В аранжировке Бориса Виана
Е. Злобина
Виан (1920-1959) — яркое явление французской послевоенной литературы. Сейчас это к тому же и один из самых читаемых во Франции авторов. Но признание, известность, успех у публики — все это пришло к писателю только после смерти. А ведь, казалось бы, Виан просто создан был для того, чтобы ходить в баловнях у славы. Экстравагантный, склонный к розыгрышу и эпатажу, разносторонне одаренный — инженер и изобретатель, джазовый трубач и музыковед, автор оперных либретто и шансонье, актер и драматург, поэт и прозаик — он принадлежал к тому всегда импонирующему публике типу творческой личности, чья жизнь так и просится в легенду. Да и западной прессе, падкой до различного рода эффектов, сенсаций и скандалов, этот тип особенно любезен.
А скандалы в жизни Виана бывали, и еще какие — чего стоит хотя бы история с созданным им «американским писателем» Верноном Салливеном! В 1946 году в разгар увлечения французов американским «черным романом», он на пари написал блестящую стилизацию под модную эротико-авантюрную беллетристику, своего рода шедевр — роман «Я приду плюнуть на ваши могилы», который и выпустил в свет под именем Салливена. Книга новоявленного американца имела шумный успех, за которым последовал не менее шумный скандал. По всем законам массовой психологии этот скандал должен был бы привлечь внимание публики к творчеству настоящего, неподдельного Виана. Вышло, однако, наоборот. И читатели и критики, похоже, попросту обиделись на мистификатора, который сумел так ловко обвести их вокруг пальца. Как бы то ни было, к концу 50-х годов Виан был известен разве что как автор песен, да и эта известность имела отчетливый привкус скандала (на этот раз политического), вызванного запрещением антивоенной песни «Дезертир»: Франция вела тогда колониальную войну. Что же до романов, то все они были прочно и, казалось, окончательно забыты. Все, за исключением одного — салливеновского романа «Я приду плюнуть на ваши могилы», по которому в 1959 году был снят фильм. По странной иронии судьбы Борис Виан (с детства страдавший от болезни сердца) умер именно на просмотре этого фильма. Было ему 39 лет, и вряд ли кто-нибудь мог тогда предположить, что его ждет посмертная слава.
И вдруг в начале шестидесятых разразился настоящий бум. Виан был извлечен из забвения и признан «классиком XX века». Его творчество стало предметом пристальнейшего изучения. Монографии, сборники, статьи, диссертации появлялись одна за другой. Международные симпозиумы привлекали литературоведов самых разных толков. Громадными тиражами переиздавались книги: успех Виана у широкой публики был не меньшим, чем у знатоков.
«Пена дней» (1946) — наиболее известный и, по мнению многих критиков, лучший его роман. Простую, старую как мир историю любви и гибели двух юных, чистых созданий писатель сумел рассказать так, что она буквально ошеломляет своей неожиданностью и новизною. Преувеличенность и придает писательской манере автора «Пены дней» такую остроту и необычность. Отсюда — и всевластие языковой игры. Отсюда — и «тотальный» виановский юмор, который пронизывает всю ткань повествования, принимая самые разнообразные формы: это и безобидная шутка, и озорная насмешка, и пародия, и изящный каламбур, и грубая буффонада, и ядовитая ирония, и сарказм, и макабрский, поистине черный юмор.
Преувеличенность является и главным недостатком Виана: сверх меры одаренный, он был лишен чувства меры. Бурная фантазия порою вырывалась из-под его власти, и его, что называется, заносило. Стихия языковой игры настолько увлекала его, что иной раз он, похоже, просто забывал о смысле, и виртуозная словесная эквилибристика становилась самоцелью. Да и способность Виана шутить при любых, даже самых, казалось бы, неподходящих обстоятельствах может шокировать. Однако, не будь этих перехлестов, Виан не был бы Вианом: недаром и в жизни привычные рамки — в том числе и профессиональные— ему были тесны.
