Некоторые жанрово-стилистические особенности лирического дневника Мопассана «На воде»
Э. Р. Гукасян
Очерковая проза Мопассана как целостное и самостоятельное явление до сих пор еще остается вне поля зрения исследователей несмотря на то, что она представляет немалый интерес в плане выявления художественного мастерства Мопассана-очеркиста. Эта малоизученная сторона мопассановского наследия требует внимательною рассмотрения, поскольку здесь ярко проявилось своеобразие и творческая индивидуальность писателя в жанре очерка. Путевая проза Мопассана дает богатый материал для анализа проблематики и композиционно-стилистической структуры, характерных особенностей жанра и обширного арсенала средств художественной выразительности, совокупность которых и делает ее произведением искусства.
Если первая книга путевых очерков Мопассана «Под солнцем» представляет собой яркий образец жанра, то в книге «На воде» органически сочетаются жанровые признаки лирического дневника и путевых заметок, слитые в нерасторжимое целое. Этот своеобразный жанровый сплав создается в силу как художественного мастерства Мопассана, так и объективной общности некоторых признаков обоих жанров, — таких, как, например, свобода композиции и отсутствие строго определенного сюжета, постоянное и открытое присутствие автора, связанные со всем этим возможности для широкого проникновения эмоционального начала, относительная регулярность записей, заметок и т. д. В связи с каждым конкретным авторским замыслом и идейно-тематической структурой на передний план в книге выступают и начинают звучать в полную силу элементы, преимущественно присущие тому или иному из этих жанров, создавая в совокупности художественный синтез. Сплав специфических компонентов, составляющий жанровую природу книги, определяет и весь ее стиль, трактуемый здесь в широком смысле слова, т. е. как совокупность содержательной и формальной сторон, или «плана содержания» и «плана выражения». Так, наряду со свойственным дневнику углубленным самоанализом и акцентировкой умонастроений и эмоций автора немало страниц уделено им различным описаниям, колориту южных, курортных городков Ривьеры, прекрасным средиземноморским пейзажам, злободневным вопросам современности и критическому анализу действительности, литературным реминисценциям, анекдотам из жизни тех или иных реальных исторических лиц.
Композиционная структура книги отличается большой свободой и тем самым противопоставляется всем произведениям со строгой композицией. Здесь нет подчинения навязанному извне какому бы то ни было правилу, которое диктуется тем или иным намерением писателя. Напротив, автор может писать, о чем хочет, в любом порядке и без него. В композиции мопассановского путевого дневника, которая следует одновременно маршруту морской прогулки и ассоциативному ходу мыслей и эмоций автора, как и в ограниченном рамками этого путешествия временном его охвате самым очевидным образом сказывается жанровая синтетичность книги. Немаловажное значение при определении ее жанрового своеобразия имеет также и тесно связанный с композиционной архитектоникой вопрос о сюжете и его соотношениях с другими компонентами. В книге «На воде» нет событийного сюжета в строгом смысле слова, — он сводится к передаче жизненных наблюдений, впечатлений, размышлений и к авторскому самоанализу. Поэтому в книге нет ни начала, ни конца в строгом смысле слова, — они обусловлены длительностью этого уединенного путешествия, — ни экспозиции, ни сюжета, ни развития действия. Одни лишь обстоятельства, общественные или частные, которые ведут мысль автора через мир внешних впечатлений и наблюдений в психологические глубины самоанализа или поднимают ее на уровень трезвых и горьких обобщений. Таким образом, внутреннее движение определяется здесь не столько сцеплением внешних событий, сколько развитием творческой мысли Мопассана, питающейся фактами и наблюдениями над действительностью. Причем, анализ книги позволяет говорить о некотором преобладании дневниковых признаков, объяснимом целевой установкой писателя, который вел дневник во время уединенного отдыха-путешествия и лишь позднее решил опубликовать его по настоянию друзей. В самом деле, Мопассан ведет свой «бортовой журнал» если не изо дня в день, то во всяком случае с определенной регулярностью, ставя дату в начале каждой записи. И не случайно в книге нет никакого иного формального деления (на главы, очерки и т. д.).
