Адам Шаррер. ​Хозяин в доме

Добротный двухэтажный дом с прекрасным фруктовым садом да гектаров тридцать земли — таким было хозяйство Тинтера. Что ни говорите,— один из лучших крестьянских дворов в Унтерлойтене. В хорошие времена владение это приносило солидный доход, но когда число безработных в стране перевалило за миллион и при всей голодухе денег на мясо и молоко у них не было, крестьянам стало труднее сбывать продукты, хотя цены сильно упали. Вот почему пришлось и Тинтеру влезть в долги. И задолжал-то он какие-то шесть тысяч марок — для такого хозяйства сумма незначительная,— как раз столько составляла та доля, которую Тинтер при разделе имущества должен был выплатить старшему сыну Конраду.

Но для Тинтера такой оборот дела означал нечто гораздо более глубокое, серьезное. А ссора с Конрадом только подтвердила это.

Беда в том, что Конрад вздумал жениться. Но его избранница пришлась Тинтеру совершенно не по вкусу. Она была дочерью кузнеца из Оберлойтена, и эта женитьба, по мнению Тинтера, не могла кончиться добром. Во-первых, при кузнице было мало земли, во-вторых, Конрад же не кузнец, а отцу бу­дущей невестки уже за шестьдесят. Невестка не понравилась Тинтеру и по другой причине: она во всеуслышанье заявляла, что не видит радости в том, чтобы от зари до зари гнуть спину в поле, а в воскресный день, в виде единственного развлечения, ходить в церковь. Она любила потанцевать и посмеяться, лю­била ездить с Конрадом в город на ярмарку, носила хорошо сшитые, обтягивающие фигуру платья, а фигура у нее была такая, что редкий мужчина не оглядывался на нее. «Легкомыс­ленная, взбалмошная бабенка»,— решил Тинтер. Он понять не мог, почему Конрад отказывался от богатых, гораздо более выгодных невест.

Но еще больше злился Тинтер от того, что Конрад не же­лал отнестись серьезно к его поучениям. А мать только сокру­шалась: «Ну прямо околдовали его». Так гнев Тинтера все на­капливался, пока однажды не разразился ужасный скандал. Тинтер мог объяснить поведение Конрада только тем, что и он заражен всеобщим легкомыслием и жаждой легкой жизни, которые так широко распространились по свету, почему те­перь все и пошло кувырком и жизнь никак не может нала­диться. Эта зараза, по мнению Тинтера, проникла и к не­му в семью, и было бы преступно потакать сыну, проявляя столь вредную уступчивость. Он выплатил Конраду его долю и навсегда запретил сыну переступать порог родного дома.

Тинтер был упрям, и его не смягчило даже то, что Конрад зажил с женой дружно, хоть и по-своему, не как все. В свои двадцать пять лет Конрад стал учеником у тестя-кузнеца и был в отношениях с тестем настолько покладистым, насколько он был строптив с отцом. Вскоре Конрад уже стал самостоятельно выполнять несложные работы, а так как он был из тех, в ком живет любознательность и у кого каждое дело спорится, он радовался удачам в работе, а жена и тесть были довольны не меньше него, и когда орудовать большим молотом стало стари­ку не под силу, Конрад мог уже сдать экзамен не только на кузнеца, но и на каретника, и сдал его.

Но и это не повлияло на Тинтера,— гораздо важнее, что сын восстал против отца. Неповиновение родителям в семье Тинтера считалось преступлением. И лишь Маргарита и Кристоф — дочь и второй сын Тинтера,— еще жившие с ним, служили для него утешением.

Кристоф, по своему складу, был полной противоположно­стью брату. Тупой, наделенный медвежьей силой парень после нескольких кружек пива становился необузданным и свирепым, как дикий зверь. И когда штурмовики бесчинствовали в дерев­не, жители Унтерлойтена больше всего на свете боялись его. Кристоф, несомненно, стал бы штурмфюрером СА, если бы го­дился хоть на что-нибудь, кроме мордобоя. Он хвастал тем, что без труда переломает ребра кому угодно, и это не было пустым бахвальством: «массаж ребер» стал для него настоящим спортом и принес ему громкую славу среди штурмовиков.

