Особенности построения характера в романе Г. Бёлля «Групповой портрет с дамой»
С. В. Остудина
Литературный характер как основа художественного образа включает в себя не только художественное воплощение личностных качеств героя, но и специфическую авторскую манеру его построения. Эта манера проявляется, в частности, в том, какими способами литературный характер получает свое выражение и обоснование в произведении. При этом, будучи своего рода «скелетом» художественного образа, литературный характер является еще и двигателем сюжета, а принципы его построения самым тесным образом связаны с жанром и композицией всего произведения. Литературный характер как единое, завершенное целое создается и воспринимается в художественном произведении как целом, и в каждый отдельный момент повествования возможно моделирование на основе уже имеющихся данных различных вариантов дальнейшего развития (или раскрытия) характера.
Один из интереснейших примеров оригинального способа построения литературного характера дает роман Генриха Белля «Групповой портрет с дамой» («Gruppenbild mit Дате», 1971). Роман представляет собой повествование, стилизованное под документ, — собранные, обработанные, отчасти пересказанные неким «авт.» свидетельства и воспоминания людей о главной героине романа Лени, которая собственной персоной появляется и включается в действие лишь на последних страницах романа. «Жизненный путь именно этой Лени Пфейфер является эпическим образующим элементом романа. Белль отказался — и это ново и довольно удивительно — от сквозного действия. Слово берут различные "авторитетные” люди, которые любят Лени, знают или полагают, что знают что-либо о ней», — пишет Г. Й. Бернхард.
Своеобразная форма романа отнюдь не случайность, не прихоть автора, не формалистская причуда. Тяготение к документальности со всеми ее отличительными чертами стало одной из основных особенностей мировой литературы последних десятилетий. Литературе вымысла стали меньше доверять, а реальные факты по силе эмоционального и эстетического воздействия стали превосходить любой вымысел. П. В. Палиевский так оценивает роль документа в литературе: «Он деликатен: видит и не видит, говорит и не говорит, знает все, но обсуждает только то, что мы в состоянии признать. А что не в состоянии — все равно направляет на нас как недопонятую правду и озадачивает. Более выгодную форму придумать трудно». Непреложная объективность, и достоверность документа, включенного в чисто художественное произведение, придают последнему не только убедительность, но и эпическую силу и широту, «привязывая» его к определенной исторической эпохе, создают новые возможности для сатирического изображения. При этом варианты использования документа и документальности многообразны: включение документа непосредственно в текст, стилизация под, документ, пародия на него. От этого произведение отнюдь не становится научно-публицистическим, документальным, так как использование документа в данном случае само по себе является лишь художественным приемом.
В «Групповом портрете с дамой» отсутствует обычное, «линейное» развитие действия, и действие как таковое незначительно по объему, как в коротком рассказе или новелле. Следовательно, характеры персонажей должны быть раскрыты в экспозиции, но Белль не доверяет это обычному повествователю — «объективному» наблюдателю или «субъективному» участнику событий. Появляется «авт.» (сначала, правда, просто «автор»), собиратель «объективной информации». «Групповой портрет с дамой» — роман-исследование, роман-анализ; это именно «роман характеров», причем обладающих значительно большей глубиной, сложностью и неоднозначностью по сравнению с более ранними произведениями Белля. Попыткой преодоления черно-белого противопоставления героев, разделения на «агнцев» и «буйволов» является образ Пельцера — хищного, циничного дельца, не лишенного, однако, человеческих, даже трогательных черт. Схематичность образа русского военнопленного Бориса объясняется отсутствием четко выраженного характера, преобладанием типа (как общего) над характером (как индивидуальным): «...переиначенный на современный лад князь Мышкин смотрится бесплотной тенью среди других персонажей романа...», — отмечает Л. Б. Черная.