Личное присутствие автора необходимо как в дневнике, так и в путевых очерках. Именно он, автор, является центром наблюдения, видит, слышит, действует или размышляет. Поэтому повествование ведется от первого лица, и личное местоимение «я» как бы регулирует поток речи. Однако специфичным для дневника является не просто преимущественное авторское присутствие, но и устремленность его мысли на собственную личность. Мопассан говорит здесь прежде всего с самим собой, а не с другими, прислушивается к себе, и, естественно, акцент ставится им на собственной особе. Нередко даже при упоминании различных реалий окружающего мира, встреч и обстоятельств автора в первую очередь интересуют не столько они сами, сколько их резонанс, преломление в его сознании. Иными словами, присущая дневнику интроверсия преобладает здесь над экстраверсивной стороной.
Дневник, как и путевые заметки, чаще всего повествует о случившемся или происходящем, больше регистрирует, чем координирует, и, в целом, в нем скорее выражается «пассивная сторона» авторского «я», его внутренняя человеческая сущность. В путевом дневнике Мопассана отражено столь естественное стремление человеческого разума избежать неумолимого бега времени, сохранив след быстротечных мгновений, память о тех или иных поразивших явлениях и вызванных ими мыслях и чувствах. В этом смысле «На воде» — книга самопознания и размышлений Мопассана о жизни, лирическая исповедь взволнованного сердца, поражающая своей искренностью, открытостью чувств и широтой эмоционального диапазона. Путевой дневник Мопассана представляет собой удивительное разнообразие тем, мотивов и настроений, волнующих его как художника и человека: раздумья о жизни и смерти, мучительное одиночество, человеческая психология, вопросы творчества, культуры, искусства и науки, человечество и человек с его неисчерпаемыми возможностями и ничтожностью, конфликт между личностью и мертвящей жестокостью бытия, пошлость и чванливое скудоумие буржуазного существования, война и ее ужасы, размышления о действительности, о жизни, о любви, о дружбе, о самом себе... И несмотря на такой тематический калейдоскоп и кажущуюся бессюжетность, ткань повествования остается единой благодаря внутреннему стержню. Это единство создается как идейной позицией писателя, не приемлющего буржуазного бытия, так и художественным мастерством.
В «плане выражения» идейно-художественное единство повествования достигается наличием двух ясно очерченных линий, определяющих композиционную структуру произведения. Причем сама эта данность и тесное композиционно-тематическое переплетение указанных линий или планов повествования — внешнего, событийного, объективного и внутреннего, психологического, субъективного, — объемлющих все тематическое многообразие книги, в значительной степени обусловлены жанровой природой лирического путевого дневника и служат характерным стилеобразующим компонентом. Внешний, событийный план включает в себя совокупность фактов, обстоятельств, явлений, т. е. всех реалий объективного мира, наблюдаемых автором во время его путешествия или ранее и почему-либо оставивших след в его душе и памяти. Линию «внешнего сюжета» ведут сменяющиеся картины средиземноморской природы, моря, описания Аге, Каин и других курортов Ривьеры, деревень, горных хребтов и скал, напоминающих Мопассану различные, связанные с ними предания. Он повествует о людях, с которыми встречается во время своих прогулок по побережью, о жителях курортных местечек и многочисленных отдыхающих, туристах и моряках, о крошечном княжестве Монако с его законами и правосудием.
И все, о чем бы ни писал здесь Мопассан, озарено светом его реалистического таланта, чьей отличительной чертой была чрезвычайная наблюдательность. Эта наблюдательность не имела в себе ничего холодного и бесстрастного и была не просто результатом остроты глаза, но зоркостью внутреннего зрения художника, тщательно изучавшего жизнь и правдиво воссоздавшего ее в художественных формах. Этим объясняется живая прелесть и выразительность мопассановских описаний и путевых зарисовок.
В повествовательную ткань внешнего изобразительного аспекта дневника вошли вкрапления и элементы различных жанров (анекдот, рассказ, мини-новелла и т. д.), скрепленные общностью авторского отношения, единством стиля и утратившие в значительной мере свои характерные жанровые признаки. В потоке очеркового повествования они воспринимаются как естественный результат процесса отражения увиденного и услышанного в сознании и памяти автора, соотносящего различные явления и факты силой своего ассоциативного мышления. Эти вставные лирические миниатюры, новеллы, анекдоты о тех или иных конкретных исторических лицах, оставаясь в рамках внешнего, событийного плана, вместе с тем в некоторой степени служат как бы одной из форм перехода к плану внутреннему, психологическому, или субъективному, который является здесь доминирующим.