Маргарита была еще слишком молода, и хотя она стояла на стороне Конрада и его жены и иногда тайком навещала их, заступиться за них перед родителями не смела. Так без всякой причины в душе Тинтера разрасталась злоба на Конрада и его жену. Эта злоба жадно искала себе все новую пищу и на- ходила ее. В деревне много болтали об этой ссоре, а Тинтер и не пытался узнать, действительно ли Конрад с женой насме­хаются над ним. Он верил всему, впитывал все слухи, словно чистейшую правду, и при каждом удобном случае срывал зло­бу против старшего сына на младшем, что приносило свои плоды.

Конрад не был штурмовиком. Собственно говоря, он испыты­вал отвращение к этому «движению» по тем же причинам, по каким порвал с отцом. Конрад не мог признать, что каждый, живущий иначе, чем предписывает какой-либо «фюрер», не­пременно подлец или, как теперь говорили, изменник фатерлянду и место ему на виселице. Пример многих жителей из Оберлойтена лишь подтверждал мнение Конрада. В большинстве они были настроены иначе, чем люди из Унтерлойтена.

В Оберлойтене находился большой кирпичный завод. Его владелец платил рабочим нищенское жалованье и, загребая кучу денег, душой и телом был предан нацистам и агитировал за них. Это внушало рабочим недоверие, и среди них немало таких, которые в спорах неизменно одерживали верх над нацистами. К тому же одним из нацистских главарей в Оберлойтене был владелец пивоварни Хольцапфель, которого крестьяне хорошо знали. Последние тридцать лет он не без задней мысли ссужал деньгами под высокие проценты тех крестьян, которых эти новые долги наверняка должны были разорить. Он рассчи­тывал, что рано или поздно сможет наложить лапу на их жал­кие участки. Таким путем да еще с помощью бесконечных тяжб Хольцапфель прибрал к рукам несколько тысяч гектаров пашни и леса. Не удивительно, что к подобным вожакам кресть­яне относились с недоверием.

Но в Унтерлойтене оказалось еще немало таких людей, как Тинтер,— деревня находилась в часе ходьбы от станции, поэтому рабочих там было мало, и штурмовикам легко удалось запугать непокорных. Нацисты из Унтерлойтена считали, что штурмовикам в Оберлойтене не удается достичь успеха пото­му, что им еще чужд истинный дух СА. И вот в одно из воскре­сений штурмовики Унтерлойтена решили сделать вылазку в Оберлойтен, чтобы показать своим тамошним единомышленни­кам, как нужно воспитывать «красный сброд».

Следует отметить, что для штурмовиков Унтерлойтена это выступление кончилось плохо. Нет, их не победили в драке пивными кружками, ножами и револьверами. До этого не дош­ло, но результат оказался еще позорнее, чем поражение в бою. Просто в трактире «Новый почин» не было никого, с кем можно было затеять потасовку. Уже изрядно подвыпив, штурмовики отправились к гостинице «Силач». Там, как и каждый год, объе­динение фабричных рабочих устраивало в это воскресенье свой традиционный летний праздник. Насколько хватало глаз, пус­тошь вокруг трактира была полным-полна народом, так что штурмовикам не удалось даже развернуться. Стоило кому-нибудь из них слово сказать, как его сразу же окружало гроз­ное кольцо рабочих. Все говорило о том, что в случае драки штурмовикам нечего рассчитывать на победу, ибо презрение к ним было всеобщим. Поэтому им ничего не оставалось, как выпить побольше и ретироваться через час-другой во­свояси.

Кристоф был вне себя от того, что ему не удалось испробовать свою силу. В ярости он так нализался, что брел, спотыкаясь и пошатываюсь на каждом шагу, а коричневая рубаха облепила его как мокрый мешок. Отряд из Унтерлойтена маршировал вдоль железнодорожного пути, как вдруг Кристоф с возгласом! «Держи его!» — выскочил из рядов и вознамерился перебежать через рельсы. Ему показалось, что на той стороне идут Конрад с женой и что они смеются над ним. Кристоф рявкнул: «Я оту­чу вас смеяться, паршивцы». В тупой ярости он не обратил вни­мания на маневрировавшие товарные вагоны, не слышал окри­ков и предостережений, а когда какой-то штурмовик попытался оттащить его в сторону, Кристоф сбил того с ног ударом кулака и, ничего не видя перед собой, метнулся навстречу катившемуся на него вагону. И все с ужасом увидели, как Кристоф, подхва­ченный буфером вагона, стукнулся головой о рельсы, глухо застонал, захлебнулся рвотой и испустил дух, прежде чем подоспели носилки.

