною аптекой, а между тѣмъ Рославлева младшаго наряжаютъ больнымъ, укладываютъ въ кресла на колесахъ и возвратившагося Росдавлева старшаго заставляютъ ухаживать за мнимымъ больнымъ, катать его по комнатѣ. Наконецъ Юлія окончательно кружитъ голову камергеру, и когда снова является къ нему въ мужскомъ платьѣ, онъ, принимая ее за брата, признается въ своей любви къ сестрѣ. Тогда она скидаетъ съ себя мужской плащъ и конфедератку и открывается кто она, а Рославлевъ младшій рекомендуетъ ее какъ свою жену. Камергеръ Volens-nolens соглашается на ихъ свадьбу, и піеса оканчивается куплетами которые поетъ каждое лицо піесы отдѣльно.
Піеса эта была написана въ Москвѣ. У покойнаго Береговскаго, писавшаго къ ней музыку, я читалъ большое собственноручное письмо Грибоѣдова по поводу этой піесы. Грибоѣдовъ выражаетъ въ немъ большую заботу о постановкѣ этой піесы и предлагаетъ замѣнить другими слѣдующіе ея стихи:
Любитъ обновы
Мальчикъ Эротъ,
Стрѣлкѣ перённой
Знать не черёдъ,
Вожжи шелковы
Въ руки беретъ,
Плеткой ременной
Хлыщетъ и бьетъ.
Вмѣсто этого Грибоѣдовъ предлагалъ поставить слѣдующіе стихи:
Крылами паря, стрѣлами звеня,
Любовь вопрошала кого-то:
-- Ахъ, есть ли что легче на свѣтѣ меня?
Рѣшите задачу Эрота.
Любовь и любовь, рѣшу я какъ разъ,
Сама себя легче бываетъ подъ часъ.
Есть пѣсня такая:
Легко себѣ друга сыскала Аглая,
И легче того
Забыла его.
Впрочемъ въ піесѣ остался первый варіантъ.
Піеса эта была поставлена первоначально въ Москвѣ, но не долго держалась на сценѣ. Впрочемъ, одинъ изъ ея куплетовъ который поетъ соня-лакей Рославлева старшаго, долго и часто пѣвалъ В. И. Живокини въ дивертисментахъ. Знаменитый ветеранъ нашей сцены утверждаетъ что этотъ куплетъ сочиненъ именно Грибоѣдовымъ, а не кн. Вяземскимъ. Вотъ онъ:
Жизнь наша сонъ! все пѣснь одна:
Или ко сну, или со сна!
Одно все водится издавна:
Родятся люди, люди мрутъ,
И кое-какъ пока живутъ!
Куда какъ это все забавно!
Какъ не зѣвать, все пѣснь одна:
Иди ко сну, или со сна!
Иной зѣваетъ отъ бездѣлья,
Зѣваютъ многіе отъ дѣлъ,
Иной зѣваетъ что не ѣлъ,
Другой зѣваетъ что съ похмѣлья.
Какъ не зѣвать, все пѣснь одна:
Иди ко сну, или со сна!
Актеръ въ своей зѣваетъ ролѣ,
Зѣвотой зритель давитъ свистъ,
Зѣвая пишетъ Журналистъ,
А сускрибентъ зѣваетъ болѣ.
Какъ не зѣвать, все пѣснь одна:
Или ко сну, или со сна!
Я холостъ былъ, зѣвалъ безъ счета;
Подумалъ завестись домкомъ
И взялъ жену чтобъ жить вдвоемъ,
И вдвое забрала зѣвота,
Какъ не зѣвать, все пѣснь одна:
Или ко сну, или со сна!
Въ Петербургѣ эта піеса была представлена въ первый разъ въ бенефисъ Величкина, Иго сентября 1824, и, какъ свидѣтельствуетъ П. Н. Араповъ, {Лѣтопись Русскаго Театра, стр. 358.} имѣла успѣхъ.