Для дневникового повествования вообще характерно развитие в сторону «внутреннего сюжета», сдвиг многих компонентов событийного ряда во внутреннее действие, в план психологический, и расстановка акцентов на внутреннем, душевном состоянии автора. Поэтому естественно, что путевой дневник «На воде» направляется мыслью и чувством Мопассана. Роль события как такового часто сводится в нем до минимума, и факты объективной действительности, сохраняя для писателя-реалиста свою самостоятельность, конкретность и значимость, в художественной реальности дневника часто предстают как бы опосредствованно, на втором плане. Предметный мир, присутствующий в дневнике, выполняет поэтому функцию и первоисточника, и внешнего обрамления для интенсивной работы мысли и духовной жизни Мопассана.
Конкретная деталь, факт или сцена часто служат отправной точкой для сложного комплекса размышлений, переживаний и обобщений, для психологического анализа собственного состояния, настроений, исканий или откровенных признаний. Эти чувства и мысли, непосредственно возникая из данной ситуации или впечатления и подчиняясь влиянию воспоминаний или различных ассоциаций, переходят в другие чувства и мысли, вновь возвращаются к исходной точке и опять странствуют, изменяясь, по всей цепи воспоминаний. Мысль, рожденная первым ощущением, ведет к другим мыслям, увлекаясь все дальше и дальше, в необъятные сферы, где грезы сливаются с действительными ощущениями, мечты — с рефлексией... Эти сложные ассоциативные связи, в которых естественным образом прослеживаются переходы от внешнего плана к внутреннему и обратно, тем самым предстают на уровне выражения как композиционно-тематические звенья, ведущие действие книги. И именно в них — художественное осмысление действительности писателем, оригинальное преломление типичного в его сознании. Так, встреча на набережной Круазетт с несколькими прогуливающимися принцами наводит Мопассана на размышления о привилегированном составе титулованных завсегдатаев курортных городков Ривьеры, о снобизме многочисленных любителей «высочеств», низкопоклонствующих перед своими августейшими кумирами; затем естественно мысль автора переходит к любителям и любительницам знаменитостей вообще, развивается дальше и углубляется в психологию явления, возвращается к истокам и вновь устремляется уже в сферу роковой, уносящей молодость болезни и смерти. И каждый раз что-то конкретное направляет и зримо представляет авторскую мысль о тех или иных явлениях человеческого существования или жизни души: о всевластии человеческой глупости, ничтожности усилий и знаний, унылом однообразии жизни (исходная точка — разговор за табльдотом), о созидательном труде человека и ужасах войны (стальная громада военных кораблей), о горькой тщете поздних сожалений и внутреннем голосе «смутных раскаяний», «умерших надежд» (внезапный звук в бесконечной тишине ночи), о деспотизме человеческих привязанностей и его причинах, о любви (врученная портье пачка писем и газет) и т. д.
Однако переключение от реалий внешнего мира в мир субъективных раздумий и эмоций, т. е. глубоко «личностная» сущность дневника не означает утрату писателем-реалистом объективности изображения и выражения, ибо соотношение объективного и субъективного обусловлено прежде всего личной позицией писателя в современном ему мире, творческим методом и жанром произведения. В дневнике естественно повышена роль субъективного фактора, личностного начала, которое предстает как способность писателя «тесно слить идею с формою и на все налагать оригинальную, самобытную печать своей личности, своего «духа».
Книга «На воде» явилась в этом смысле глубоко своеобразным творением Мопассана, в котором выражена его способность к проникновенному излиянию чувств, где личное неразрывно от общественного и часто им определяется. Художественным воплощением этого сопереживания личного и общественного является образ автора, к которому сходятся нити всех затронутых в дневнике вопросов.
В любом произведении любого жанра творческая индивидуальность и человеческая сущность писателя так или иначе проступают наружу в оценках, в личной позиции и отношении его к объекту изображения, как бы ни стремился он остаться за самим изображением. Однако в произведениях дневникового жанра личность автора встает во всей полноте творческой свободы, являясь этическим, эстетическим и композиционным центром, создающим их идейно-художественную стройность.
