Литературная жизнь Рима I в. н. э. по эпиграммам Марциала
Л. И. Савельева
ВВЕДЕНИЕ
При изучении ряда вопросов, связанных с историей древнего Рима, в частности при ознакомлении с литературной жизнью Рима императорской эпохи, эпиграммы Марциала — незаменимый исторический источник.
Цель настоящей работы — воссоздать на основании критического изучения эпиграмм Марциала картину литературной жизни Рима I в. н. э., показать мастерство Марциала-бытописателя.
Латинский текст эпиграмм цитируется в работе по изданию Фридлендера, русский текст — по рукописному переводу Ф. А. Петровского.
I
В политике императора Августа литературе отводилась немаловажная роль. На литературу императорским режимом возлагались серьёзнейшие задачи: идеологическое оправдание империи, пропаганда и популяризация проводимых императором реформ. Отсюда понятно широкое покровительство поэзии, которое проводилось и самим Августом, и его окружением. Августу удалось привлечь на свою сторону лучшие таланты своего времени, и литература сослужила империи немалую службу (Вергилий, Гораций). И вместе с тем, уже при Августе, особенно во второй период его правления, решительно пресекалось выражение в литературе сколько-нибудь оппозиционного настроения. Литература этого времени особенно активно выполняет роль надстройки по отношению к своему рабовладельческому базису, помогая ему укрепиться.
При преемниках Августа, когда империя уже стабилизовалась, литературе не придавалось такого значения, как раньше, хотя и продолжались в отношении к ней традиции века Августа. Императоры покровительствовали литературе, хотя теперь поэты прославляли их в своих произведениях и состязались в лести по их адресу и без особого поощрения с их стороны. Прославление императора и его деяний считалось для поэта само собой разумеющимся. Писатели, осмелившиеся поместить в своих произведениях намёки против власти, осуждались на смерть, а произведения их «сжигались. При Тиберии был осужден за оскорбление величества историк Кремуций Корд за то, что в своей «Летописи» с похвалой отозвался о М. Бруте и назвал Г. Кассия последним римлянином. Сенаторы постановили сжечь его книги через эдилов.
Особенно невыносим духовный гнёт был при императоре Домициане. При нем были казнены историк Гермоген из Тарса, философ-стоик Арулен Рустик и Геренний Сенецион, а произведения их постановлением сената были сожжены на форуме.
Однако и Домициан разыгрывал из себя покровителя литературы. В юности он, как сообщает Светоний, притворялся увлеченным поэтическими занятиями и даже публично выступал с чтением стихов. Упомянутые Марциалом (V, 5, 7) caelestia carmina о Капитолийской войне, возможно, юношеские произведения Домициана.
В начале своего правлении, по свидетельству Светония, Домициан ревностно занимался восстановлением пострадавших от пожара библиотек. Он учредил состязания в честь Юпитера Капитолийского, повторявшиеся каждые пять лет; на них, кроме конных, гимнастических и музыкальных состязаний, устраивался и конкурс прозаических произведений на латинском языке. В Альбе, на вилле Домициана, магистраты созданной им коллегии жрецов Минервы, устраивали блестящие травли зверей, сценические представления и состязания ораторов и поэтов — Албанские состязания.
И те и другие состязания упоминаются в эпиграммах Марциала. Ряд эпиграмм посвящен участникам этих состязаний. В эп. IV, I, 5-6, написанной на день рождения императора, Марциал желает ему долго славить Минерву и многим вручать дубовый венок. Эпиграмма IV, 54 посвящена Коллину, который удостоился чести получить из рук императора дубовый венок на Капитолийских состязаниях. Эпиграммы IX, 23 и IX, 24 посвящены Кару, который получил в награду на Албанских состязаниях золотой венок в виде оливковой ветви и возложил его на мраморный бюст императора. Эпиграмма IX, 40, 1-2 написана на Диодора, спешащего на Капитолийские состязания и, судя по его греческому имени, на состязания греческих писателей. Намек на Капитолийские и Албанские состязания мы находим в ст. 9-10, т. IX, 35:
Scis...
Cuius Iuleae capiti napcantur olivae Destinet aetherius cui sua sertai pater.
Знаешь для чьей головы родятся оливы Пула
И увенчает кого дубом, небесный отец.
Дело идет о болтуне, который всегда знает все новости, за истину выдает то; что предугадать никак нельзя. Так, он предсказывает результат предстоящих поэтических состязаний, заранее называя победителя. Очевидно, могли быть догадки о том, кто получит награду, причем догадки эти основывались, вероятно, не на достоинствах того или иного произведения, а на расположении императора к автору.
Литературные состязания Домициана были прямым приглашением к лести.
Глубокого и искреннего интереса к литературе у Домициана никогда не было. Из того же Светония мы знаем, что в зрелые годы император перестал интересоваться литературой, не читал ни исторических, ни поэтических произведений, не читал ничего, кроме записок и отчетов о деятельности Тиберия Цезаря.
На примере произведений Марциала мы видим, насколько для литературы его времени был характерен дух лести и раболепия. В его эпиграммах создается фиктивный, весьма далекий от исторической истины, портрет императора, щедрого покровителя поэзии, «владыки девяти сестер». (Эп. V. 6, 18).
Марциал неоднократно с гордостью заявляет, что Цезарь читал его стихи. Так, в эп. 11, 91 он просит у императора пожалования ему «права трех детей», ссылаясь на свои литературные заслуги, и в ст. 2-4 говорит:
Si festinatis totiens tibi lecta libellis
Detinuere oculos carmina nostra tuos,
Quod fortuna vetat fieri, permitte videri.
Если нередко могли мои торопливые книжки
Взоры твои приковать к стихотвореньям моим,
Даруй казаться мне тем, чем быть судьба отказала.
В эп. IV, 27, I он говорит:
Saepe meos laudare soles, Auguste, libellos
Часто, Август, мои ты хвалишь стихи...
О том же говорит Марциал, обращаясь к Фавстину в. эп. VII, 12, 1-2:
Sic me fronte legat dominus, Faustine, serena
Excipiiatque meos, qua solet aure, iocos,
Пусть благосклонно, Фавстин, мои шутки владыка читает
И да внемлет он мне так же, как внемлет всегда.