Послѣ сочиненія Горя отъ Ума Грибоѣдовъ началъ было піесу изъ 1812 года. Изъ нея сохранилась одна сцена, разговоръ отца съ дочерью о приближеніи къ Москвѣ непріятелей. Д. А. Смирновъ напечаталъ эту сцену въ статьѣ своей "Черновая тетрадь Грибоѣдова" (Слово 1859, кн. V).
Въ 1823 году, въ Москвѣ, возобновлялся, или лучше сказать, строился новый Большой Театръ на мѣсто сгорѣвшаго въ 1805 года Петровскаго театра. Эта постройка театра въ Москвѣ, не имѣвшей съ 1805 года особаго каменнаго театральнаго зданія и принужденной съ тѣхъ поръ пользоваться сначала деревяннымъ театромъ у Арбатскихъ воротъ, потомъ наемными театральными залами въ частныхъ домахъ, возбуждала большой интересъ въ публикѣ. Открытіе новаго театра предполагалось сдѣлать весьма торжественное, и многіе тогдашніе писатели принялись за сочиненіе пролога для его открытія, въ томъ числѣ и Грибоѣдовъ.
"Для открытія новаго театра въ Москвѣ осенью 1823 года -- говоритъ С. Н. Бѣгичевъ въ своей біографической запискѣ -- Грибоѣдовъ располагалъ написать прологъ въ двухъ актахъ подъ названіемъ Юность Вѣщаго. При поднятіи занавѣса, юноша-рыбакъ Ломоносовъ спитъ на берегу Ледовитаго моря и видитъ обаятельный сонъ,-- сначала разныя волшебныя явленія, лотомъ музъ, которыя его призываютъ, и наконецъ весь Олимпъ во всемъ его величіи. Онъ просыпается въ какомъ-то очарованіи; сонъ не выходитъ изъ его памяти, преслѣдуетъ его и въ морѣ и на необитаемомъ островѣ, куда онъ съ прочими рыбаками отправился за рыбнымъ промысломъ. Душа его получила жажду познанія, чего-то высшаго, имъ недовидимаго, и онъ убѣгаетъ изъ отческаго дома. При открытіи занавѣса во второмъ актѣ, Ломоносовъ въ Москвѣ, стоитъ на Красной Площади. Далѣе я не помню... Пролога онъ написать не успѣлъ, а театръ открылся." {Русское Слово, 1869 года, кн. V.}
Для открытія этого театра былъ поставленъ прологъ М. А. Дмитріева Торо/сество Музъ. Изъ пролога же Грибоѣдова уцѣлѣлъ только одинъ отрывокъ, который и приводимъ.
ЮНОСТЬ ВѢЩАГО.
Куростровъ. Ищутъ Михаила. Находятъ его. Ночь предъ отплытіемъ жъ дальнія путь.
Орелъ, едва лишь пухомъ оперенный,
Едва въ себѣ почуялъ дерзость силъ,
Разсѣкъ эѳиръ, съ размаху воспарилъ;
Хоръ птицъ, его явленьемъ изумленный,
Неспорный крикъ ему навстрѣчу шлетъ.
Нѣтъ! Дерзость тѣхъ очей и тотъ полетъ
Не зритъ себѣ ни равныхъ, ни преслушныхъ,
И властвуетъ въ селеньяхъ онъ воздушныхъ.
Не такъ между людьми: ахъ! отъ пеленъ
Томится сколько лѣтъ ревнитель славы!
Еще томится возмужалый онъ,
Отверженъ и не признанъ, угнетенъ...
Судьба! О, какъ тверды твои уставы!
Великимъ средь Австраліи зыбей,
Иль въ Сѣвера снѣгахъ, вездѣ одно ли
Присуждено?-- Искать желанной доли,.
Путемъ вражды, препятствіи и скорбей!
И тотъ пѣвецъ кому никто не смѣетъ
Во слѣдъ ступить изъ бардовъ сихъ временъ,
Предъ кѣмъ святая Русь благоговѣетъ,
Онъ отрокомъ безвѣстенъ и презрѣнъ,
Сынъ рыбаря, чудовищъ земноводныхъ
Ловитвой жилъ; въ лучинахъ ледяныхъ,
Душой алкая странъ и дѣлъ иныхъ,
Изнемогалъ въ усиліяхъ безплодныхъ!...