Вступая в контакты с действительностью, читателем и углубляясь в свое внутреннее «я», автор предстает в дневнике одновременно в нескольких своих «ипостасях», — как собственно автор, лирический герой и главное действующее лицо. В нем слиты воедино объективное и субъективное начала, ибо в исповеди истинного художника рассказ о самом себе неотторжим от рассказа «о временах, о нравах». Свобода творческого авторского самовыражения, личностная сущность и центральная позиция образа автора являются важнейшими жанровыми и стилеобразующими признаками мопассановского путевого дневника. В качестве центрального образа дневника образ автора обладает всеми характерными признаками художественного образа как такового: в нем слиты черты неповторимой индивидуальности и типичности, запечатлен мир настроений и воззрений Мопассана как мыслящего и глубоко чувствующего человека, передового интеллигента, воспринимающего общественно значимые явления в тесной связи с собственной личностью, соотносящего личные эмоции и раздумья с действительностью своего поколения. Личность автора объединяет две композиционно-тематические линии дневника, в которых она и предстает в двух основных своих «ликах», или «разновидностях». Во внешнем, событийном плане Мопассан предстает в качестве наблюдателя и повествователя, тогда как во внутреннем — он прежде всего лирический герой, в душе которого, как в зеркале, отражаются многие наболевшие вопросы современности. Писатель-реалист, для которого строгое соответствие жизненной правде является основным требованием творчества, с глубокой искренностью и прямотой раскрывает в дневнике свой взгляд на мир современной ему буржуазной цивилизации с ее острыми социальными противоречиями. И хотя здесь закономерно происходит определенное сужение масштабов и изменение аспектов социальной тематики по сравнению с книгой очерков «Под солнцем» в жанровой специфики, само восприятие и осмысление Мопассаном действительности естественно принимает более углубленный и личный характер. В дневнике ясно обнаруживается решительное неприятие им всех форм и проявлений социальной несправедливости, порожденной буржуазной действительностью. Триумф корыстолюбивых интересов, чванливое самодовольство господствующих классов, жестокость миропорядка, обрекающего людей на жизнь, недостойную человека, внушают отвращение писателю-гуманисту, чье творчество, по словам А. В. Луначарского, отразило «тоскующее стремление к настоящей человечности». Чувство горечи и боли за страдания человека, глубокий гуманизм, пронизывающий книгу, предстает в дневнике как одна из основных черт образа автора. Мопассан охвачен жалостью ко всем, кто измучен, унижен и оскорблен, раздавлен и искалечен жизнью, кто стал жертвой социальной жестокости. Способность живо отзываться на всякое человеческое страдание, остро ощущать душевную боль свойственны ему в такой степени, что воспоминания о многих увиденных фактах живут в его сердце, «как незажившие раны». Гуманизм писателя охватывает своим сочувствием и сопереживанием всех, кого существующий социальный уклад обрекает на нищенское и беспросветное существование: это и мелкие чиновники с их жалкой участью, навсегда прикованные к канцелярскому столу, лишенные самых простых человеческих радостей; это и нищие, несмотря на каторжный труд, крестьяне, обреченные на одинокую и мучительную смерть в жалкой старой лачуге; это и нищие старики, доживающие свои дни без надежд, без детей и без денег, каждый шаг которых — многострадальней крестного пути Христа.
Гуманизм сам по себе предполагает неодобрение, критицизм по отношению ко всему, что вызывает человеческие страдания, и поэтому неотделим от открытой антибуржуазной направленности взглядов Мопассана. Критицизм и начало отрицания, которые несет е себе гуманизм автора, выражены в дневнике с резкой выразительностью: «Я никогда этого не забуду, как не забуду и многое другое, что вынуждает меня ненавидеть эту планету».
Неразрывно связана с гуманизмом и критицизмом писателя его воинствующая ненависть к гибельным для народов, грабительски несправедливым войнам. Немало поразительных строк в дневнике уделено обличению преступности и разрушительной стихии войны, несущей огромные бедствия и уничтожение миллионам людей.