Но даже преувеличенная благодарность Марциала по адресу Цезаря и гордость отличиями, полученными от него, отнюдь не свидетельствует о щедрости Домициана к своим поэтам. Так, в эп. II, 92 Марциал благодарит Домициана за дарование ему «права трех детей», которое он просил в эп. II, 91; в ст. 5-6 эп. III, 95 он говорит о том же, а в ст. 11-12 с гордостью заявляет, что по его просьбе многим было даровано императором право гражданства. В эп. IV, 37 в ст. 3-4 поэт упоминает о каких-то дарах, будто бы полученных им от Домициана:
Quid, quod honorato non sola voce dedisti
Noni alius poterai quae dare dona mihi?
Разве ты лишь на словах мне честь оказал, а на деле
Не одарил меня так, как неспособен никто?
Возможно, и здесь Марциал имеет в виду все то же право 3-х детей.
Но этим и ограничиваются благодеяния императора. Мы не видим, что была удовлетворена скромная просьба Марциала о проведении воды в его загородный дом из проходящего рядом акведука (эп. IХ, 18). В эп. VI, 10 Марциал, кажется, тщетно просит денег у императора, а в эп. IX, 91 набивается к нему на обед.
Прославляя Домициана, как тонкого ценителя и покровителя поэзии, Марциал часто скорбит по невозвратному, блаженному времени Августа и Мецената и завидует судьбе их любимцев Вергилия и Горация (эп. 1, 107; V, 16, 11-12; VIII, 56).
По этим эпиграммам Марциала видно, какова была истинная цена его лести по адресу Домициана.
II
В эпиграммах Марциала перед нами проходит множество поэтов и дилетантов в различных жанрах. Некоторые выведены под настоящими именами. Это друзья и покровители Марциала, таланты которых он льстиво прославляет. Среди них известный эпик Силий Италик; сенатор и богач Стелла, автор элегий; трагик Варрон (V, 30), разносторонний писатель и остроумный собеседник, земляк Марцйала, Каний Руф из Гадеса; поэтесса Теофила, супруга іКания (VII, 69), сатирик Турн и трагик Каетрик (VII, 42); Цериалий, эпик и буколик (XI, I); поэты, получившие венки на состязаниях, уже отмеченные выше Коллин и Кар. Как поэт и тонкий литературный критик прославляется и будущий император Нерва (VIII, 70; IX, 29); как поэта не раз прославляет Марциал и Парфения, придворного Домициана (IX, 49; XI, I; XII, 11).
Список поэтов и дилетантов с вымышленными именами значительно длиннее первого. Из Марциала мы яснее всего видим, какое широкое развитие получает поэтический дилетантизм, к чему приводит эта болезнь времени, эта поэтическая мания.
Рецитации — полезное начинание Азиния Поллиона еще при Августе стали вырождаться в средство упражнения и поощрения тщеславия бездарных дилетантов. На назойливых рецитантов и тщеславных дилетантов уже жалуется Гораций. Вовремя Марциала рецитации стали манией, мукой для людей с литературным вкусом, которые часто из чувства вежливости вынуждены были присутствовать на рецитациях своих знакомых. В эп. X, 70, 10 Марциал, жалуясь на то, что служба клиента поглощает весь день, не оставляя времени для собственных поэтических занятий, говорит в ст. 10:
Auditur tota saepe poeta die
Часто приходится мне слушать поэта весь день.
Рецитантов особенно охотно высмеивает Марциал: вот больной, который не перестает декламировать и в бреду (IV, 80); вот рецитанты, выступающие с горлом, обмотанным шерстью, чтобы не сорвать голос: эп. VI, 41:
Qui reci'tat lama, fauces et colla revinctus
Ніс se posse loqui, posse tacere negat.
Кто декламирует, шерсть намотав на горло,
Видно, не может никак ни говорить, ни молчать...
Или в эп. IV, 41:
Quid recitaturus circumdas veliera collo?
Convenjunt nostris auribus ista magis.
Вслух собираясь читать, ты что ж себе кутаешь горло?
Вата годилась твоя больше бы нашим ушам!
Вот рецитант жалуется на простуду и все-таки не может отказать себе в удовольствии выступить перед публикой. (III, 18).
Марциал высмеивает также обычай хозяев выступать с чтением своих произведений на пирах. От поэта Лигурина бегут все знакомые: Эп. II, 44, 1-4:
Occurrit tibi nemo quod ІіЬепДег,
Quod, quaeunque venis, fuga est et ingens
Circa te, Ligurinie, solitudo,
Quid sit, scire cupis? Nimis poeta es.
Почему, Лигурин, тебя завидев,
Все бегут со всех ног, боясь встречаться,
И сейчас же вокруг тебя все пусто,
Хочешь знать? Ты — поэт без всякой меры...
Лигурин зазывает знакомых на роскошные пиры, чтобы читать им свои бесконечные скучные произведения, от которых протухают блюда: эп. III, 45 и 50. Намек на подобный обычай встречается в эп. V, 78, 25, где Марциал, приглашая друга на скромный обед, обещает его избавить от упомянутой беды: ст. 25:
Nec crassum dominus leget volumen.
Здесь не будет хозяев с толстым свитком.
О том же он говорит в ст. 16-18 эп. XI, 52. Этой манией патронов пользовались клиенты-параситы, чтобы попасть на обед. Таков Селий, который пойдет на все лишь бы не обедать дома: эп. II, 27:
Laudan,tem Selium сецае cum reti a tendit Accipe, sive legas, sive patron,us agas:
«Effecte! graviter! cito! nequiter! euge! beate!
Hoc volui!» «Facta est iam tibi седа, tace».
Ежели Селий начнет на обед закидывать сети,
Тут уж он хвалит твое чтенье иль речь на суде!
«Великолепно! Умно! Живо! Здорово! Браво! Удачно!
Это по мне! — Да готов, Селий, обед! Замолчи!
Во время рецитаций клиенты поэта-патрона, находясь в публике, устраивали ему овации. Так удовлетворялось его тщеславие. В эп. VI, 48 Марциал смеется над таким патроном:
Quod tam grande sophos clamai tibi turba togata,
Non tu, Pomponi, cena diserta tua est.