Океанъ, пустынный островъ. Любопытство юноша. Скорбь отца. Вновь отъѣздъ. Нелюбовь. Соловцы. Невѣдомый мужъ, богомолецъ. Вѣсть о вечернихъ странахъ. Возвращеніе домой. Побѣгъ. Тотъ же таинственный спутникъ. {Тамъ же.}
Послѣднею піесой Грибоѣдова была Грузинская Ночь. Отрывки изъ этой романтической трагедіи или драмы онъ читалъ наизусть друзьямъ въ свой послѣдній пріѣздъ въ Петербургъ въ 1828 году. Извѣстны слова г. Греча сказанныя послѣ выслушанія этихъ отрывковъ, что Грибоѣдовъ только попробовалъ перо на Горѣ отъ Ума. С. Н. Бѣгичевъ, въ біографической запискѣ составленной имъ для г. Смирнова, упоминаетъ что Грибоѣдовъ при послѣднемъ съ нимъ свиданіи, на пути въ Персію, говорилъ: "Я не напишу болѣе комедіи: веселость моя исчезла, а безъ веселости нѣтъ хорошей комедіи. Но есть у меня написанная? И тутъ же разказалъ ея содержаніе и прочелъ наизусть сцены читанныя имъ въ Петербургѣ. Но на убѣжденія Бѣгичева прочесть всю трагедію никакъ не согласился. "Я теперь еще къ ней страстенъ", говорилъ онъ, "и далъ себѣ слово не читать ее пять лѣтъ, а тогда, сдѣлавшись равнодушнѣе, прочту какъ чужое сочиненіе и, если буду доволенъ, то отдамъ въ печать." Долго думали что отъ Грузинской Ночи ничего не сохранилось. Но оказалось что нѣсколько отрывковъ уцѣлѣло. Они обнародованы г. Смирновымъ въ его любопытной "Черновой тетради Грибоѣдова". {Русское Слово 1859 No 5.} Чтобы сдѣлать понятными эти отрывки, которые считаемъ не лишнимъ перепечатать и въ этой статьѣ, передаемъ содержаніе трагедіи какъ оно разказано Булгаринымъ. "Одинъ грузинскій князь за выкупъ любимаго коня отдалъ другому князю отрока, раба своего. Это было дѣломъ обыкновеннымъ, а потому князь не думалъ о слѣдствіяхъ. Вдругъ является мать отрока, бывшая кормилица князя, няня дочери его, упрекаетъ его въ безчеловѣчномъ поступкѣ, припоминаетъ службу свою и требуетъ или возврата сына, или позволенія быть рабою одного съ нимъ господина, угрожаетъ ему мученіемъ ада. Князь сперва гнѣвается, лотомъ обѣщаетъ выкупить сына кормилицы, и наконецъ, по княжескому обычаю, забываетъ обѣщаніе. Но мать помнитъ что у нея отторжено отъ сердца дѣтище, и, какъ Азіятка, умышляетъ Жестокую месть. Она идетъ въ лѣсъ, призываетъ Дели, злыхъ духовъ Грузіи, и составляетъ адскій союзъ на пагубу рода своего господина. Появляется русскій офицеръ въ домѣ, таинственное существо по чувствамъ и образу мыслей. Кормилица заставляетъ Дели вселитъ любовь къ офицеру въ питомицѣ своей, дочери князя. Она уходитъ съ любовникомъ изъ родительскаго дома. Князь Жаждетъ мести, ищетъ любовниковъ и видитъ ихъ на вершинѣ горы Св. Давида. Онъ беретъ ружье, прицѣливается въ офицера, но Дели несутъ пулю въ сердце его дочери. Еще не свершилось мщеніе озлобленной кормилицы! Она требуетъ ружье чтобы поразить князя, и убиваетъ своего сына. Безчеловѣчный князь наказанъ небомъ за презрѣніе чувствъ родительскихъ и познаетъ цѣну потери дѣтища. Злобная кормилица наказана за то что благородное чувство осквернила местью. Они гибнутъ въ отчаяніи." {Сочиненія Булгарина, Т. VII.}