Но, не до конца понимая социально-историческую природу и обусловленность захватнических войн, Мопассан усматривает причины их во власти инстинкта, связанного со свирепыми предрассудками и воззрениями наших предков, и не верит в возможность их искоренения. И вообще все страдания людей в мире кажутся ему неустранимыми и вечными, ибо застойная действительность не давала писателю оснований для каких-либо радужных надежд. Мучительно сознавая несоответствие гуманистических идеалов человеческого счастья и справедливости нормам буржуазного общества и не видя выхода из его порочного, замкнутого круга, он испытывает чувство беспомощности перед лицом кричащих социальных контрастов, перед многоликостью форм существующего зла, безбрежностью отчаяния и страданий человека. Отсюда и горькая убежденность в их неизбывности, отвращение к бесчеловечности буржуазной цивилизации, но и универсализация пороков, фаталистический пессимизм, глубокая внутренняя противоречивость авторского сознания, склонного объяснять социальную порочность буржуазной формы бытия вечными, «роковыми» законами жизни. Ощущение несовершенства человеческого существования, неосуществимости иллюзорных надежд на возможность создания справедливого и прогрессивного общества во главе с «аристократией духа» делает творческую мысль Мопассана все более подверженной настроениям гнетущей тревоги, тоски, отчаяния и влиянию позитивистских воззрений. Тщетно пытаясь разрешить многие «проклятые вопросы», мопассановская мысль движется через отрицание всей буржуазной цивилизации к горькому утверждению бесполезности всех человеческих усилий, знаний и деятельности, к неверию в творческие силы человечества и разочарованию в самих его мыслительных способностях.
На многих страницах книги воплотилась и идея трагической обреченности человека на вечное одиночество во враждебном ему мире, замкнутости его в самом себе, невозможности вырваться за пределы этого внутреннего заточения.
Личностная сущность дневника, предоставляя автору неограниченную свободу самовыражения, позволяет обнажить самые сокровенные тайники его противоречивого сознания, занятого поисками смысла жизни, человеческого существования, труда и знаний. Печать этой внутренней противоречивости, истоки которой уходят в действительность, лежит на многих размышлениях Мопассана.
Неразрешимость многих конфликтов, сплетающихся различными своими нитями в запутанный клубок, усиливает мрачный скептицизм художника, в основе которого лежит скорбь гуманиста об искалеченном и несчастном человеке — жертве общественного неблагополучия, о невозможности человеческого счастья.
Запечатленный в дневнике мучительный процесс постепенной утраты автором иллюзий и надежд, насыщения его сознания пессимизмом, сомнениями и страхами не заслоняет, однако, того, что он мужественно борется с ущербными настроениями всеми силами своего трезвого и ясного ума, влюбленного в жизнь. Противоречивость авторского сознания сама по себе предполагает уже наряду с мрачными сторонами данность и противоположного начала. Несмотря на пессимизм и душевную усталость, в дневнике нет ощущения полнейшей безысходности. Наперекор самым безнадежным высказываниям писателя, в нем прорывается и жизнеутверждающее начало, создавая контрастный фон: это страстная любовь к жизни, природе, земле, жажда полноты бытия, гуманистическая вера в духовную стихию человека, высокий патриотизм, стремление к красоте и совершенству, идеальной любви. Все это в корне отличает Мопассана от представителей различных упадочнических течений искусства конца XIX века, отражая своеобразие его как реалиста, творившего в годы распространения декаденства и испытавшего на себе его влияние, но не сомкнувшегося с ним. Вот почему А. В. Луначарский, отмечая мрачные стороны мировоззрения Мопассана, называет его в то же время «художником огромной жажды жизни и неугомонной активности».