He обольщайся, что громко кричат тебе римляне «браво!»
Вовсе, Помпоний, не ты, красноречив твой обед.
Об этой же унизительной роли клиентов говорит поэт и в эп. X, 10, 9-10, где знатный клиент опережает в угодничестве бедняков:
Saepius assurgam recitanti carmina? tu stas
Et pariter gemiuas tiendis in ora manus.
Мне-ль постоянно вставать при чтеньи стихов?
Сам стоишь ты, Обе руки поднося одновременно ко рту.
И в эп. XII, 40, I, в первом лице Марциал говорит о том же: Mentiris, credo, recitas mala саігтіца, laudo.
Врешь ты — я верю; стихи дрянные читаешь — хвалю я.
В эп. IX, 83 Марциал благодарит Цезаря за то, что он своими блестящими зрелищами отвлек поэтов от бесконечных рецитаций и ему обязаны теперь не только глаза, но и уши публики.
Такие поэты, чтобы найти слушателя или читателя для своих произведений, шли на различные уловки. Мы уже говорили о хозяевах, читающих гостям. Другие просили знакомых почитать свои стихи, чтобы в ответ читать им свои: таков Целер в эп. 1, 68:
Ut recitém tibi nostra rogas epigrammata. Nolo.
Non audire, Celer, sed recitare cupis.
Просишь тебе почитать мои эпиграммы? Не стану.
Хочешь не слушать меня, Целер, а сам мне читать.
Другие выпрашивают у Марциала книжки эпиграмм, чтобы подарить ему свои: эп. V, 73:
Non donem tibi cur meos libellos
Oranti totiens et etxigenti,
Miraris, Theodore? Magna causa est:
Dones tu mihi niec tuos libellos.
Что тебе не дарю своих я книжек,
Хоть и просишь о том ты неустанно,
Изумлен ты, Феодор? Да мне важно,
Чтобы ты не дарил своих мне книжек.
Прослыть поэтами стремились люди, не имеющие ни малейшего поэтического таланта, не написавшие ни единой строчки: в эп. II, 88 Марциал обращается к подобному «поэту»:
Nil recitas et vis, Mamerce, poeta videri.
Quidquid vis esto, dummodo nil recites.
Ты не читаешь стихов, а хочешь считаться поэтом,
Будь, чем угодно, Мамерк, только стихов не читай!
Так же в эп. IV, 33:
Piena laboratis habeas cum scrin,ia libris,
Emittis quare, Sosibian,e, nihil?
«Edent h'eredes» inquis «mea carmina».
Ежели книг у тебя обработанных ящики полны,
То почему не издаешь, Сосибиан, ничего?
«Наши стихи» говоришь «наследник издаст».
Эп. VI, 14, 1-2:
Versus scribere posse te disertos
Affirmas, Laberii: quid ergo non vis?
Что писать ты стихи способен ловко
Утверждаешь, Лаберий, что ж не пишешь?
Некоторые из таких тщеславных бездарностей шли на плагиат, другие покупали стихи и выдавали их за свои. Но об этом ниже.
Марциал смеется над тщеславием поэтов, которые у всех спрашивают правдивого мнения о своих произведениях, однако не любят слушать правду: эп. VIII, 76, 1-5:
«Qic verum mihi, Marce, die amabo;
Nil est quod magis audiam libenter».
Sic et cura recitas tuqs libellos,
Et causam quotiens agis clientis,
Oras, Gallice, me rogasque semper.
Verum, Gallice, non libenter audis.
Ст. 8. «Ты, пожалуйста, Марк, скажи мне правду:
Ведь охотней всего я правду слышу»:
Так и вслух мне свои читая книжки
Всякий раз, и дела ведя клиентов,
Просишь, Галлик, меня и умоляешь.
Неохотно, ты, Галлик, слышишь правду».
Иногда знакомые бывают вынуждены неискренне похвалить стихи напрашивающегося на комплимент поэта (V, 63). В эп. VII, 28, 9-10 Марциал в шутку просит Фуска высказать мнение о его стихах, какое тот сам желал бы слышать о своих. Так, иногда поощрялось друзьями тщеславие бездарных поэтов.
При таком множестве поэтов, при таком обилии конкурентов в каждом жанре, между ними не всегда были дружеские отношения, легко возникали зависть, вражда — и здесь сказывается деморализация римского рабовладельческого общества. Когда Марциал в эп. XI, 24 говорит о своих книгах, что их poeta carpii, то это звучит как само собою разумеющееся, само собою понятное, неизбежное.
Понятно, что при таком положении дела нежелание поэта выступить публично в жанре друга воспевается Марциалом, как исключительное благородство. Так, в эп. VIII, 18 он говорит, ст. 1-4:
Si tua, Cerrini, promas epigrammata vulgo,
Vel mecum possis vel prior ipse legi:
Sed tibi tantus inest veteris respectus amici,
Carior ut mea sit quam tua fama tibi.
и ст. 9-10:
Aurum et opies et rura frequens donabit amicus:
Qui velit ingenio cedere, rarus erit.
Если б, Керанний, свои обнародовал ты эпиграммы,
Стали б со мною тебя иль даже больше читать.
Но таково у тебя уваженье к старинному другу,
Что моя честь для тебя чести дороже твоей.
ст. 9-10:
Часты друзья, что дарят богатство, золото, земли,
Но уступивших свое творчество редко найдешь.
В двустишьи XI, 10 поэт говорит о Турне:
Contulit ad saturas ingentia pectora Turnus.
Cur non ad Memoris сагтіца? Frater erat.
Турн свой могучий талант обратил к сочинению сатир.
Что ж не к Мемора стихам? — Братьями были они.
В эпиграмме XII, 94 Марциал от своего имени с возмущением обращается к конкуренту в разных жанрах, от соперничества которого он не может избавиться, покидая жанр за жанром: эпос, трагедию, буколики, сатиры и даже в скромном жанре эпиграммы этот конкурент готов оспаривать у него первенство. Марциал кончает:
Elige, quid nolis (quis enim pudor, omnia velie?)