Таково содержаніе Грузинской Булгаринъ, замѣчаетъ г. Смирновъ, сдѣлалъ одну, конечно невольную, но довольно важную ошибку: злыхъ духовъ Грузіи зовутъ не Дели, а Али, и такъ названы они и Грибоѣдовымъ въ уцѣлѣвшихъ отрывкахъ его трагедіи. "По народному повѣрью, сказано въ статьѣ г. Березнова о грузинской медицинѣ, Али духъ женскаго пола, а онъ въ особенности преслѣдуетъ родильницъ, часто является онъ имъ въ образѣ повивальныхъ бабокъ, умерщвляетъ дитя, а родильницу уводитъ и бросаетъ въ рѣку. Али всегда на первомъ планѣ въ розказняхъ старухъ и нянекъ. Много страшнаго случалось мнѣ слышать въ моей молодости про этого героя, или правильнѣе, героиню женскихъ ужасовъ, которыми весьма часто тревожили молодое воображеніе. При этомъ, бывало, волосы шевелятся на головѣ и всю ночь бредишь странною женщиной, у которой зубы словно кабаньи клыки, а коса во весь ростъ, и говорить-то она хотя и языкомъ человѣческимъ, но все наоборотъ, и вся она создана будто на изнанку, и всѣ члены у ней будто выворотные. Сказываютъ: были и теперь будто бы есть неустрашимые люди которымъ удавалось поймать Али и держатъ ее нѣсколько лѣтъ въ услуженіи; увѣряютъ что она невольно дѣлается рабою того кто отрѣжетъ у ней косу, а такъ какъ Али часто разчесываетъ свои волосы на пустынномъ берегу рѣки, то это можно сдѣлать при извѣстныхъ условіяхъ."
Въ уцѣлѣвшихъ отрывкахъ Грузинской Ночи буква К. очевидно означаетъ "князь", буква Т. должна быть начальною буквой имени кормилицы.
ОТРЫВКИ ИЗЪ ГРУЗИНСКОЙ НОЧИ.
1.
(Кормилица, какъ надо думать, уже успѣла объявить князю свою просьбу о возвращеніи сына и свою печаль; князь отвѣчаетъ:)
К.
Но самъ я развѣ радъ твоей печали?
Вини себя и старость лѣтъ своихъ.
Давно съ тебя и платы не бирали.
Т.
Ругаться старостью -- то въ лютыхъ вашихъ нравахъ.
Стара я, да, но не отъ лѣтъ однихъ,
Состарѣлась не въ играхъ, не въ забавахъ.
Твой домъ блюла, тебя, дѣтей твоихъ.
Какъ ринулся въ мятежъ ты противъ русской силы,
Укрыла я тебя живаго отъ могилы,
Моимъ же рубищемъ отъ тысячи смертей.
Когда жь былъ многія годины въ заточеньи,
Безславью преданный въ отеческомъ краю,
И вѣтеръ здѣсь свисталъ, въ хоромахъ опустѣлыхъ,
Вынашивала я, кормила дочь твою!
Такъ знай же повѣсть ты волосъ сихъ посѣдѣлыхъ,
Колѣнъ моихъ согбенныхъ и морщинъ,
Которыя въ щекахъ моихъ изрыты
Трудами о тебѣ. Виною ты одинъ.
Вотъ въ подвигахъ какихъ младые дни убиты!
А ты? Ты совѣсти и Богу вопреки
Полсердца вырвалъ изъ утробы!
Что мнѣ твой гнѣвъ, гроза твоей руки?!
Пылай, гори огнемъ несправедливой злобы....
И кочетъ, если взять его птенца,
Кричитъ, крылами бьетъ съ свирѣпостью борца,
Онъ похитителя зоветъ на бой неравный.
А мнѣ передъ тобой не можно умолчать,
О сынѣ я скорблю; я человѣкъ,-- я мать....