Маргарите в ту пору исполнилось девятнадцать лет, и хотя она была единственной наследницей хутора, никто к ней не сва­тался. Тинтер стал относиться недоверчиво и к Маргарите. Он опасался, что она откажет угодным отцу и неугодным ей жени­хам и преподнесет ему в один прекрасный день какой-нибудь сюрприз. Недоверие Тинтера возросло, когда Маргарита приня­лась расхваливать усердие их молодого батрака, с подозритель­ным старанием занялась починкой его белья и застлала полки в его шкафу чистой бумагой. Когда она отправлялась с батра­ком на полевые работы, Тинтеру чудилось, что она полна ка­кой-то тревожной радости. Тинтер тяжело переживал недав­нюю беду и, увидев однажды из сарая, как батрак и Маргари­та уходят со двора, почувствовал приступ страха перед новым несчастьем; тогда он решил во что бы то ни стало помешать их сближению. Походка и жесты Маргариты вызывали в нем не­приятное воспоминание о жене Конрада. Батраку было два­дцать четыре года; стройный, широкоплечий, он фигурой и ма­нерами удивительно походил на Конрада.

Советоваться с женой о семейных делах было не в обычае Тинтера. Он считал, что в таких вопросах женщины слишком мягкосердечны и ненадежны. В этом настроении и застал его Кантор, который в ту пору приехал к нему. Кантор был единствен­ным человеком, с которым Тинтер иногда советовался. С прихо­дом нацистов к власти Кантор пошел в гору. Раньше он был только представителем фирмы по продаже сельскохозяйствен­ного инвентаря и машин, но благодаря активному участию в ликвидации евреев ему удалось захватить старинное прибыль­ное дело фирмы Кацман. Теперь он торговал рисом и манной, кофе и водкой, сигарами, табаком, мылом, минеральными удоб­рениями, хмелем, колесной мазью и вином — словом, всем, что нужно крестьянину.

Когда Тинтер рассказал ему о своих заботах, Кантор взгля­нул на приятеля своими хитрыми водянисто-голубыми глазами и сказал:

- Да, молода... ядреная девка. Пришло, видно, время, а перегретому пару нужно дать отдушину, не то он сам ее най­дет. Тут надо не упустить минуту и действовать с толком.

Тинтер со смаком затянулся сигарой и выпустил дым через ноздри; трудно было угадать, думает ли он о дорогой сигаре, об ответе Кантора или о погоде, так как в это время* начал на­крапывать дождь. Дождь пошел сильнее, и Кантор спросил, не найдется ли у Тинтера места для его лошади и повозки, а то ведь о деле они еще не. поговорили.

- Ну конечно! — ответил Тингер.— А потом зайдите ко мне, выпьем кофе.

У Кантора тоже были дети, но радости он от них не видел. Уже давно тянулся бракоразводный процесс его дочери, муж которой оказался не «чистокровным арийцем». Другой зять обанкротился, потерпев при этом огромные убытки, и лишь с трудом его удалось пристроить в отряд СА. Обо всем этом Кан­тор уже рассказывал Тинтеру раньше. Не раз сиживали они зимними вечерами в маленькой комнатке у теплой печки. После кофе Кантор, бывало, всегда угощал Тинтера водкой. Так слу­чилось и сегодня.

Тинтер и Кантор быстро сошлись на том, что Маргарите пора стать хозяйкой усадьбы. Но ей нужен и хозяин. И, уж конечно, не кто попало. Кантор много ездил по стране и мно­гое повидал на своем веку, он знал немало случаев, когда в ре­зультате, так сказать, «любви с первого взгляда» заключались необдуманные браки. Конечно, подходящего жениха най­ти можно, но иной вдруг оказывается неловким с женщи­нами, что наблюдается нередко у людей серьезных и практич­ных; многим крестьянам Кантор уже помогал в подобных, делах.

И Кантор назвал человека, который, по его мнению, подошел бы Маргарите. Его зовут Густав Хершке, родом он из села Габхорн в соседней округе. Есть у него несколько тысчонок наличными да несколько гектаров земли. Ему тридцать лет, это бережливый, сильный, работящий человек.

Тинтер молчал. Кантор понял причину. Трудно их познако­мить друг с другом. Но Кантор нашел выход. До уборки хлебов осталось несколько недель, а Тинтеру нужны работники. Вот случай узнать этого человека в работе и в домашнем быту.

- Возьми-ка его старшим работником,— предложил Кан­тор.

Помедлив, Тинтер согласился:

- Пусть зайдет, если хочет.