Et si quid цоп vis, Tucca, rielirique mihi.
Брось хоть одно что-нибудь (на все ведь кидаться бесстыдно)
И нежеланное ты, Тукка, оставь для меня.
Только что приведенные эпиграммы говорят также о том, что разносторонность в поэтических занятиях была обычным явлением. Упомянутый соперник Марциала в эп. XII, 94 без малейшего труда переходит от жанра к жанру. За поверхностный дилетантизм во всех областях Марциал высмеивает Аттика в эп. II, 7, ст. 1-3:
Declamas belle, causas agis, Attice, belle,
Historias bellas, carmina bella facis,
Componis belle mimos, epigrammata belle;
ст. 8
Vis dicam quid sis? mlagnus es ardalio.
И в декламациях мил, и дела ведешь, Аттик, ты мила,
Мило историю ты, мило ты пишешь стихи,
Мило ты мим сочинишь, эпиграммы твои тоже милы.
ст. 8
Хочешь скажу я, кто ты, Аттик? — Бездельник пустой.
Многие из поэтов, друзей Марциала, подвизались в разных жанрах. Особою разносторонностью отличался Канний Руф. В эп. III, 20 он и историк (ст. 2-3), и баснописец (ст. 5), и элегик и эпик (ст. β) и трагик (ст. 7). Из других можно назвать Варрона, трагика и буколика (V, 30) или друга Марциала Цериалия, эпика и буколика (XI, 62, 17-18). Такая всесторонность могла иметь место в то время только при снижении качества литературных произведений. И действительно, из эпиграмм Марциала мы узнаем, что «мило» писать стихи умели многие, а подлинно талантливых поэтов было мало. Для того, чтобы попытаться стать поэтом, достаточно было тех навыков в области формы и стиля, которые давало риторическое образование, оригинальности в этот век эпигонства не требовалось, а подражание образцам могло заходить очень далеко и переходить в прямое заимствование.
Наиболее распространенными жанрами были в это время жанры малых форм (эпиграмма, элегия, идиллия) и мифологический эпос. Деятельность дилетанта-эпика облегчалась обилием образцов для подражания, обилием штампов. Ювенал жалуется на рецитантов и перечисляет избитые мифологические сюжеты бездарных эпических поэм, сюжеты, до тонкости известные публике, и опротивившие ей. Для высокой поэзии характерен уход в область фантастики, безжизненность, а для малых форм — замыкание в сфере частного быта с. особым пристрастием к деталям его, замыкание в сфере интимных переживаний. Для литературы характерно отсутствие глубоких социальных проблем, отсутствие политической тематики, которая выступала лишь в крайней лести императору.
Чрезмерное развитие дилетантизма, о котором дают такое полное представление эпиграммы Марциала — симптом общего упадка литературы. Значение литературы снижается, понижается требование к поэту, а вместе с тем и истинный талант не всегда получает достойную оценку.
Интересно сравнить то, что говорит Марциал о поэтическом дилетантизме, с тем, что рассказывает Плиний Младший в своих письмах. Последний восторженно отзывается о росте поэтических дарований, о частых рецитациях, о росте интереса к литературе и литературным занятиям. Но Плиний, приняв в своих письмах позу благородного покровителя и ценителя литературы, слишком снисходительно судит о поэтических талантах. Послушать его, так чуть ли не все его молодые друзья — величайшие поэты.
Он терпеливо посещал рецитации знакомых и «поощрял» их к дальнейшим занятиям своими восторженными отзывами. Плиний и сам часто выступал с рецитациями своих речей и весьма посредственных стихов. Но из тех же писем Плиния мы узнаем, что публика не встречала с большим энтузиазмом частые рецитации бесчисленных поэтов (Ср. Epist. 1, 13). Плиний сетует на высокомерие публики, которая небрежно слушала выступающего, входила и выходила из зала во время чтения, а подчас просто срывала выступление поэта. И из писем Плиния мы видим ничтожность этой кипучей деятельности дилетантов, в центре которой стоит он сам.
Таким образом, у Марциала, несмотря на поэтическое преувеличение, а вернее, именно, благодаря ему, мы видим более верную картину массового дилетантизма. Марциал высмеивает поэтическую манию, смеется над бездарными тщеславными поэтами, но критика поэтического дилетантизма лишена у него глубины. Он не задумывается над печальными последствиями для литературы этого чрезмерного поверхностного увлечения поэзией. Бездарные дилетанты и их кипучая деятельность кажется поэту лишь смешной и причиняющей неудобства окружающим, в том числе самому Марциалу.
Чем объяснить такое широкое распространение поэтического дилетантизма в I в. н. э.?
Последние десятилетия республики в период социальных потрясений и острой политической борьбы, литература, с одной стороны, используется в политических целях, а с другой — в ней находит отражение аполитизм и индивидуализм, как выражение глубокого политического и идеологического кризиса римского рабовладельческого общества. Выдающимися писателями-прозаиками этого времени были видные государственные деятели (Цезарь, Цицерон, Саллюстий). Другое направление особенно ярко проявилось в творчестве кружка неотериков, занятия участников которого носили дилетантский характер.
В I в. до н. э. огромное значение приобретает риторическое образование. Уже тогда было немало литературных дилетантов из римской знати, прошедшей риторическую школу. Особенно благоприятные условия для развития поэтического дилетантизма сложились после падения республики, в «век Августа». Этому способствовало то значение, которое придавал литературе император, широкое покровительство поэзии самого Августа и его помощников. Долгожданный мир, наступивший после, длительных гражданских войн, также способствовал развитию литературы и искусства. Интерес к литературным занятиям возрос еще и потому (и это одна из главных причин), что активная политическая деятельность оказалась закрытой не только для народных масс, но и для римской аристократии. Риторическое обучение по-прежнему оставалось основой аристократического образования, хотя для красноречия (и политического и судебного) не было больше места. Римская знать ищет удовлетворения своего честолюбия и тщеславия в поэтических занятиях, а риторическая подготовка, полученная в юности, способствует появлению множества поэтов.
Распространению поэтического дилетантизма содействовало учреждение Азинием Поллионом рецитаций — публичных чтений.