Гдѣ громъ Твой, власть Твоя, о Боже Вседержавный!
К.
Творецъ, пошли мнѣ вновь изгнанье, нищету,
И на главу мою всѣ ужасы природы,
Скорѣе въ томъ ущельи пропаду
Гдѣ бурный Ксань крутитъ сѣдыя воды,
Терпѣть разбойникомъ гоненья, голодъ, страхъ,
Отъ стужи, непогодъ не бывъ укрытымъ,
Чѣмъ этой фуріи присутствіе сносить
И злость души, и ядъ ея упрековъ.
Т.
Ничѣмъ тебя не можно умилить!
Ни памятью добра, ни силой слезныхъ токовъ!
Подумай,-- самъ отецъ и сына ты лишенъ.
Когда, застрѣленный, къ тебѣ онъ былъ внесенъ,
И ты въ послѣдній разъ прощался съ трупомъ милымъ,
Безъ памяти приникъ къ очамъ застылымъ
И оживить хотѣлъ потухшій взоръ,
Весь воздухъ потрясалъ дѣтей и женъ вой дикій,
И вторили раскаты этихъ горъ
Съ утра до вечера пронзительные крики,--
Ты самъ хотѣлъ зарыться въ землю съ нимъ,
Но взятый смертію во вѣкъ невозвратимъ!
Когда же бъ искупить ты могъ его изъ плѣна,
Какой тогда казны бы пожалѣлъ?
На чей бы гнѣвъ суровый не посмѣлъ?
Ты чьи тогда не обнялъ бы колѣна?
К.
И нѣтъ еще въ тебѣ вражды?!
Я помню о людяхъ, о Богѣ,
И сына твоего не далъ бы безъ нужды,
Но честь моя была въ залогѣ:
Который подо мной въ бояхъ меня прославилъ.
Изъ жаркихъ битвъ онъ выносилъ меня...
Тотъ подлъ, кто бы его въ чужихъ рукахъ оставилъ.
Т.
Ни конь твой боевой всей крѣпостію жилъ,
Никто изъ слугъ твоихъ любимыхъ,
Такъ вѣрой, правдою тебѣ не послужилъ,
Какъ я въ трудахъ неисчислимыхъ.
Мой отрокъ, еслибъ возмужалъ,
За славу твоего онъ княжескаго дома
Сто разъ бы притулилъ и саблю и кинжалъ;
Не убоялся бы онъ язвъ и пушекъ грома.
Какъ матерью его не разъ ты былъ спасенъ,
Такъ на плечахъ своихъ тебя бы вынесъ онъ.
К.
Прочь отъ меня! Поди ты прочь, старуха!
Не раздражай меня, не вызывай на гнѣвъ,
И не терзай мнѣ жалобами слуха...
Безвремененъ кому твой вопль и стонъ, и ревъ.
Ужь сынъ твой рабъ другаго господина,
И нѣтъ его, онъ мой оставилъ домъ,
Онъ проданъ мной, и я былъ воленъ въ томъ,--
Онъ былъ мой крѣпостной....
Т. (падаетъ на колѣна).
Онъ сынъ мой! Дай мнѣ сына!
И я твоя раба,-- зачѣмъ же мать
Отъ дѣтища ты разлучилъ роднаго?
Дай разъ еще къ груди его прижать!...
Ахъ, ради Бога имени святаго,
Чтобъ не видать кровавыхъ слезъ моихъ,
Соедини ты снова насъ двоихъ.
К.
Не повторяй мнѣ горькіе упреки.
Въ поля и въ горы вотъ пути широки,
Тамъ мчится шумная рѣка,
Садись надъ пропастью, бесѣдуй свысока
О сынѣ съ мраками ночными,
И степъ буди стенаньями своими,
Но въ домъ не возвращайся мой,
Уймись, или исчезни съ глазъ долой.
Т.
Достойное заслугамъ воздаянье!
Такъ будь же проклятъ ты и весь твой родъ,
И дочь твоя и все твое стяжанье!