Джазовая музыка, которой Виан занимался и как практик и как теоретик, играла в его жизни не меньшую роль, чем литература. Это отразилось и в «Пене дней». Роман пронизан джазовыми ассоциациями, пропитан нервными, чувственными ритмами свинга. Да и само построение напоминает джазовую композицию. Повествование льется легко, свободно, прерываясь (по меткому определению Кокто) лишь едва заметными паузами, необходимыми трубачу, чтобы перевести дыхание и снова набрать в грудь воздуха, Роман начинается с безудержно-ликующего мажора: его беззаботное звучание пронизано солнечным светом, радостью, смехом, напоено дыханием торжествующей юности. Герой романа Колен красив, жизнерадостен, добр; он жаждет и требует счастья с ребяческой нетерпеливостью и наивной бессознательной убежденностью в том, что оно принадлежит ему по праву.
А счастье — это, конечно любовь. И вот она приходит, любовь, в жизни Колена появляется Хлоя — мечта героя, его реализованное желание. Их безоблачный роман стремительно идет к свадьбе. Венчание звучит апофеозом счастья, а затем — затем в романе появляются первые тревожные, диссонирующие ноты. Поначалу они едва слышны, скрытая в них угроза еще не воспринимается всерьез: просто тускнеет всегда такой яркий свет в квартире Колена — совсем чуть-чуть, почти незаметно. Затем тревожное звучание усиливается, угроза нарастает: перед глазами юной пары, которая в роскошном лимузине катит в свадебное путешествие, предвестием недалекого будущего мелькают картины тяжкого, изнурительного труда. И, наконец, в случайно разбитое Коленом окно гостиницы вместе с холодным воздухом реальности врывается болезнь, которая поражает Хлою.
Идиллия трещит и расползается по всем швам. Герои еще цепляются за неё, вспышки мажорных аккордов еще прорезают крепнущий минор, но — тщетно. Неотвратимо, необратимо сужается круг жизни. Все окружающее— и люди, и вещи, прежде услужливо и поспешно исполнявшие желания героев, — теперь проявляет свою изначальную враждебность. Сама квартира, где живут Колен и Хлоя, постепенно как-то сжимается: опускается потолок, окна зарастают и перестают пропускать свет. Тьма все густеет и густеет и вот становится непроглядной. Хлоя умирает, Колен остается безутешен — долго ему не протянуть.
Но «Пена дней» — роман не только и не столько о любви. Прежде всего это роман о жизни, которая любви враждебна и которая побеждает. Суть и смысл трагедии в том и заключается, что убившая героиню болезнь при кажущейся ее случайности на самом деле закономерна и даже неизбежна. Так или иначе, но идиллия все равно рухнула бы под агрессивным напором реальной жизни: ведь недаром первые тревожные ноты появляются еще до того, как враждебная сила завладевает Хлоей. И недаром тема краха, гибели, катастрофы проходит через все сюжетные линии романа. Как в музыкальной композиции главная тема взаимодействует с побочной партией, так и здесь параллельно линии Колена и Хлои идет линия другой влюбленной пары — Шика и Ализы, которая тоже начинается весело и беззаботно, а заканчивается кровавым трагифарсом. Юные герои Виана созданы для счастья и любви, но мир, в котором они живут, для этого вовсе не создан. Здесь счастье — случайный и кратковременный гость, а любовь уязвима и беззащитна, здесь властвуют насилие, жестокость, обман.
Виана нередко называют «молодежным» писателем. Воспринимать это как достоинство или как недостаток — зависит от точки зрения. Одно, во всяком случае, безусловно: в извечном конфликте поколений он без оговорок и колебаний принимает сторону «детей» — против «отцов». Недаром он посмертно заслужил репутацию «первого агитатора мая 68» — бунта молодежи с его отчаянным тотальным протестом. Протест Виана носит такой же тотальный характер. Все, на чем держится буржуазное общество, — экономическая эксплуатация, церковь, армия, полиция и прочая, прочая — вызывает у него яростное неприятие. С гневной, язвительной иронией обрушивается он на этот «безумный, безумный мир», доводит его привычные черты до полнейшего абсурда и тем яснее выявляет порочность самих его оснований.