Широкого распространения достигает поэтический дилетантизм при Нероне, который сам был поэтом-дилетантом, и крайние размеры принимает при деспотическом режиме Домициана. Поэтические занятия были в то время наименее опасными, а кроме того манила слава Вергилия, Горация, Овидия и других поэтов августова века. Об упадке литературы I в. н. э. говорит ее эпигонский характер, что в свою очередь способствовало еще большему развитию дилетантизма. Подражание становится модой после того как век Августа дал блестящие образцы для подражания, а подражать было не так уж трудно при соответствующей риторической подготовке.
III
Следствием массового поэтического дилетантизма были, как уже отмечалось, такие нездоровые явления в литературной жизни, как плагиат, фальсификаторство, торговля стихами.
Прологи Теренция рисуют нам интересный взгляд его современников на плагиат. Известно, что и Плавт и Теренций перерабатывали пьесы новоаттической бытовой комедии, причем это была переработка весьма близкая к подлиннику, особенно в комедиях Теренция. Заимствования у греков казались естественными и не встречали возражений, использование же ситуации или образов, встречающихся у римских предшественников, считалось плагиатом.
Теренций дважды возражает на обвинение в плагиате в прологах к своим комедиям. Впервые он это делает в прологе к «Евнуху». Судя по тону Теренция, сам он придерживается того же взгляда на плагиат, что и его противник. Он ввел а свою комедию «Евнух» две роли из комедии Менандра «Льстец»: это роль хвастливого воина и его парасита. Менандровская комедия «Льстец» уже обрабатывалась Невием и Плавтом и поэтому Теренций, обвиняется в плагиате. Теренций уверяет своих противников, что это не кража, а ошибка. В прологе комедии «Братья» Теренций вторично оправдывается от обвинения в плагиате и аргументы его не менее интересны, чем в первом случае: он перенес в свою комедию «Братья» сцену из греческой комедии «Совместная смерть» сцену «небрежно обойденную» Плавтом в своей переделке этой пьесы, — т. е. опять-таки сцена заимствована Теренцием из греческой, а не из латинской комедии.
Современники Марциала менее строги. Как отмечалось, вся литература этого периода носит подражательный характер: повторяются сюжеты, ситуации, образы, мотивы, отдельные выражения. Плагиат — это уже прямая кража целого стихотворения или даже целой книжки стихов.
Марциал часто жалуется на плагиаторов (I, 29; 38; 52; 53; 66; 72; X 100, XI, 94, 4; XII, 63). Новые произведение еще до выхода в свет целыми книжками, быстро распространялись в обществе. Образованная публика знакомилась с ними на рецитациях; поклонники поэта записывали стихотворения тут же со слов автора, запоминали их, распространяли сами. Об этом мы читаем у Марциала; эп, II, 6, ст. 5-8:
Haec sunt, quae relegente me solebas Rapta exscribere, sed Vitellianiss;
Haec sunt, singula quae sinu-ferebas Per convivia cuncta, per theatra;
Это те ж эпиграммы, что ты слушал И скорей заносил в свои таблички,
Это те ж, что за пазухой таскал ты На пиры и в театр по одиночке.
Часто поэт читал свои новые произведения друзьям по их просьбе или дарил им свои новые книжки, иногда давал их для прочтения, как видно из эп. I, 117, 2-4. Был у Марциала друг-попечитель Авкт Помпей, который знал все его эпиграммы наизусть и с удовольствием читал их знакомым (эп. VIÌ, 51 и 58). Марциал говорит об Авкте: VII, 51, 9-10:
Denique, si vellet, poterai scripsisse videri:
Sed famae mavult ille favere meae.
Словом, он мог бы прослыть, захоти он, как их сочинитель,
Но предпочел он моей славы глашатаем быть.
Плагиаторы же делали это без зазрения совести. Правда, некоторые из них действовали недостаточно ловко: покупали уже известную публике книжку, переписывали и выдавали за свою. Такого неловкого плагиатора высмеивает и поучает Марциал в эп. I, 66, ст. 1-5:
Erras, meorum fur avare librorum,
Fieri poetam posse qui putas tanti,
Scriptura quanti constet et tomus vilis:
Non sex paratur aut decem sophos nummis.
Secreta quaere carmina et rudes curas
Mutare dominum non potest liber notus.
He думай, скряга жадный, вор моих книжек,
Что стать поэтом так же дешево стоит,
Как переписка жалкого тебе тома:
За шесть монет иль десять не купить «браво».
Ищи стихов необработанных, тайных,
Известной не сменить хозяина книге.
Плагиаторы Марциала — это всегда бездарные поэты-дилетанты, кража которых легко может быть обнаружена во время рецитаций человеком с литературным вкусом. Их собственные стихи, бездарность, которых особенно резко выступает по сравнению с крадеными, выдает их с головой.
Так, в эп. I, 53 Марциал говорит: ст. 1-2:
Una est in nostris tua, Fidentine, libellis
Pagina, sed certa domini signata figura,
Stait cantra dicitque tibi tua pagina: «Fur es».
Есть страница одна, Фидентин, твоего сочиненья
В книжках моих, но печать господина ее несомненна,
Против тебя страница твоя и кричит она: «Вор ты».
О том же говорит он в эп. I, 72 и в эп. X, 100, 1-2:
Quid, stulte, nostris versibus tuos misces?
Cum litigante quid tibi, miser, libro?
К чему, глупец, свои стихи вставляешь в наши?
Противны, жалкий, все они моей книге.
В эп. XII, 63 Марциал обращается к городу
Кордубе с просьбой пристыдить своего поэта-плагиатора: ст. 6-9:
Die vestro, rogo, sit pudor poetae,
Nec gratis recitet meos libellos.
Ferrem, si faceret bonus poeta,
Cui possem dare mutuos dolores.
Устыди своего, прошу, поэта,
Чтоб моих не читал стихов он даром.
Будь поэт он хороший, я стерпел бы,
Я б ему отомстил свою обиду.