Какъ ловчіе,-- ни быстриною водъ,
Ни крутизною скалъ не удержимы,
Но скачутъ, по вѣтрамъ носимы,
Покуда звѣрь отъ ихъ ударовъ не падетъ
Истекшій кровію и пѣной,
Пускай истерзана такъ будетъ жизнь твоя,
Пускай преслѣдуютъ тебя ножомъ, измѣной
И слуги, и родные, и друзья!
Неблагодарности въ награду,
Конца не знай мученья своего,
Тогда продай ты душу аду,
Какъ продалъ сына моего.
Отступникъ, самъ себя карая,
Въ безумьи плоть свою гложи,
И ночью майся, днемъ дрожи
На церковь Божію взирая.
Твой прахъ землѣ не предадутъ,
Лишь путники произнесутъ
Ругательства надъ трупомъ хладнымъ,
И будь добычею чекаламъ плотояднымъ...
А тамъ передъ судомъ Всевышняго Творца
Ты обреченъ уже на муки безъ конца!
II.
(Кормилица призываетъ, въ помощь своей мести, Али, злыхъ духовъ Грузіи.)
О люди! Кто назвалъ людьми исчадій зла
Которыхъ отъ кровей утробныхъ
Судьба на то произвела
Чтобъ были гибелью, бичомъ себѣ подобныхъ!
Но силы свыше есть! Прочь совѣсть и боязнь!
Ночныя чуда! Али! Али!
Явите мнѣ свою пріязнь,
Какъ вы всегда являла
Предавшимъ вѣру и законъ,
Душой преступнымъ и безсильнымъ,
Свѣтите мнѣ огнемъ могильнымъ,
Несите вѣтеръ, свистъ и стонъ.
Дружины Али! Знакъ условный,
Вотъ пять волосъ
Отъ васъ унесъ
Вашъ хитрый, смѣлый врагъ, мой братъ единокровный.
Когда въ ................ * онъ блуждалъ.
На мшистыхъ высотахъ уединенныхъ скалъ
Я крестнымъ знаменьемъ отъ васъ оборонялась,
Я матерью тогда счастливой называлась,
А нынѣ кинутой быть горько сиротой! **
Равны страданія въ сей Жизни или въ той?..
Слетайтеся, слетайтесь,
Отколѣ въ темну ночь исходятъ привидѣнья,
Изъ снѣжныхъ горъ,
Изъ дикихъ норъ,
Изъ груды тли и разрушенья,
Изъ сонныхъ тинистыхъ зыбей,
Изъ тѣхъ пустыней многогробныхъ
Гдѣ служатъ пиршествомъ червей
Останки праведныхъ и злобныхъ.
Но нѣтъ ихъ! Непокорны мнѣ!
На мой призывъ не отзовутся!
Лишь тучи на небѣ несутся
И воетъ вѣтръ... Ахъ, вотъ онѣ!
(Прислоняется къ утесу и не глядитъ на нихъ).
{* Г. Смирновъ поставилъ точки вмѣсто словъ которыхъ совершенно невозможно было разобрать.
** Д. А. Смирновъ приводитъ изъ черновой тетради Грибоѣдова еще слѣдующіе стихи, явно служащіе варіантомъ, или точнѣе отдѣльною, можетъ-бытъ даже первоначальною обработкой этого мѣста трагедіи: Такъ отъ людей надежды болѣ нѣтъ,
И Вседержителемъ отвергнуто моленье!
Услышьте вы отчаянья привѣтъ
И мрака порожденье.
Далѣе нѣсколько отступя отъ этихъ стиховъ
Грибоѣдовъ продолжаетъ:
Я крестнымъ знаменьемъ отъ васъ оборонялась,
Тогда была добра, имѣла сына я
(Одна Али появляется на уединенномъ мѣстѣ.)
Кого клянешь?
На чью главу
Бѣды зовешь?
*** Въ Черновой тетради Грибоѣдова г. Смирновъ нашелъ еще слѣдующій варіантъ этого мѣста, написанный чернилами до того блѣдными что его едва можно разобрать:
Но нѣтъ ихъ! Непокорны мнѣ!..