Наиболее тщательно разработан, наиболее многогранен и привлекателен образ самого «объекта исследования», главной героини романа Лени Белль называл «Групповой портрет с дамой» «романом воспитания»; впрочем, у читателя создается впечатление, что Лени на всем протяжении романа ( в воспоминаниях «свидетелей» о разных этапах ее жизни и к моменту действия) совершенно не меняется, что подчеркивается и чисто бытовыми деталями — ее постоянными привычками, домом, работой, одеждой, которым она верна с довоенных времен. Сама «она словно ее вечно незавершенная и все же всегда совершенная картина «Часть сетчатки левого глаза девы Марии, известной под именем Рахель», не зависящая от числа пририсовываемых к анатомически точному изображению сетчатки палочек и колбочек: «Неоконченная; картина эта излучала неописуемую, прямо-таки космическую мощь и нежность...». Воспитание в этом романе — процесс естественного самораскрытия героини, происходящего вопреки враждебному гнету злых сил и с помощью сил добрых. Белль Часто подчеркивает устами возмущенных или восхищенных «свидетелей» — естественность, простоту и даже наивность своей любимой героини, доходящие до мистической святости и постоянно вступающие в конфликт со всевозможными догмами, законами, традициями и устоями общественного порядка. Именно в каждодневной, упорной борьбе Лени с неестественностью общества — от фашистской диктатуры до современного буржуазного «общества процветания» — проявляется ее характер.
Мы можем утверждать, что в центр романа поставлен именно характер в его поступательном движении, развитии, раскрыт тип, характер человека как зеркало эпохи, как ее средоточие. Преломление всех перипетий и проблем эпохи в судьбе и характере отдельного человека — вот наиболее общее обозначение главной темы романа. Именно исследование характера героини, его истоков и становления — основное действие, основной сюжет «Группового портрета с дамой».
Раскрытие перед читателем образа Лени, проникновение в тайны ее характера происходит не путем последовательного, анализа ее биографии, жизненной позиции, поступков, внешности; напротив, читатель должен сам, правда с некоторой помощью «авт.», из хаоса отдельных, мозаично раздробленных, иногда совершенно противоречивых сведений о героине сложить ее портрет, а точнее «групповой портрет с дамой», групповой портрет многих явлений эпохи.
Принцип монтажа различных точек зрения разных рассказчиков на одно и то же событие использовался Беллем и раньше, однако в «Групповом портрете с дамой» впервые этот прием получает формальное обоснование и композиционное выражение в виде собрания свидетельских показаний, должным образом обработанных, а не просто «переклички голосов». Кроме того, в отличие от более ранних произведений, «право голоса» получают не только положительные герои, но и самые разные персонажи, в том числе явно несимпатичные как «авт.», так и автору. Естественно, что при этом один и тот же факт, одно и то же проявление какой-либо черты характера героини оцениваются по ходу романа неоднократно и трактуются иногда совершенно по-разному. М. Дурцак пишет по этому поводу следующее: «Правда о личности Лени не может быть в этом смысле изображена отчетливо, но находится как бы по ту сторону слова. По этой причине вместо определенной повествовательной перспективы определенного рассказа появляется эпическая мозаика, сложенная из разнообразых сообщений, цитат, источников, исследуемых фактов, которая всегда показывает только грани и отвергает замкнутость определенной картины».
Роман в целом по своей форме претендует па документальную объективность, но все рассказы, монологи, суждения, оценки «свидетелей» и ремарки «авт.» сами по себе сугубо субъективны. Даже простая констатация того или иного факта действительности субъективна как пародия на объективный факт, поскольку и весь роман носит явно пародийные черты. Более или менее объективное читательское представление (насколько оно может быть объективным, если субъективность читательской оценки пренебрежимо мала) о характере героев слагается где-то на пересечении множества точек зрения «свидетелей» и самого «авт.», формируется постепенно, во внутренней полемике этих точек зрения друг с другом и с уже сложившимся читательским мнением. Один и тот же поступок героини получает совершенно разную оценку у разных свидетелей его, и уже по этой оценке читатель получает возможность не только судить о самом поступке, но и понять, кто есть кто среди оценивающих.