Образ автора, рассмотренный выше в определяющих его чертах, объективируется в авторском повествовании, в котором, собственно, и реализуется «речевое поведение» автора, его отношение к изображаемому. Анализ в этих целях авторского повествования выявляет различные типы отношения Мопассана к объекту изображения, в конечном итоге определяющие стиль книги. Так осуществляется, на наш взгляд, сложная взаимосвязь содержательного и формального планов структуры художественного произведения, составляющих единое, неразрывное целое, т. к. именно авторское отношение является той фокусной точкой, в которой сосредоточен мир его идейно-нравственных, социальных, философских представлений и художественные формы его воссоздания. В любом художественном произведении запечатлена оценка, эстетическое отношение к действительности, и в силу этого оно несет в себе определенный эмоциональный заряд, как бы ни была скрыта позиция автора. В дневнике же естественный «прорыв», выход на поверхность изображения личности, темперамента и сокровенных переживаний автора неизбежно влечет за собой взволнованный повествовательный тон. Поэтому наличие эмоционального начала и насыщенность им повествования становится здесь условием sine qua non, важнейшим жанровым признаком и стилевой чертой. Правда, многие описания, факты и ситуации внешнего, «событийного» плана мопассановского дневника как бы отодвигают авторские тенденции на задний план, что само по себе требует эпической формы выражения. Поэтому в соответствии с различным характером проявления авторского отношения к объекту художественного воплощения можно говорить о наличии в дневнике двух повествовательных манер — эмоциональной и эпической. Однако в силу смещения акцентов в сторону внутреннего, субъективного плана, и, поскольку нередко эмоциональная стихия врывается и в эпическое повествование, повышенная эмоциональность является общей и преимущественной доминантой книги «На воде». Вся идейная тематика дневника, будучи тесно связана с условиями и обстоятельствами человеческого существования, предстает как комплекс причин, вызывающих различные эмоции. Исповедальность дневника, отражая искания, заблуждения и все богатство «душевных далей» писателя, создает атмосферу проникновенной искренности, сотканную из горечи размышлений и воспоминаний, грусти сожалений, неудовлетворенности и протеста, скорби и гнева, негодующего презрения и стыда, горького привкуса разочарования, тревог и страхов, из утонченности поэтического чувства печали, одиночества и радости жизни, тоски по идеалу и красоте, любви и нежности, мечтательных порывов, зовущих в неведомые дали иных миров и возможностей.
В этом широчайшем эмоциональном пространстве дневника, сверкающем столь разнообразными интонациями, основным тоном душевного состояния автора и дневникового повествования является лиризм.
Слияние с самой различной проблематикой и тематикой придает лирической стихии мопассановского дневника черты многогранности и объемности. Она пронизывает и анализ собственных психологических состояний и настроений, и осмысление общественных и нравственных вопросов современности, и философский аспект восприятия бытия, и отношение к природе. Будучи обусловлен как «устремленностью писателя во «внутренние горизонты» своего «я», так и осознанием социального несовершенства человеческого бытия, лирическое начало здесь неразрывно сочетает в себе лиризм интимных переживаний с лиризмом сопереживающим. Лирическая интонация авторского сочувствия, ощущаясь во многих проникновенно-интимных признаниях, придает им характер психологических обобщений. Поэтому, несмотря на пронзительную трепетность излияний и обнаженность чувств, в них нет узкой лирической замкнутости. Это прежде всего лиризм «высокой души» (Плеханов), уязвленной человеческими страданиями: «...мир во мне, я все вмещаю в душе моей, все ужасы и недоумения, всю боль и радость жизни. Отсюда и колорит грусти, элегической или мрачной меланхолии, усталой тоски, создающий пронзительно-лирическую мелодию всего дневника. Этот печальный лиризм настойчиво звучит во всех размышлениях автора о неуютном, уродливом мире, в лирико-философских раздумьях, — повсюду, где запечатлена драма внутреннего разлада, мучительные сомнения «грустного и скептического сердца», испытавшего «надежд томительный обман». Острая боль поздних сожалений о невозвратном прошлом, сознание уходящей жизни и горькая безнадежность попыток остановить необратимый бег времени, печаль неизбывного одиночества, ошибок и заблуждений, поразительная утонченность настроений и драматизм переживаний насыщают лирический голос автора самыми разнообразными оттенками от нежности и волнения, мягкой и меланхолической задумчивости до мрачной подавленности и отчаяния. Пронзительного лиризма исполнены строки, где обрисованы тончайшие душевные движения и порывы, процесс зарождения и развития того или иного психологического состояния и связанных с ним интимных настроений, смутных, далеких и почти бессознательных чувств: «Как иные звуки, иные ноты, иные голоса терзают нас, внезапно ввергая нам в душу всю боль, безумие и отчаяние, которые она только может вместить!... Это был тот голос, который бесконечно кричит у нас в душе, упрекает нас непрерывно, глухо и болезненно, голос мучащий, изводящий, неведомый, неукротимый, незабываемый, свирепый, упрекающий нас за все, что мы сделали, и одновременно за все, что не седлали, голос смутных раскаяний, бесплодных сожалений, конченных дней, встреченных нами женщин, которые, может быть, полюбили бы нас, голос исчезнувших вещей, суетных радостей, умерших надежд, голос всего уходящего, всего бегущего, всего обманывающего, всего утраченного, всего недостигнутого и недостижимого, слабый тоненький голос, кричащий о неудаче жизни, о бесполезности усилий, о беспомощности разума и слабости плоти».