Полиция у него существует лишь для одной цели — жестокого преследования ни в чем не повинных граждан. В полицейской академии на уроках «рукоприкладной анатомии» учат профессионально выбивать глаза и зубы, ломать кости — для этого из приютов и трущоб специально поставляется «учебный материал» (рассказ «Прилежные ученики»). В «Пене дней» жертвой узаконенного полицейского произвола становится Шик: операция по «принудительному взысканию налогов» сопровождается намеренным (отмеченным в приказе) «нарушением неприкосновенности жилища», «незаконным избиением» и пр., в сущности, полицейские приходят просто для того, чтобы его убить. Столь же отвратительна писателю церковь, которую интересуют лишь деньги.
Но особенную его ненависть вызывает армия и все, что с ней связано. Антивоенная тема проходит через все творчество Виана, она звучит и в романах, и в пьесах («Завтрак генералов», «Живодерка для всех»), и в песнях («Дезертир», «Ява атомных бомб»). В «Пене дней» к числу самых впечатляющих принадлежат сцены на военном заводе — мрачнейшей сюрреалистической фабрике смерти, куда устраивается работать Колен. Деньги, нужные для лечения Хлои, достаются ему очень нелегко: «Чтобы стволы винтовок росли правильно, без искривлений, им необходимо тепло человеческого тела, это уже давно установлено. Впрочем, это относится вообще к любому виду оружия», — объясняет герою дряхлый морщинистый старик. Старику 29 лет — год работы «на оборону» превратил его в развалину. Ради любимой Колен готов на все, но тут само его существо начинает сопротивляться бесчеловечному производству — и из винтовочных стволов, которым он отдает свое тепло, вырастают прекрасные розы. Интересно, читали ли Виана те молодые американцы, которые, протестуя против войны во Вьетнаме, втыкали цветы в стволы солдатских ружей? Впрочем, это не так уж важно. И случайное совпадение и намеренное использование виановской символики одинаково свидетельствуют о том, что юные бунтари и автор «Пены дней» внутренне близки в своем протесте.
Однако оправданность протеста еще не является основанием для оправдания самих протестантов — их инфантилизма, безответственности, эгоизма. Эти грехи присущи и героям Виана. Даже Колен, такой, казалось бы, мягкий и добрый, оказывается способным на неоправданную жестокость — причем это заложено в самой его жизненной позиции. «...Меня интересует не счастье всех, а счастье каждого в отдельности», — заявляет герой, и, судя по всему, автор с ним согласен. Что ж, формула хороша. Но в реальности получается, что тех, чье счастье «в отдельности» интересует Колена, очень немного: возлюбленная, друзья. А остальные? Как самостоятельные личности они для героя просто не существуют, он глубоко равнодушен к их участи — покуда ему не мешают жить, как он хочет, — а в противном случае, не задумываясь, устраняет, как досадную помеху, любого, кто окажется у него на пути.