Так, эпизод с чашкой кофе, которую Лени в присутствии своих коллег подала Борису, русскому военнопленному, работавшему с ними, сначала приводится в изложении симпатизирующего Лени Пельцера с подробной оценкой отношения всех свидетелей к происходящему, выразившегося в их молчании: после того, как нацист Кремп выбил чашку из рук Лени, «...у Шелф и у Ванфт оно было одобрительным гробовым молчанием, у Хейтер и Цевен — нейтральным, у Хельтхоне и у Ильзы — убийственно-сочувственным к Лени». Затем «авт.» опрашивает остальных свидетелей. Ванфт («оголтелая нацистка») высказывает свою точку зрения, нзывая Лени «шлюхой», Хельтхоне и Грундч вполне одобряют поступок Лени, но при этом все они расценивают его если, не как политический акт, то как «решающую битву», «демонстрацию», и только старая Мария ван Доорн, не присутствовавшая при этой сцене, но прекрасно знавшая Лени с детства, «...предложила авт. весьма простое объяснение поступка Лени: у Груйтенов, знаете ли, существовало одно правило: они всех угощали кофе... Вот так же и Елена потчевала всех кофе. Думаю, она дала бы чашку кофе и коммунисту... И даже самому страшному наци. Иначе эта женщина просто не могла...”». Разумеется, «авт.» после изучения всех свидетельских показаний и даже проведения «следственного эксперимента» («Автор счел своей обязанностью вычислить экспериментально возможную продолжительность гробового молчания») излагает свою точку зрения на психологические мотивы поступка Лени и ставит их в зависимость от действия желез внутренней секреции героини, явно пародируя некоторые направления современной психологической науки.
Если считать «Групповой портрет с дамой» пародией на социологическое или психологическое научное исследование (сам «авт.» называет свой труд «исследованием» или «изысканиями»; на страницах романа приводится и пример такого исследования — психограмма сына Лени и Бориса Льва), то всех действующих лиц романа можно классифицировать следующим образом: исследователи («авт.», позднее — Клементина, оставившая монастырь и ставшая подругой «авт.»), исследуемые (Лени и Борис Колтовский, их сын Лев, родные и знакомые, Лени, Рахель — «коридорная сестра», в монастырской школе, где училась Лени, впоследствии так отзывавшаяся об этой удивительной женщине: «Моя прекрасная учительница, мой прекрасный друг»), информаторы, или свидетели (монахини — учительницы Лени, некто Б. X. Т., Хойзеры и многие другие). Один и тот же персонаж при этом может переходить из одной категории в другую, когда «авт.» считает необходимым исследовать личность самого свидетеля или когда, например, Клементина, вначале поставлявшая «авт.» информацию, сама подключается к проведению «изысканий».
Композиция романа в общем и целом соответствует построению такого рода исследований: сначала подробное описание внешности, характера, привычек, образа жизни Лени в настоящее время, затем рассказ о ее прошлом, об условиях формирования ее личности, прерывающийся сведениями о людях, с которыми она была так или иначе связана и которые поставляли «авт.» информацию о ней. Однако пародийная сущность романа выявляется сразу — наряду с подчеркнуто точными данными (рост, вес и т. д.) «авт.» позволяет себе отнюдь не научные замечания (Лени «...участвовала в том диковинном процессе, который именуется трудовым процессом»). Одновременно становится очевидно и то, что документальный стиль повествования псевдообъективен, поскольку «авт.» не ограничиваемся ролью собирателя информации, а, напротив, стремится весьма субъективно пересказать, истолковать и прокомментировать рассказы «свидетелей». Изложение этих рассказов «авт.» часто прерывает ремарками типа «стихийное, хотя и меткое признание», «очень горький смех. Прим. авт.», «авт. ничего такого не думал, его единственным желанием было получить объективную Информацию», «??? Авт.».