Характерно, что Марциал жалуется на плагиаторов, главным образом, в первой книге (I, 29; 38; 52; 66; 72). Большая часть этих эпиграмм обращена к плагиатору, выведенному под именем Фидентина (I, 29; 38; 53; 72). Это бездарный поэт (I, 53; 72) и к тому же плохой декламатор (I, 38).
Понятно, что плагиаторы досаждали Марциалу в начале его поэтической деятельности, когда еще не установилась его слава и эпиграммы его еще не были повсеместно известны, когда он еще только начинал издавать свои произведения. В дальнейшем, когда Марциал стал поэтом, известным не только в самом Риме, но и в отдаленных провинциях (VII, 38; XI, 3; Ср VI, 82), плагиаторам стало трудно присваивать его стихотворения. Читатели уже не только знали его изданные эпиграммы, но, что в данном случае важнее, привыкли к его стилю. Так, в эп. XII, 3 Марциал говорит, обращаясь к книжке: ст. 17-18:
Quid titulum poscis? Versus duo tresve leigantur,
Clamabunt omnes te, liber, esse meum.
Что в заголовке тебе? Стиха два-три прочитают
И в один голос тебя книжкой признают моей.
Поэтому эпиграммы на плагиаторов мы встречаем, кроме первой книги, еще только в эп. X, 100; XI, 94, 4; XII, 63, из которых в эп. XI, 94 Марциал говорит о плагиате мимоходом, только в четвертом стихе. То обстоятельство, что Марциал снова жалуется на плагиаторов только в X книге, кажется, можно объяснить тем, что перед выходом в свет второго издания X кн. в издании книг Марциала был перерыв. О таком, необычно долгом для Марциала, перерыве между изданиями книг мы можем узнать из эп. X, 17, обращенной к другу и почитателю Марку: ст. 3-4:
Sollemnesque iocos пес tristia carmina poscit et queritur nugas obticuisse meas.
Праздничных шуток себе, не унылых просит он песен,
И сожалеет, что вдруг смолкли остроты мои.
Этим перерывом и могли воспользоваться плагиаторы, тем более, что после смерти Домициана положение Марциала в Риме не было таким прочным, как прежде: Парфений умер, некоторые покровители его потеряли при новом императоре влияние.
Напротив, во вторую половину творчества, начиная с седьмой книги, сравнительно часты жалобы на фальсификаторов и завистников. И это обстоятельство, как плагиат, связано с ростом славы Марциала. Эпиграммы на фальсификаторов появляются в седьмой книге (VII, 12; 72), когда Марциал стал уже широко известным поэтом. Фальсификаторы — это зложелатели Марциала, его литературные соперники и конкуренты — клиенты. Своими ядовитыми выпадами против знати, подделанными под стиль Марциала и распространяемыми под его именем, они старались повредить поэту во мнении его высоких покровителей. Они могли навлечь на него и гнев императора Домициана. Светоний сообщает, что император изъял из обращения публично распространяемые пасквили, затрагивавшие первых в государстве лиц и знатных женщин, подвергнув бесчестью их авторов. Не следует также забывать, что вторая половина правления Домициана отличалась особо деспотическим характером. Как раз в это время процветали доносы, от которых никто не считал себя в безопасности. Понятно, как опасны были такие подделки Марциалу, который и без того спешит заверить своих адресатов в безобидности своих эпиграмм. Марциал обращается к своим друзьям с просьбой засвидетельствовать, что он не мог написать эти ядовитые стихотворения (VII, 12; 72; X, 33). К фальсификаторам Марциал обращается в особенно резком тоне. В эп. X, 5 он обрушивает на голову своего врага страшные проклятия в самом торжественном стиле.
Чрезмерное развитие дилетантизма породило и другой порок в литературе того времени. То обстоятельство, что каждый, кому только не лень, брался за перо и мнил себя выдающимся поэтом или во что бы то ни стало стремился прослыть им, снижало значение поэзии. И случалось, что даже известные поэты, обладавшие истинным талантом, недостаточно высоко ценили свое искусство, не были бескорыстными служителями муз. Из эпиграмм Марциала мы узнаем, что в его время торговали стихами. Какой-нибудь тщеславный дилетант готов был купить стихи лишь бы прослыть поэтом, а с другой стороны, поэт, живущий только подачками своих покровителей, не прочь был продать свои стихи, из еще неизвестных широкой публике. Марциал высмеивает и тех и других.
Вот эп. II, 20:
Carmina Paulus emit, recitat sua carmina Paulus.
N,am quod emas possis iure vocare tuurn.
Павел скупает стихи и потом за свои их читает.
То, что купил ты, считать можешь по праву своим.
В эп. X, 102 скорее всего высмеивается такой же «поэт», а не плагиатор:
Ст. 3-4:
Gaditanus, Avite, dicat istud,
Qui scribit nihil et tamen poeta est.
Гадитана спроси, Авит, который
Ничего не писал, а стал поэтом.
Плагиатор же, обычно, все-таки и сам писал стихи, хоть и плохие.
В эп. XII, 46, наоборот, выступают два поэта, которые торгуют своими стихами:
Vendunt carmina Gallus et Lupercus:
Sanos, Classice, nunc nega poetas.
Галл с Луперком стихи свои сбывают:
Не разумны ль теперь поэты, Классик?
Итак, во времена Марциала не существовало авторского гонорара и поэт не получал от издания своих произведений ничего кроме славы.
Но распространение книги до издания могло приносить и приносило поэту материальную выгоду. Предполагалось, как несомненное, что все лица, воспетые поэтом, должны отблагодарить его: в эп. 36 (пятой книги):
Laudàtus nostro, quidam, Faustine, libello,
Dissimulat, quasi nil debeat: imposuit.
Некто, которого я, Фавстин, в моей книжке прославил,
Будто не знает, что он должен мне. Этакий плут.
Друзья и покровители, которым Марциал посвящал свои книги и отдельные стихотворения, отвечали поэту ценными подарками и способствовали его славе своим именем, своим суждением о нем. (См. эп. VII, 36; VIII, 28; VIII, 51 (50); X, 73, XII, 27; XII, 31 и друг.). Кроме того, отдельные эпиграммы писались по заказу (эпитафии, эпиграммы на смерть, на рождение, эпиталамы и т. п.). Также не исключена возможность, что поэт продавал свои стихотворения из еще неизвестных публике любителям стихов и рецитантам.