Пора было ужинать. Кантор не отказался от копченого мяса и пива. Тинтер оплатил какие-то счета, кое-что зака­зал; Кантор преподнес Тинтерше плитку шоколада, а Маргарите флакон духов. Потом он запряг лошадь, распрощался и уехал.

Густав Хершке явился точно к началу уборки. На смену тихим крестьянским будням пришла страдная пора. Пока по­года стояла ясная, на обед отводился час, а на завтрак и полдник не более получаса. В это время работники и работницы отды­хали в тени. Но когда голод и жажда были утолены и разгоря­ченные тела успели остыть, начинались шутки и смех.

Только Хершке не шутил и не смеялся. В этом человеке чувствовался какой-то внутренний холод, и если он, бывало, засмеется, то не от души, а как будто насмехаясь над глупым ребячеством других. С таким же неподвижным лицом и той же педантичностью, с какими он отбивал, точил, обкашивал и про­верял косу, прежде чем ею замахнуться, отрезал он перочин­ным ножом большие ровные куски хлеба и колбасы и на конце лезвия подносил их ко рту. И всегда первым опять брался за работу. С таким же тупым усердием он маршировал встрою штурмовиков.

Когда сено и хлеб были убраны и бблыпая часть жнецов получила расчет, оказалось, что Хершке нанят не только на время жатвы. Проржавели и ослабли петли у ворот, и он закре­пил их. Потом починил выбитые ступени крыльца, побелил курятник. Раньше, когда в соломорезке притуплялись ножи, их обычно отвинчивали и посылали в городскую точильню. Те­перь же, когда батрак собрался их отвинтить, Хершке заявил, что ножи можно наточить и дома. Но точильный камень у Тинтера был весь в зазубринах, и точить ножи стало сущим муче­нием. Батрак вращал точило, а Хершке с таким ожесточением прижимал ножи к камню, что батрак весь вспотел и руки у него онемели. Хершке снова привинтил ножи и велел батраку вра­щать соломорезку. При этом Хершке все время делал вид, будто ему давно следовало прийти в усадьбу Тинтера, чтобы навести порядок.

Усердие Хершке пришлось Тинтеру по душе.

Хершке сделал новые тормозные колодки на повозках и не­сколько новых перекладин к дробинам, починил забор со сто­роны ручья, чтобы деревенские гуси не забирались в фрукто­вый сад, укрепил в бороне несколько расшатанных зубьев, а к телеге сделал новое дышло.

Как-то Тинтеру предложили выделить двух людей на об­щественные работы. Тинтер сообщил об этом Хершке. Если Тин­тер и батрак уйдут, а Маргарита будет косить клевер, то кто же будет вывозить его?

- Я могу возить,— предложил Хершке.

- Посмотрим,— сказал Тинтер.

Хершке прямиком отправился в конюшню, чтобы узнать у батрака, какая нужна упряжь и где что висит.

- Тебе-то какая забота? — спросил его батрак, а Хершке сухо ответил:

- Сегодня после обеда ты пойдешь на общественные работы, а я помогу Маргарите — буду возить клевер.

- Ты будешь возить? — удивленно спросил батрак.

- Конечно,— ответил Хершке, не глядя на него. Он взял кнутовище и стал сгибать и разгибать его.

Это «конечно» и все поведение Хершке совсем разозлили батрака.

- Пусть сам хозяин мне прикажет,— сказал он,— тогда я буду знать, что делать, а пока что проваливай.

Хершке выпрямился и сказал с притворным удивлением:

- Да ты что? Ссориться захотел ни с того ни с сего?!

В конюшне было темно, иначе Хершке увидел бы, как батрак вдруг побледнел, и поспешил бы убраться подобру-поздорову. «Ссориться? С тобой?» — услышал Хершке. И в тот же миг Хершке уже лежал посреди двора.

Тинтер шел в конюшню, чтобы поговорить с батраком, и в недоумении остановился: он сразу же все понял по лицу Хершке. Оно было белым, как известка, а в серых, кошачьих глазах сверкала едва сдерживаемая ярость. Тут батрак вышел из ко­нюшни и сказал, обращаясь к Тинтеру:

- Отдайте мне деньги и документы. Вам ведь на руку бу­дет, если я уйду сегодня же до положенного срока.— И батрак отправился в дом, в свою каморку.

Тинтер последовал за ним. Он нагнал его в сенях.