Лишь тучи длинными грядами
Перебѣгаютъ надъ холмами
И все крутятся... Ахъ, онѣ!
Есть еще другой варіантъ:
Но нѣтъ ихъ! нѣтъ! И что мнѣ въ чудесахъ
И въ заклинаніяхъ напрасныхъ,
Нѣтъ друга на землѣ и въ небесахъ,
Ни въ Богѣ помощи, ни въ адѣ для несчастныхъ.}
АЛИ (плаваютъ въ туманѣ у подошвы горъ).
Въ парахъ вечернихъ предъ восходомъ
Печальной, дѣвственной луны,
Мы выступаемъ хороводомъ
Изъ недозримой глубины.
Т.
Робѣетъ духъ, языкъ прикованъ мой,
Земля, не разступайся подо мной! *
{* Вотъ еще другія передѣлки этого мѣста:
АЛИ.
Ты здѣсь! Но ты, исчадье праха,
Гдѣ ты украла волоса?
Они намъ сила и душа.
Отдай ихъ намъ...
Умри со страха!
-----
Мы здѣсь, но гибель и напасть
Тому кто взыщетъ ада власть.
Не цѣпенѣешь ли со страха,
Увидя насъ, исчадье праха?
Т.
Ахъ! Вотъ онѣ! Языкъ прикованъ мой!
Но не умру съ испуги,
Вотъ ваши волоса. Вотъ судъ вамъ роковой:
Кто ихъ имѣетъ, тѣхъ вы слуги.}
АЛИ.
Таятся въ мрачной глубинѣ,
Непримиримыхъ оскорбленья,
И созрѣваютъ въ тишинѣ,
До дня рѣшительнаго мщенья,
Но тотъ, чей замыселъ не скрытъ,
Какъ темная гробовъ обитель,
Вражды во вѣкъ не утолитъ
Нетерпѣливый мститель.
Т.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .*
Настанетъ день и часъ пробьетъ.
АЛИ.
Неизъяснимое свершится:
Тогда мать сына обрѣтетъ
И ближній ближняго лишится.
(Молчаніе.)
Куда мы, Али? Въ эту ночь
Бѣжитъ отъ глазъ успокоенье.
ОДНА ИЗЪ НИХЪ.
Спѣшу родильницѣ помочь,
Чтобъ задушить грѣха рожденье.
ДРУГІЯ.
А мы въ за-горскіе края,
Гдѣ пиръ пируютъ кровопійцы.
ПОСЛѢДНЯЯ.
Тамъ замокъ есть...Тамъ сяду я
На смертный одръ отцеубійцы. **
{* Два ряда точекъ поставлены самимъ Грибоѣдовымъ.
** Эти послѣднія реплики Грибоѣдовскихъ Али поражаютъ почти буквальнымъ сходствомъ съ репликами Шекспировскихъ вѣдьмъ въ Макбетѣ.}
Г. Серчевскій, въ заключеніе книги своей А. Грибоѣдовъ и его сочиненія, говоритъ что Грибоѣдовъ, съ П. А. Катенинымъ, "написалъ комедію въ прозѣ, подъ заглавіемъ Студентъ, въ этомъ произведеніи выведена тогдашняя борьба классицизма съ романтизмомъ; оно наполнено идеями уже устарѣвшими и заключаетъ въ себѣ личности не дозволившія представить его на сценѣ и еще менѣе подвергнуть типографскому тисненію". Кромѣ этого показанія г. Серчевскаго, я не нашелъ нигдѣ никакого извѣстія объ этой піесѣ. Между тѣмъ познакомиться съ нею было бы въ высшей степени интересно, тѣмъ болѣе что уже изъ самыхъ словъ Серчевскаго можно заключить что изъ нея видны отношенія Грибоѣдова къ окружавшему его обществу и къ вопросамъ занимавшимъ въ то время литературу.
В. РОДИСЛАВСКІЙ.
"Русскій Вѣстникъ", No 9, 1873