Кроме того, уже сразу возникает некоторая двойственность образа героини — с одной стороны, пародия на документальность превращает ее портрет в набор анкетных данных, в схему; с другой – благодаря неожиданным, живым подробностям, некоторой недоговоренности, ссылкам на неизвестные пока читателям обстоятельства, благодаря подразумеваемым за лаконичностью документа глубине и сложности характера героини, даже определенной ее загадочности, — создается простор для художественного раскрытия этого образа. «Авт.» интересуют такие подробности и детали жизни Лени, которые в анкеты и исследования обычно не попадают. Налицо парадоксальное столкновение пародийно-документальной формы и художественного ее наполнения, создающее неожиданный эффект достоверности. «Авт.», пытаясь имитировать стиль серьезных, обстоятельных трудов, сообщает читателю массу подробностей, казалось бы, совершенно излишних в любом психологическом исследовании, но имеющих большое значение в исследовании художественном, небольшими, яркими штрихами постепенно создающих не просто портрет, а подвижный, изменчивый литературный образ героини. Впрочем, «авт.» старается создать впечатление, что все подробности частной жизни и быта Лени чрезвычайно необходимы для его «изысканий», продолжая тем самым линию пародийности, то есть некоего розыгрыша по отношению к читателю. Например, «авт.» с величайшей серьезностью описывает «некоторые постоянные привычки Лени»: ее любимый старый домашний халат, фотографии и анатомические плакаты на стенах ее квартиры, ее трапезы и любовь к танцам; приводит как важные данные подробности из биографий самых разных Людей, имеющих к Лени хоть какое-нибудь отношение.
Подобная «стилизация, оборачивающаяся пародией» дает возможность Беллю, писателю, обычно очень сдержанному в этом отношении, несколько эпатировать читателя обилием весьма натуралистических деталей, а также подчеркнутым вниманием к сексуально-эротической сфере личности Лени и других героев;. Впрочем, причина такой «физиологичности» некоторых моментов романа не столько вызов общественной морали, сколько стремление продемонстрировать естественность героини, ее неиспорченность, неподвластность ханжеским нормам и традициям буржуазного общества.
Что же касается обилия таких деталей, как сведения о лицах, не имеющих к Лени прямого отношения, то эти беглые зарисовки, четкие «моментальные снимки» людей, ситуаций, судеб, документов, вкрапленные в повествование и придающие ему, на первый взгляд, некоторую хаотичность и пестроту, — кусочки мозаики, складывающиеся в одно органичное и единое целое, в картинку жизни Германии с 30-х по 70-е годы.
И поскольку «Групповой портрет с дамой» — роман, в нем есть и обычный сюжет, так сказать, «действие в настоящем», но при этом, как и в «Бильярде в половине десятого», традиционные композиционные пропорции нарушены, искажены; все события смещены к последним главам, а растянутая экспозиция составляет основной объем романа. Однако ссылка на сюжетные события, своеобразная интригующая завязка, появляется в виде намеков на трудное положение Лени уже в самом начале романа, затем эти намеки проясняются, и постепенно, от одной вскользь брошенной «авт.» фразы к другой, вырисовывается ситуация, заставившая, видимо, «авт.» предпринять свое «исследование», и наконец «авт.» входит в сюжет на правах персонажа. Впервые «авт.» встречается лицом к лицу со своей героиней в тот момент, когда создается «нечто вроде комитета ”Лени в опасности — помогите Лени”», поскольку чуждой всякому меркантилизму Лени современные дельцы Хойзеры грозят выселением из квартиры, а сын Лев сидит в тюрьме за то, что пытался, подделав документы, вернуть матери ее собственный дом, в трудные времена за бесценок приобретенный Хойзерами.
Своеобразная форма пародии и отвечающая ей «смещенная» композиция романа обусловили и факт не прямого изображения событий, а как бы их «двойного преломления»: сначала сквозь точку зрения очередного «свидетеля», а затем «авт.» — некой фокусирующей линзы, рассказчика, призванного соединить разрозненные, противоречивые «свидетельства», охарактеризовать самих «свидетелей», высказать — в самой интонации пересказа, в ремарках и комментариях — свою, близкую к авторской точку зрения. Особенность этого рассказчика в том, что он является не только собирателем сведений, но и действующим лицом, активным участником Событий, составляющих сюжетную основу романа («авт.» даже жертвует деньги для «комитета по спасению Лени»), Он максимально персонифицирован и тем самым отдален от автора. «Групповой портрет с дамой» можно назвать «сверхпсихологическим» романом, ибо, проникая в психологию героев, приходится учитывать психологию «свидетелей» и «авт.». Отсюда впечатление большой глубины и определенной загадочности героини — образа, скрытого от читателя за субъективными, возможно, и недостоверными высказываниями «свидетелей», да еще в пересказе «авт.».
