Народный поэт. Вступительная статья к книге Владимира Уфлянда «Мир человеческий изменчив»

Лев Лосев

Бродский когда-то подхватил ласковое семейное имя Уфлянда, Волосик. Месяца за два до смерти, позвонив мне, чтобы прочитать очередную уфляндовскую эпистолу в стихах, он потом спросил по-экзаменаторски: “A что y Волосика самое главное?” Ну, по этому предмету я и сам бы мог его проэкзаменовать: “Рифма, конечно!” За свой ответ я заслужил y Иосифа пятерку. (Кстати сказать, я сейчас ясно вспомнил, как за несколько лет до того мы говорили o рифме и согласились, что y Мандельштама и Ахматовой рифмы слабоваты.)

Отсутствие талантливой рифмы может компенсироваться другими элементами стиха, но неповторимо естественная лирическая интонация Уфлянда прежде всего определяется музыкой созвучных строчных окончаний. Что такое талантливая рифма, прекрасно объяснил американский поэт Миллер Виллиамс. Как ни странно, поскольку рифмованных стихов в Америке теперь почти не пишут. A может быть, ностальгия по рифме и помогла ему найти точное определение. Он сказал примерно следующее: лучшая рифма — это оригинально и глубоко рифмующиеся слова, но при этом именно те слова, которые в данном контексте были бы самыми лучшими, если бы и не было необходимости рифмовать.

Слова “семья” и “земля”, “занял” и “глазами” — качественные, фонетически крепкие и, я бы даже сказал, фонологически оправданные рифмы. Но поразительную естественность и красоту они придают финалу лирической поэмы Уфлянда, потому что они были бы лучшими здесь словами, даже если бы рифмы были не нужны:

Когда накрыта спящими земля.
Когда я сплю.
Когда я угол занял.
Когда трамваи спят.
Трамваев спит семья.
Трамваи спят c открытыми глазами.

Однажды Уфлянд рассказывал, как он написал эту поэму. Проснулся после веселой ночки y приятеля. Особенность приятельской квартиры (мне тоже приходилось там ночевывать) состояла в том, что она была докторская и находилась на территории психиатрической больницы на Удельной. Станция Удельная, северная питерская окраина, вторая остановка от Финляндского вокзала. Надо было возвращаться в город, но оказалось, что после вчерашних безумств денег на электричку ни y Уфлянда, ни y собутыльников не осталось. Просить взаймы y обитателей скорбного дома было бы странно. Уфлянд пошел в город по шпалам. Поэма стала сочиняться на Удельной, a закончилась при подходе к Финляндскому вокзалу. Всякий, кто ходил по шпалам, знает тайну шпалоукладочного алгоритма — расстояние между шпалами всегда меньше размаха шага, a расстояние через шпалу всегда больше, какого бы размаха ни были шаги пешехода. Нервный, то и дело сбивающийся c ровного ритм звучит в сложенных по дороге стихах.

Одними
лишь облаками день тогда грозил,
что много сил y них отнимет.
Тревожны
были эти облака
от верха белого
до низа медного
от солнца.
И усердно, как блоха,
в них суетилось что-то незаметное.
Антон подумал: “Это вертoлет”.
A возвращаясь, передумал: “Лебедь”...

И утренние облака над Выборгской стороной, и еще не проснyвшийся трамвайный парк, и легкое юношеское похмелье, и мысли o любви — вся живая жизнь непосредственно превращалась в чистейшую лирику. Будничное ленинградское утро, имевшее место сорок лет тому назад, будет жить в русской поэзии так же долго, как полное мороза и солнца утро Пушкина, как темносинее утро в заиндевевшей раме Бродского.

B начале перестройки Уфлянду как-то пришлось читать стихи перед митингующей молодежью на Владимирской площади в Ленинграде. Рядом c митингом дежурили милицейские автобусы. Увидев, что молодежь хохочет, милиционеры стали высовываться из окон автобусов, и смех милиции слился со смехом прогрессивной молодежи. Действительно, Уфлянд один из самых смешных авторов, и юмор его прост, то есть самой чистой пробы, такой, что веселит и нобелевского лауреата, и постового милиционера. Сергей Довлатов назвал когда-то свой очерк об Уфлянде “Рыжий”. Это верно почувствовано, юмор Уфлянда — гениальная словесная клоунада. Не совсем удачно только название, потому что Чаплин не был рыжим, не носил рыжего парика. A талант Уфлянда именно чаплинский — его тексты интегрируют смешное, философичное и лирику.

Кстати сказать, никто в русской поэзии не использовал образ интеграла так лирично, забавно и мудро, как Уфлянд. (У Блока дышащий в стальных машинах интеграл — вычурный и безжизненный образ.) Уфлянд пишет:

Народ есть некий интеграл
Отдельных личностей,
Которых Бог не зря собрал
В таком количестве.

Это четверостишие является кратким прологом к большой стихотворной драме “Народ”. “Народ” — совершенно уникальное полифоническое произведение, где голоса улицы звучат c такой же естественностью, как y Блока в “Двенадцати”. (“Эх, распустилась молодежь. Куда, Россия, ты идешь!” — “Она идет вперед, папаша, Россия дорогая наша”.)

Я не знаю, дадут ли по нынешним временам какую-то награду или звание Уфлянду по поводу его 70-летия, но, по-моему, он и так, по самой сути своей, подобно Блоку или Бродскому, чьи имена сами собой возникали в этом тексте, народный поэт России.

P. S. Солженицын сочувственно пишет o неизвестном ему молодом поэте Уфлянде в конце второго тома “Двести лет вместе” как выразителе еврейского отношения к России. “Россия отражается в стекле пивного ларька”... И ведь верно!.. вот ужас”. Он читал пересказ “Прасковьи” Уфлянда в самиздатском документе и не знал, что y Уфлянда все наоборот. Уфлянд не обличает распад русских нравов извне, он сам из тех, кто терпеливо выстаивает очередь к пивному ларьку, и его строки o пивном ларьке (“Но отражается Россия, как в зеркале, в его стекле...”), хотя и куда забавнее, и лиричнее, но странно напоминают патриотические стихи народного любимца Твардовского из поэмы “Зa далью даль”.