VI
Писатели и поэты эпохи республики — это, обычно, состоятельные люди, которые от своей литературной деятельности ждали славы и удовольствия, а не материальных выгод.
Не то мы видим уже в век Августа. Вергилий и Гораций пользуются щедротами высоких покровителей, для них творчество — источник их благосостояния. Покровительство поэтам, практиковавшееся в широких размерах самим Августом и его друзьями, стало рассматриваться в дальнейшем, как своего рода долг знати, как нечто обязательное. И в интересах представителей высшего общества было оправдать это ожидание поэтов, для которых поэзия становилась средством существования и которые превращались в клиентов своих знатных покровителей и отдавали им на службу свое творчество. Поэты теряли свою самостоятельность, тематика произведений диктовалась вкусами и потребностями патрона. Лесть, раболепие становятся характерными чертами такой поэзии.
Материальное положение поэта в Риме во времена Домициана не было прочным. При крайне развитом дилетантизме поэзия представлялась легким занятием, талантливого поэта часто не отличали от бездарности и третировали как простого клиента, тем более, что и сами патроны часто мнили себя большими поэтами.
В правление Домициана явно уменьшилась щедрость знати. Причины и в значительном обеднении сенаторского сословия, в результате проскрипций в период гражданских войн и в результате длительного императорского террора (Тиберий, Нерон, Домициан), и в завистливом и подозрительном характере императора Домициана. Римские аристократы ко времени Домициана научились осторожности и опасались кичиться своим богатством и влиянием.
Марциал часто с горечью противопоставляет невыгодность «благородной» поэтической деятельности занятиям адвокатов, музыкантов (кифаредов и флейтистов), цирковых наездников и глашатаев. Так, в эц. I, 17, ст. 1-2:
Cogit me Titus actitare causas
Et dicit mihi saepe «Magna res est».
По судам заставляет Тит таскаться,
Говоря мне частенько: «Выгод много»,
В эп. I, 76 снова противопоставляется выгодное занятие адвоката поэтической деятельности. Уже отмечались выше заключительные стихи эп. III, 4 с противопоставлением поэта кифареду.
В эп. V, 16, ст. 5-8:
Nam si falciferi defendere tempia Tonantis Sollicitisve velim vendere verba reis,
Plurimus Hispanas mittet mihi nauta metretas Et fiet vario sordidus aere sinus.
Коль под защиту бы я Сернопосного храм Громовержца
Взял и с тревожных взимал плату ответчиков я, —
С множества я моряков получал бы испанское Масло,
Деньгами разными всю пазуху я б измарал.
Выше отмечалась эп. V, 56 о преимуществах занятий музыкантов «ли глашатаев и архитекторов, и эп. X, 76 о поэте Мевии и цирковом наезднике Инцитате.
О том же говорит и тоска по временам Августа и Мецената, частая у Марциала, частая вообще у поэтов того времени, которым времена Августа с бурным расцветом поэзии и поэтических талантов, судьба величайших поэтов Вергилия и Горация, близких Меценату и самому императору, казались воплощением мечты.
Так в эп. I, 107, обращенной к Луцию Юлию, Марциал говорит, что будь у него досуг, как у Горация или Вергилия, и он написал бы что-нибудь «важное», что обеспечило бы бессмертие его имени (ст. 3-6). И в эп. V, 16, 11-12:
Sed non et veteres contenti laude fuerunt,
Cum minimum vati munus Alexis erat.
Ho не одной похвалой и древние были довольны,
Если Алексий певцу даром ничтожнейшим был.
В эп. VIII, 56 Марциал так говорит Флакку, ст. 5-6:
Sint Maecenates, non deerunt, Flacce, Marones
Vergiliumque tibi vel tua rura dabunt.
Будь Меценаты у нас, появились бы, Флаик, и Мароны:
Ты б ина поле своем встретить Вергилия мог.
Но, как сказано, такая тоска по августовскому веку и жалобы на свое время становятся «общим местом» поэзии «серебряного века» и, до некоторой степени, их нужно относить за счет риторики и поэтического преувеличения.
Так, сам Марциал вел сравнительно обеспеченную жизнь и владел некоторым достатком, как это явствует из ряда эпиграмм. Так, уже в эп. II, 38 упоминается его усадьба в Номентуме. Из эп. IX, 18 мы узнаем, что у Марциала и в городе был небольшой собственный дом: ст. 1-2:
Est mihi, sitque precor longum te praeside, Caesar,
Rus minimum, parvi sunt et in urbe lares.
Есть у меня — сохрани ее, Цезарь, молю я,
Крошка-усадьба, и есть в городе маленький дом.
Из эп. VIII, 61 мы видим, что в поместье свое он ездил на собственных мулах: ст. 1-2:
Livet Charinus, rumpitur, furit, plorat Et quaerit altos, unde pendeat, ramos:
Ст. 6-7: . . quod sub urbe rus habemus aestivum vehimurqué' mulis non, ut ante, conductis.
Позеленел Харин, вопит он, рвет, мечет
И сук высокий, чтоб повеситься, ищет,
...что под Римом у меня своя дача,
Куда нё на наемных я мулах езжу.
Он в состоянии иногда пригласить друзей на обед (эп. V, 78; X, 48; XI, 52). Способен принести в жертву Аполлону бычка во исполнение обета, если Стелла, его покровитель и друг, станет консулом (IX, 42).
Такого благополучия Марциал достиг дорогой ценой. Тридцать четыре года жизни Марциала в Риме — это тридцать четыре года суетной, утомительной и подчас унизительной службы клиента, службы за приглашение на обед, за подачку. Чтобы жить безбедно и беспечно, поэт должен был отказаться от гордости и стыда.