Лирический тон пронизывает и страницы, отразившие тоску одинокого, бесприютного сердца по возвышенной любви. Нежность случайно встреченной влюбленной пары, которая кажется Мопассану символом земной любви, волнением отдается в его душе, пробуждая тоску по неизведанному счастью: «...B теплоте этой весенней ночи, при легком плеске волн на песке, под тонким полумесяцем, падавшем в море, я почувствовал в сердце такую жажду любви, что чуть не закричал от отчаяния». Щемящая грусть лирического тона интимных излияний сменяется вдохновенно-скорбными интонациями сочувственных раздумий над трагическими судьбами бедняков, поражающих необычайной взволнованностью, искренностью чувств и страстной заинтересованностью. Обостренная чувствительность, сострадательность ко всем угнетенным, к разбитым надеждам и упованиям, душевная отзывчивость писателя, отраженная во всем его творчестве, предстает в дневнике как исповедь раненого сердца, бьющегося болью невыплаканных страданий и «невидимых миру слез» простых людей. С неподдельным волнением он вспоминает о встрече среди шумной и веселой толпы с нищей старухой, убогим, дряхлым и измученным созданием, одетым в жалкие лохмотья. Образ этой старухи как живой упрек общественному неблагополучию и жестокости надолго остался в сердце и памяти писателя и обрисован яркими, выразительными красками.
В картине нищеты, уныния и надвигающейся смерти бедных крестьян, этих «каторжников жизни», в жалкую лачугу которых Мопассана привел случай, с особой силой звучат горечь и жгучая боль за человеческие страдания, придающие авторскому лиризму возвышенно-драматический оттенок. Горестная правда человеческого бытия, прошедшая через распахнутое навстречу страданиям сердце Мопассана, неоднократно прорывается поразительным по глубине и силе лирическим переживанием: «Жизнь! Жизнь! Да что же это такое?.. Правда ли, что случаются подобные вещи, что люди так умирают?.. О, эта нищета стариков, у которых нет хлеба, стариков, у которых нет ни надежд, ни детей, ни денег, ничего, кроме надвигающейся смерти, — думаем ли мы об этой нищете? Думаем ли мы о них, о стариках, голодающих по чердакам? Задумываемся ли мы над слезами этих мутных глаз, что были когда-то блестящими, возбужденными, радостными?».
Сочетание душевной отзывчивости, чуткой сострадательности к людям, их горю и слезам с ненавистью к сытому благополучию виновников этих бед является источником обширного эмоционального диапазона мопассановского дневника, в котором, кроме лирического «обертона», звучат и иные интонации — гнев, возмущение, стыд, отвращение, протестующий пафос. Особым эмоциональным накалом отличаются страницы, посвященные разоблачению кровавого безумия войн, несущих людям разрушение и смерть. Развернутые монологи, рисующие потрясающую в своей правдивости картину античеловечности войны, дикого и слепого разгула кровожадности и изуверства, дышат глубокой ненавистью и возмущением. В них звучит и вдохновенный призыв к человечности, и гневное обвинение правительствам, навязывающим народам кровавые ужасы человеческих боен, и грозное напоминание о праве народов сопротивляться, судить правительства и обратить «оружие против тех, кто вооружил их для убийства». Публицистическая возвышенность, острая памфлетность и резкая трагическая выразительность тона характеризую стилистику этих пассажей, насыщенных глубоким социальным смыслом: «Война!.. Сражаться!.. Убивать!.. Устраивать людскую бойню!.. И у нас, сегодня, в нашу эпоху, при нашей цивилизации... есть школы, где обучают убивать, убивать издалека и усовершенствованным способом, убивать много людей сразу, убивать несчастных людей, ни в чем не повинных... Убивать, не поинтересовавшись даже, кто они такие!.. Люди войны — это бедствие мира... Мы ее видели, войну. Мы видели людей, снова превратившихся в скотов, обезумевших, убивавших из удовольствия, из страха, из бравады, из хвастовства. Когда право перестало существовать, когда закон умер, когда исчезло всякое понятие о справедливости, мы видели, как на дорогах расстреливали невинных людей, ставших подозрительными оттого, что им было страшно...».