- Смотри, захочу, и ни гроша ты у меня не получишь,— сказал он,— ты ведешь себя так, будто ты здесь хозяин, И не больно толковый хозяин.

- Не к лицу вам так говорить,— возразил батрак.— С тех пор как пришел этот парень, не поймешь, что здесь творится* Только он, видно, знает, чего хочет, да, может быть, и вы это знаете.

- Получай свои деньги, и дело с концом,— отрезал Тин­тер.

Он пошел к себе, достал деньги и документы. Через чае из каморки вышел работник со своим сундучком.

- Желаю тебе всего хорошего,— сказал Тинтер и отдал батраку деньги и документы.

Затем батрак простился с хозяйкой и с Маргаритой. Кроме «до свидания», они не сказали друг другу ни слова.

О случившемся скоро узнала вся деревня. На место батра­ка Тинтер нанял Хершке, и это послужило пищей для новых разговоров: Хершке-де прочат в мужья Маргарите, он-де ее «суженый».

Между тем стало известно, что Хершке пошел в работники не из-за денег. Кантор рассказывал это всем и каждому и любой разговор умел перевести на эту тему. Он оценивал состояние Хершке в десять тысяч марок, сообщил, что братьев и сестер у него нет, отец умер, а мать уже в годах. Десять тысяч марок — это ведь изрядная сумма, а в руках человека, который знает счет деньгам, этот капитал быстро удвоится. Уж такому человеку вполне можно доверить усадьбу Тинтера.

- Чего только не болтают люди,— сказала однажды Мар­гарита матери.

- А что? — заинтересовалась мать.

- Говорят, будто Хершке станет моим мужем.

- Может, они завидуют? — сказала мать.

- Завидуют? — Вытаращив глаза, Маргарита посмотрела на мать. — Завидуют? Чему же? — ответила она вопросом на вопрос.

Лицо матери стало серьезным.

- Немного найдется на свете мужчин с честными намере­ниями,— сказала она,— для многих усадьба служит приман­кой. Приятно ли знать, что льстятся на хозяйство, а не на не­весту. А когда дело доходит до женитьбы, надо все взвесить. Хершке уже спрашивал отца, подходит ли он нам, родителям, как зять. Отец навел справки насчет прошлого Хершке, и по всему видно, что он работящий, бережливый, положительный человек. Да и в дом он придет не с пустыми руками, так что стариковский надел не будет для хозяйства слишком большим бременем.

Мать замолчала и посмотрела сквозь очки на свои натружен­ные морщинистые руки.

- Подумай, Маргарита,— сказала она напоследок и пош­ла в сад.

Через неделю был день рождения Маргариты. Тинтер спро­сил ее, можно ли пригласить и Хершке. Хершке уже не раз оказывал ему услуги, и если его не позвать, он решит, что они загордились.

- Мне все равно,— ответила Маргарита.

Без радости наблюдала она за приготовлениями матери, без радости принимала поздравления гостей. Кантор прислал две бутылки вина и бутылку ликера заграничных марок в золотых станиолевых обертках.

Хершке пришел в форме штурмовика, все на нем было такое новое, что даже топорщилось. Он купил Маргарите золотые часы в синем бархатном футляре под номером 585.

- Я не могу этого принять,— сказала Маргарита.

- Не ломайся, Маргарита! — важно сказал Хершке.— Не вернешь же ты их, если внутри уже выгравировано твое имя.

Маргарита стояла в смущении, не выказывая ни радости, ни благодарности.

- Садитесь,— пригласила мать.— Я сейчас подам кофе. Пойдем, Маргарита, помоги мне!

Маргарита помогла накрыть на стол, налила Хершке кофе и села в конце стола на скамейку рядом с матерью.

- Ты даже не сказала, понравились ли тебе часы,— заме­тила мать.

- Понравились,— ответила Маргарита.— Почему же они должны мне не нравиться?

Кофе пили молча, затем поговорили о погоде, работе, урожае, об истреблении евреев и марксистов, о ценах на зерно и мясо. Мужчины перешли в сад, осмотрели и одобрили созревающие плоды.

В это время по мосту проехала повозка, в которой восседал Кантор, собственноручно правивший лошадьми. Он гром­ко поздоровался через забор. Тинтер поспешил распахнуть ворота. Кантор вылез из коляски, подошел к Маргарите и ска­зал:

- Нашей новорожденной троекратное ура!

Он одобрительно и удивленно разглядывал Маргариту.