«Втираясь всюду, раболепствуя перед сильными, жестоко издеваясь над малыми и слабыми, зная всех и каждого, Марциал успел устроить себе, если не беззаботное и верное, зато безбедное существование»
Марциал беззастенчиво выпрашивал подарки у своих патронов, друзей и покровителей, у самого Цезаря. Правда, свои вымогательства он всегда умел облечь в форму остроумной шутки. Вот уже в первой книге эпиграмм он шутит со Стеллою: эп. 44:
Lascivos leporum cursus lususque leonum Quod maior nobis charta minorque gerit Et bis idem facimus, nimium si, Stella, videtur Hoc tibi, bis leporem tu quoque pone mihi.
Резвые зайцев прыжки и веселые львиные игры Я описал на большом, да и на малом листе. Дважды я сделал одно и то же. Коль кажется, Стелла, Лишним это тебе, дважды мне зайца подай.
В эп. VI, 82 в остроумной форме Марциал просит у Руфа плащей. Нарисовав ему забавную сценку, происшедшую между ним, Марциалом, и незнакомцем, который, узнав его на улице, удивился, что знаменитый поэт ходит в дырявом плаще, поэт заключает: ст. 11-12:
Hoc ne saepius accidat poetae,
Mittas, Rufe, mihi bonas lacernas.
Чтоб с поэтом так больше не случалось,
Ты пришли-ка мне, Руф, плащей получше.
В эп. VII, 16 Марциал позволяет себе такую бесстыдную шутку с Регулом:
Aera domi non sunt, superest hoc, Regule, solum,
Ut tua vendamus munera: numquid emis?
Нет ни гроша у меня за душой и твои лишь подарки
Мне остается продать. Регул, не купишь ли ты?
Вот он в эп. VII, 36 благодарит Стеллу за то, что тот прислал черепицы для крыши его загородного дома и неожиданно кончает: ст. 6:
Stella, tegis villam, non tegis agricolam.
Стелла, одел ты мой дом, но не владельца его.
В эп. VIII, 28 поэт воспевает роскошную тогу, дар Парфения, восхищается ее блеском и новизной и неожиданно восклицает: ст. 21-22:
О quantos risus pariter spectata movebit Cum Palatina nostra lacerna toga!
Воображаю, какой поднимется смех, коль увидят На палатинской твоей тоге мой собственный плащ.
Часто Марциал обращается с просьбой к императору. Попрошайничество у императора выражено всегда в форме беззастенчивой лести, но только однажды засвидетельствовано исполнение его просьбы: в эп. II, 91 Марциал просит у Цезаря «право 3-х детей» и в эп. II, 92 благодарит его восторженно за дарование этого права.
Сам Марциал, как мы видим из его эпиграмм, в случаях, когда по римским обычаям необходимо было посылать друзьям и близким подарки, старался ограничиться каким-нибудь пустяком; посылает в качестве подарка книжку своих стихов; или просто отшучивается. Марциал часто жалуется на скудость сатурнальских подарков, или на их отсутствие или выпрашивает их. Мы видим как часто Марциал просит в долг, а иногда, в форме шутки, отказывается его возвратить.
Иногда, правда редко, Марциал вспоминал о своей славе, о своем достоинстве известного поэта и обращался в независимом и гордом тоне к своим патронам. Так, эпиграмму к патрону Понтику (II, 32), который ни в одной тяжбе не смеет помочь клиенту, боясь вызвать недовольство его обидчиков, поэт кончает:
Sit liber, dominus qui volet esse meus.
Будь независим, коль ты быть господином взялся.
Еще более независимо звучит эп. III, 46 к Кандиду (ст. 1-2):
Exigis a nobis operam sine fine togatam:
Non eo, libertum sed tibi mitto meum.
Ст. 11-12 «Ergo nihil nobis» inquis «praestaibis amicus?» Quidquid libertus, Candide, non poterit.
Требуешь ты от меня без конца, чтобы в тоге потел я.
Нет, пусть послужит тебе вольноотпущенник мой.
«Значит, как друг ничего для нас не согласен ты делать?»
Кандид, я сделаю то, что либертину не в мочь.
(Ср. также эп. I, 112; II, 18; II, 68; III, 25; IV, 26; V, 13 и др.).
На протяжении всей своей жизни в Риме поэт жалуется на тяготы положения клиента и унижения, связанные с ним. Часто он присутствует на обедах, где патрон угощает гостей худшими кушаньями (I, 20; III, 60; III, 82; VI, 11; X, 49). Часто он за гроши выполняет унизительную и утомительную службу (III, 36; IX, 100; X, 56; X, 70; X, 74; X, 82; XII, 26 (29); XII, 40). Для надменных богачей, иногда выходцев из рабов, Марциал, несмотря на свой талант и славу, всегда оставался бедным клиентом, таким же, как остальная толпа тогатов. Это-то и возмущало иногда Марциал, не страдавшего, впрочем, чрезмерным самолюбием и чувством собственного достоинства.
На примере Марциала мы видим каким незавидным было положение поэта в императорском Риме. Необеспеченный человек мог заниматься поэзией, лишь встав на унизительный путь клиента.
Таким образом, несмотря на широкое распространение поэтических занятий в Риме в эпоху Марциала, несмотря на обилие поэтов-дилетантов, литература, в целом, переживает упадок.
Об этом говорит эпигонский характер литературы того времени, о том же свидетельствует отсутствие глубокой социальной проблематики в поэзии. Тот факт, что наиболее талантливые поэты появляются в области безжизненного мифологического эпоса (Стаций) и в жанре эпиграммы, обращенной, в основном, в сферу частного быта и интимных переживаний, говорит не в пользу литературы рассматриваемой эпохи.
Деспотический характер правления Домициана и глубокое нравственное разложение римского рабовладельческого общества кладет на поэзию отпечаток раболепия и грубой лести по отношению к сильным мира сего.
О падении нравов свидетельствует и дух тщеславия, конкуренции и вражды, нередко проникающий во взаимоотношения многочисленных поэтов.
Материальное положение поэта, при отсутствии авторского гонорара, было непрочным и унизительным. Таким образом, намечающееся загнивание рабовладельческого базиса находит отражение и в состоянии литературы, как части идеологической надстройки. Это подтверждается и развитием римской литературы.
Л-ра: Учёные записки Казанского государственного университета. Сборник работ историко-филологического факультета. – Казань, 1954. – Т. 114. – Кн. 6. – С. 67-91.
Критика