С изображением кульминационных моментов бедствий, которые война обрушивает на человечество, связан однако не только негодующий пафос и памфлетная заостренность, но и удивительный сплав возвышенной патетики с лиризмом, создающий поразительную по силе воздействия на читателя картину: «Маленькие пехотинцы... обречены на смерть, как стадо, гонимое мясоторговцем по дорогам... Их отцы стары и бедны; их матери, в течение двадцати лет любившие и обожавшие их, как могут обожать только матери, узнают, что их сын, их дитя, их большое дитя, воспитанный с таким трудом, с такими затратами, с такой любовью, брошен в яму, словно издохшая собака, после того как ему разворотило снарядом живот или он был растоптан, раздавлен, превращен в кашу кавалерийской атакой. За что убили ее мальчика, ее славного мальчика, ее единственную надежду, ее гордость, ее жизнь? Она не знает. И в самом деле, за что?».
Одной из форм выражения социального скепсиса писателя является ирония, представленная в дневнике в разнообразии и полноте оттенков — от мягкого добродушия до терпкой горечи. Мягкий юмор и доброжелательная усмешка окрашивают пассажи, в которых писатель-патриот пишет о Франции «легендарной, остроумной, подвижной, храброй и галантной», о бурной ее истории и отличительных чертах французского национального характера, к которым он относит и неистребимый дух иронии и смеха, удивительную склонность к острословию, шуткам и каламбурам. Добродушной улыбкой, задушевным юмором и меткими, афористичными комментариями сопровождаются приведенные автором примеры удачных острот, когда-либо произнесенных французскими монархами.
Разящая насмешка звучит в описаниях праздности и ограниченности претенциозных верхов светского общества, царящего здесь снобизма, любителей титулованной знати, в обстоятельном рассказе о притязаниях и ухищрениях светских дам, в погоне за знаменитостями пускающих в ход любые уловки, чтобы заменить как себе в салон какого-либо «маэстро», подобно тому, «как держат в клетке попугая, на болтовню которого сбегаются соседние консьержки», «дабы и столица, и провинция знали, что у нее просвещенный дом».
Убийственным сарказмом пропитаны точные и меткие характеристики низкопоклонствующих бездельников, у которых в голове нашлись бы лишь короны всех видов, плавающие в мозгу, «как клецки в супе», если бы можно было открывать черепа, «как крышку кастрюли».
Горечь иронии врывается в сочувственное изображение безрадостного существования чиновников, проводящих всю жизнь в мрачной тюрьме, подлинной гробнице для живых, называемой канцелярией, но зато имеющих право «целых две недели» отпуска сидеть дома взаперти, «ибо куда они могут поехать без денег?». Сатирическую остроту приобретает резкая, уничтожающая ирония в описаниях неистребимой глупости, самодовольной пошлости, интеллектуального убожества и животной сути буржуа, его социального эгоизма, атрофии патриотического чувства и уродства души, мерзость которой представляется Мопассану в виде «чудовищного зародыша в банке со спиртом». Выявляя отрицательное отношение к изображаемому, скептическая ирония, во многом пропитывающая мироощущение писателя, вместе с тем является своего рода средством «самозащиты», под броней которого скрывается тоска по человечности, добру, справедливости и красоте. Вот почему нередко даже в ироничном повествовании ощущается скрытая грусть художника, создающая лирическое звучание текста.
Эмоциональная насыщенность дневникового повествования достигается комплексом приемов, в котором, помимо рассмотренных выше идейно-тематических, композиционных, сюжетных, интонационных особенностей, огромную роль играют художественно-изобразительные средства языка. Однако языковый стиль, конкретные средства выразительности, в которых отражается богатый идейно-эмоциональный мир мопассановского дневника, — это уже предмет отдельного исследования, выходящий за рамки данной статьи.
В заключение следует отметить, что интерес к такой малоизученной грани мопассановского дарования, как проблема художественного мастерства в очерках связан и с растущей ролью жанров путевой и дневниковой прозы в нашу эпоху и с широким обращением к ним все большего числа писателей. Вот почему изучение художественной структуры очеркового наследия таких мастеров-классиков, как Мопассан, приобретает сегодня особенную значимость.
Л-ра: Вестник Ереванского университета. Общественные науки. – 1978. – № 2. – С. 171-183.
Произведения
Критика