- Ого-го, девочка! — сказал он.— Будь я лет на двадцать моложе, ни за что бы не поручился.

Кантор не скупился на шутки. Зазвенели стаканы. Затем Кантор достал из своей коляски патефон и пластинки а завел:

Кто спешит сюда опять

Посмотрите сами —

То идет влюбленный зять

Быстрыми шагами!

Первыми пошли танцевать Кантор и Маргарита. Затем Кан­тор танцевал с матерью Маргариты. Налили по второй стопке водки и еще по кружке пива, выпили вина. Теперь с Марга­ритой танцевал Хершке, осторожно, торжественно и как-то деревянно.

Вскоре родственники собрались домой. Тинтер проводил их на станцию. Потом Кантор, Тинтер, Хершке и еще несколь­ко штурмовиков пошли в трактир. Мать села с Библией у стола.

В следующее воскресенье в городе была осенняя ярмарка.

Утром, встретив Маргариту в саду, Хершке спросил:

- Пойдем вместе на ярмарку?

Маргарита испуганно взглянула на него.

- Слушай, Маргарита,— продолжал Хершке,—ты уже, на­верное, поняла, куда я клоню. Не обижайся, что я рублю спле­ча. Но должен же я тебе сказать: не могу я жить без тебя!

- Ну, это ты хватил,— ответила Маргарита.

Она не захотела пойти с Хершке на ярмарку, но Хершке не унывал.

- Помнишь, о чем я вчера спрашивал тебя, Маргарита,— сказал он на другое утро.— Что же ты не ответишь на мой вопрос?

Это было в сарае, они собирались, выкатить телегу.

- Не так это просто,— сказала Маргарита.

- Я никогда долго не жду,— пригрозил Хершке и хотел обнять девушку.

Она вырвалась от него, ухватилась за дышло, и лошади тронули.

Конрад тайно прислал Маргарите письмо, он просил ее подробно написать, как идут дела в семье и на усадьбе.

И вот Маргарита сидела уже над вторым письмом к Конраду; первое она разорвала, недописав. Она решила сообщить ему, что дома скоро все пойдет по-другому, но боялась его встревожить, не хотелось писать, что сама-то она совсем этого не желает. Вышло путаное послание, написанное плохо и сбивчиво. В ка­морке было душно. Маргарита устала, в душе она ощущала тревогу, внутри что-то жгло. Она сняла блузку и начала снова: «Дорогой брат... ты будешь удивлен... Мне о многом надо тебе написать... Так вот...»

Вдруг Маргарита в испуге вскочила. Не мигая, она уста­вилась в лицо Хершке и стала отступать, прикрывая руками грудь.

- Что вам надо? — спросила она растерянно.

Хершке подошел ближе.

- Я буду кричать! — пригрозила Маргарита. Но она уже почувствовала на груди и на шее жесткие руки Хершке, а на губах — его колючие усы. Хрипя и задыхаясь, она пыталась вырваться, но позади нее была постель. Колени ее подогнулись.

- Теперь-то я уже ни за что не буду ждать,— прошипел Хершке,— ни за что.

Через три месяца в доме Тинтера отпраздновали свадьбу. На Маргарите был миртовый венок, символ девичьей чести,— этого потребовала мать.

И вот Хершке стал хозяином в доме Тинтера. Он вовсю пользовался своим новым положением. Может быть, старик Тинтер прожил бы дольше, но уж больно несправедливым показа­лось ему, что Хершке выделил старику только тесную каморку, где он должен был доживать свой век. Он не мог освоиться и не мог примириться с тем, что в судейских документах было черным по белому сказано, будто бы Хершке имеет на все это право. Старик Тинтер стал быстро дряхлеть. Наконец его хва­тил удар, и он умер, а через год за ним последовала и жена.

Маргарита безропотно работала от зари до зари. В страду, будучи на сносях, она косила траву в сырой низине. У нее ро­дилась тройня. Потом ее пришлось поместить в больницу для душевнобольных. Через два месяца она вернулась. Ни одному человеку не говорила она о своем муже ни худого, ни доброго слова.

Однажды деревню облетела печальная весть: Тинтерова Маргарита перерезала себе горло.

Судей больше всего интересовал вопрос о том, может ли человек сам себе перерезать горло до позвонков. Эксперты утверждали, что при помрачении рассудка это возможно. Так как у Маргариты еще при ее жизни были признаки психического расстройства, Хершке оправдали.

Биография

Произведения

• Хозяин в доме

Критика