Благодаря всем используемым художественным приемам образ Лени в экспозиции романа предстает как бы в двойном освещении: конкретная, вполне земная женщина, о которой читатель узнает массу бытовых и даже интимных подробностей, постепенно окружается ореолом легенды, приобретает почти сверхестественные черты («возложение рук», явление девы Марии — самой Лени на экране телевизора, вкушение святых даров за ежедневным завтраком, розы, расцветающие зимой на могиле ее любимой наставницы Рахели), но повествование и в этих случаях все время балансирует на тонкой грани между мифом и пародией на него, заставляя «авт.» сомневаться в достоверности и объективности информации «свидетелей», а читателя, — в искренности и серьезности «авт.». Необъяснимые, неожиданные поступки, странности и противоречия в характере, отмечаемые «свидетелями», явная несовместимость Лени с привычным для большинства окружающим миром, весьма разноречивые ее характеристики — от «шлюхи» до «святой» — «выламывают» этот образ из привычных клише положительного героя, делают его столь нетипичным, что рождают подозрение в розыгрыше, в мистификации со стороны «свидетелей» — у «авт.», со стороны «авт.» — у читателей. (Клементина о Лени после встречи с ней: «Да, она есть, и все же ее нет. Ее нет, и она есть»). Кайзер так объясняет это противоречие: «Лени существует в невымышленном, в истинной реальности своей сути, однако в контексте бесчеловечно-вымышленной реальности она кажется только рассказанной».
В последних главах «авт.» лично встречается с Лени, которая действительно существует и действительно оказывается личностью столь необыкновенной, что роман незаметно приобретает черты гротеска, утрачивая жанровые особенности пародии, — «авт.» обнаруживает себя втянутым в парадоксальный, противоречивый мир Лени. Именно здесь Белль «не останавливается и перед резкими нарушениями достоверности».
В романе можно выделить несколько «уровней достоверности»: самый мифологизированный образ — Лени, затем — в разной степени —- «свидетели», затем — «авт.» и его приключения и, наконец, роман в целом (пародия, переходящая в гротеск). Случай перехода с уровня на уровень, подтверждающий реальность существования «свидетелей», — Клементина. В финале романа многие персонажи, включаясь в «действие в настоящем», в сюжетные события, оказываются на одном уровне гротесковости, участвуя в хэппенинге с аварией и прочих событиях.
И в заключение несколько замечаний о своеобразии женского характера в изображении Белля. Если характер вообще — явление социально-психологическое, то в «Групповом портрете с дамой», который есть, собственно, «портрет характера», Белль изображает единство и борьбу этих двух начал — социального и психологического. Для Белля это противостояние «маленьких», «лишних» людей враждебному, жестокому обществу и в то же время их отчаянные попытки войти в общество, обрести профессию, дом, счастье. Тема аутсайдеров, людей, не нашедших своего места в «обществе процветания», возникает у Белля уже в первых послевоенных рассказах. Чудом уцелевшие на позорной войне, герои Белля оказываются лишними людьми на развалинах третьего рейха. Физически, а главное, душевно искалеченные, они принимают на себя моральную тяжесть вины за все происшедшее. Теперь они уже не смогут спокойно существовать в обществе тех, кто успешно сумел приспособиться и к власти фашистов, и к войне, и к американской оккупации и из любой ситуации извлекает выгоду, не мучась угрызениями совести. Социальная и психологическая проблема неприспособившихся, чужаков — честных и совестливых, не сумевших или не захотевших стать винтиками общественного механизма, так или иначе варьируется и, во всех романах Белля.