Особенно отчетливо это проявляется в эпизоде на катке: Колену неожиданно сообщили о несчастье с Хлоей, он спешит к ней, а нерасторопный служитель его задерживает. «Колен... подождал, пока тот не подойдет поближе. Тогда он, озверев, с размаху нанес ему удар коньком в подбородок... выхватил ключи... открыл первую попавшуюся кабину, затолкал туда труп, плюнул на него и опрометью кинулся к номеру 309». Что бы ни говорили критики о «реализации метафоры», убийство это отнюдь не метафорическое. Действительно, фантастика у Виана так причудливо сочетается с реальностью, что «ненастоящая» смерть в его образной системе вполне возможна, но только в другой ситуации и в другой тональности. В мажорной части романа властвует игровая стихия — и смерть там «невсамделишная». Однако убийство служителя происходит тогда, когда речь идет уже не об играх — о «полной гибели всерьез», и эта смерть становится первой в длинном ряду смертей и убийств. И если Колен убивает случайно и, в общем, сам того не желая, то Ализа убивает намеренно. Правда, у нее тоже есть «смягчающие обстоятельства»: она глубоко несчастна, возлюбленный оставил ее, предпочтя ее любви свое увлечение трудами модного философа. И вот обезумевшая от горя девушка решает убить сначала самого философа, а затем книготорговцев, у которых Шик покупал произведения своего кумира. Их, и только их винит она в своем несчастье, обвинять возлюбленного ей в голову не приходит — напротив, Ализа считает его жертвой.
Да и для самого Виана нелепая страсть Шика сродни болезни Хлои. Это и в самом деле болезнь, только иного свойства — модное поветрие, повальная эпидемия, перед которой не могут устоять слабый духом Шик и тысячи ему подобных. Зараза взрослого мира, отравляющая незрелые умы, в глазах героини (и, пожалуй, в глазах автора) превращается в роковое несчастье, с которым невозможно бороться иначе, как насилием. И когда Ализа с новеньким сердцедером в руках пускается в свой кровавый путь (в конце которого ее ждет гибель), писатель следит за ней с жалостью и сочувствием. А ее жертвы? — туда им и дорога! Ведь «есть только две стоящие вещи: это любовь красивых девушек и музыка Нового Орлеана. Все остальное должно исчезнуть, потому что оно безобразно». Эти слова (сказанные в авторском предисловии к роману) производят по меньшей мере странное впечатление. Можно, конечно, счесть их преувеличением, можно приписать виановской склонности к вызову и эпатажу. Но как бы ни смягчать и ни приглаживать, нравственная позиция автора «Пены дней» не может не вызывать возражений: она звучит как кредо воинствующего инфантилизма.
Справедливости ради надо сказать, что это категоричное заявление опровергается творчеством самого Виана — произведениями, в которых он со всей наглядностью показывает, как равнодушие или жестокость к посторонним становятся причиной гибели любимых. Косвенным виновником смерти обожаемой невесты оказывается герой рассказа «Пустынная тропа». А в рассказе «Прилежные ученики» ситуация еще более обострена: там герой, образцовый полицейский, охотясь ради развлечения за «нарушителями», своими руками убивает возлюбленную. Впрочем, и в «Пене дней» все не так однозначно, как может показаться на первый взгляд. Ведь и Колен в какой-то мере виноват в смерти Хлои: именно он шутя, играючи разбивает хрупкое стекло, отделяющее здоровье от болезни, счастье от горя, очарованный мир идиллии от страшного мира действительности, свою вину осознает и сам герой. «Это случилось потому, что я женился», — говорит он. А Борис Виан дополняет: «Несчастья начинаются, потому что перестаешь думать только о себе».
Думать только о себе — естественная привилегия беззаботной и безответственной юности. Ждать счастья — ее естественное заблуждение. Легкомысленно отказавшись от привилегий своего возраста, Колен даже не подозревал, какие беды на себя навлекает — напротив, он думал, что тут-то и начнется счастье, которому не будет конца. Вступление героя во взрослый мир знаменуется его собственным стремительным взрослением. Ради спасения любимой сибарит и бездельник Колен берется за самую тяжелую работу и с неожиданным терпением, стойкостью и упорством выдерживает все испытания. Любя Хлою, он «учится жить». И эта великая сила любви, несмотря на гибель любящих, вносит робкую ноту надежды в мрачный финал романа.
Л-ра: Литературное обозрение. – 1984. – № 12. – С. 73-75.
Произведения
Критика