Образ героини романа «Групповой портрет с дамой» Лени представляет собой новый вариант решения этой проблемы. «Контрастом к критикуемому теперь более независимо и уже не столь смущенно обществу наживы для Белля остается морально цельная отдельная личность, которая действует спонтанно, исходя из одной интуитивно полученной уверенности в своих эмоциях. Этот человеческий образ обретает свое содержание в героине романа Лени», — пишет Г. И. Бернхард. В своем «мудром чудачестве», в протесте против окружающего мира Лени не одинока, но своеобразие ее характера сразу выделяет ее в ряду других беллевских героев. В ее лице Белль попытался изобразить естественного человека в неестественном современном мире. В таком случае столкновение между человеком и окружающей средой неизбежно.
Психология Лени чужда буржуазному обществу в целом, вся жизнь Лени, хотя она сама и не осознает этого, — борьба личности, то есть психологического начала, против общества, начала социального. Лени все время пытается охранить свою душу, свою естественность, индивидуальность от нивелирующих посягательств общества (даже униформа молодежной фашистской организации сидит на ней красиво, даже в этом ее своеобразный, неосознанный протест). Именно эта неосознанность во многом и придает Лени силы — невинность души и разума, не приемлющая зла: Лени так и не поняла, что значит быть евреем или читать запрещенные книги в гитлеровской Германии; равнодушная к финансовым вопросам, она так и не сколотила себе состояния, более того, потеряла то, что имела; Внешне Лени вполне вписывалась в «верхи» общества, но внутренне ей чужды его мораль, его психология; в молодости она охотно принимала внешние проявления «красивой жизни» буржуа, но, отторгнутая этим обществом как инородное тело, она довольно легко отказалась от всех его привилегий, добровольно через своего сына Льва примкнула к касте париев — иностранных рабочих-мусорщиков. И она, и Лев отвергают, вызывая недоумение и гнев даже близких друзей, все общепринятые ценности — престиж, карьеру, богатство, официальную религию и т. д. Система ценностей у них своя, совершенно своеобразная.
В чем же все-таки принципиальное отличие Лени от других бе^левских героев? И ее сила, и ее слабость в неосознанности* неумышленности протеста против жестокости и нелепости общества. Характер Лени формировался и утверждался вне каких- либо социальных влияний, исключительно под действием общечеловеческих нравственных законов, принимаемых ею инстинктивно. Инстинкт добра и чистоты в ней так же естествен, как инстинкт женщины и матери.
Белль настойчиво, на протяжении всего романа используя самые разные приемы, подчеркивает, что духовное и физическое начала в человеке взаимосвязаны, едины и нерасторжимы. «На примере Лени Груйтен Белль очерчивает модель материалистической гуманности, которая серьезно принимает элементарные жизненные проявления и формы жизни людей и единство собственного телесного и духовного существования», — считает X. Кайзер. В характере Лени эмоциональное начало явно превалирует над рациональным, при этом характер сильный, цельный. Долгие годы она упорно продолжает совершать под влиянием не мимолетных, поверхностных эмоций, но глубокого и чистого «нравственного инстинкта» такие поступки во имя добра и любви, которые ставят под угрозу ее жизнь и благополучие.
Ее протест, ее борьба в незаметном и естественном для нее и нарочитом и демонстративном для других неприятии, непонимании, отрицании зла. И независимо от форм и результатов этой борьбы образ Лени обладает для читателя обаянием и притягательной силой. Трудно согласиться с М. Райх-Раницки, низведшим этот образ до уровня «вечного немецкого кича» и, и, напротив, переводчица романа Л. Б. Черная, на наш взгляд, совершенно справедливо утверждает, что «...Лени Груйтен — с ее человечными слабостями и недостатками, пожалуй, самый пленительный женский образ в блистательной галерее женских образов Белля».
Л-ра: Проблема характера в зарубежных литературах. – Свердловск, 1991. – 43-53.
Произведения
Критика
