Философские воззрения софистов в трагедиях Еврипида

Л. В. Иванова

Раскол среди выдающихся умов Эллады во второй половине V в. до н. э. привел к тому, что в Афинах проложило себе путь новое мировоззрение – софистика (Софисты (sophistai) – «мудруствующие», были первыми преподавателями, которые за плату передавали людям определенные знания. К софистам относят Протагора, Горгия, Продика, Гиппия, Антифонта, Фрасимаха). Как отмечает А.Ф. Лосев, софистика явилась естественным завершением всей «досократовской» философии (Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993. С. 790). Объявление человека мерой всех вещей было основополагающим принципом этого античного просветительского движения. О смещении основной точки зрения на человека говорили не только софисты, глубже всего это положение отразила драматургия Еврипида. Более того, его трагедии являются живым отголоском софистического движения.

Связанный формой древней трагедии, Еврипид вкладывает в уста мифологических героев те радикальные новые теории (скептическое отношение к богам, критика традиционных религиозных, этических и политико-правовых норм, отрицание абсолютов и авторитетов), которые обсуждались на афинских площадях. Примерами могут служить пронизанные идеями софистов трагедия «Умоляющие», в которой в споре, напоминающем софистический диспут, древний афинский царь Тесей отстаивает перед фиванским вестником преимущества народного правления по сравнению с единодержавием (Ст. 420–430) или спор Гекубы с Еленой в трагедии «Троянки» (Ст. 900–1030). Столкновение двух противников, отстаивающих противоположные взгляды по различным общественным или нравственным вопросам, строились по всем правилам красноречия, отражая сильное влияние современной Еврипиду ораторской практики. Диоген Лаэртский в статье, посвященной Протагору, пишет: «Он первый заявил, что о всякой вещи можно высказать два противоположных суждения» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1979. С. 375). Однако М. Канто-Спербер отмечает, что этот метод аргументации придуман не Протагором, о нем говорится в сохранившихся фрагментах трагедии Еврипида «Антиопа» (Греческая философия. Т. I. М.: Греко-латинский кабинет, 2006. С. 117). Очевидно, что Аристотель, хваля Еврипида за то, что он умело сталкивает противоположные мнения и стремления, обнаруживая влияние софистики и риторики (Аристотель. Риторика. Поэтика. М.: Лабиринт, 2000. С. 140), имеет в виду метод аргументации, используемый поэтом.

Разрабатывая в трагедиях большие полемические диалоги, сводящиеся нередко к чисто теоретическим рассуждениям, Еврипид нередко обнаруживает сомнения, господствующие в его душе. Эти сомнения проявляются в том, что поэт усложняет драму, вводя слишком много рассуждений по острым для своих современников вопросам, в частности, об отношении греков к богам. Поэт понимал, что нет ничего прочнее традиционных верований, завещанных отцами. В то же время окружающий мир побуждал Еврипида в них сомневаться, ибо все они приходили в столкновение между собою, в противоречие с действительностью, с требованиями ума и нравственного сознания. Софисты же твердо знали, что в человеческих делах все решается самими людьми, их знанием и силой слова. Не случайно в доме Еврипида Протагор впервые прочел свою книгу «О богах» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1979. С. 376). М. Канто-Спербер отмечает: «Судя по всему, в отношении богов Протагор <возможно, и Еврипид – прим. авт.> занимал позицию агностика, признающего, что человеческий удел не позволяет думать или говорить о богах что-либо определенное. Такой агностицизм не вступал в столкновение с гражданской религией, принятой в Афинах» (Греческая философия. Т. I. М.: Греко-латинский кабинет, 2006. С. 121). Э.Д. Фролов считает, что атеизм как правильно сформулированная и научно обоснованная теория начинает свое существование именно с софистов (Фролов Э.Д. Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли. Л.: ЛГУ, 1981. С. 157). Видимо, поэтому Еврипид вместе с Протагором, Критием, Продиком и попал в разряд атеистов.

Сила новых софистических учений настолько сказалась на Еврипиде, что позволила ему поставить под сомнение вопрос о том, насколько славно деяние Ореста, который, мстя за отца, убивает родную мать. В трагедии «Электра», ослабив вмешательство богов, Еврипид все внимание сосредотачивает на изображении переживаний убийцы матери (Ст. 960–970). Несомненно, в речах Электры и Ореста мы узнаем ту тонкую полемику, которую усвоили философский диалог и софистическая риторика. Наделив чертами софистов своих героев, в которых чувствуются отголоски современных философских споров, Еврипид и Ореста сделал учеником Протагора. Но на чьей же стороне симпатии Еврипида? Электры? Ореста? Ответ на этот вопрос мы находим в другой, одной из самых известных драм поэта, «Орест». В трагедии Еврипид противопоставляет Оресту старца Тиндарея, который резко осуждает тех, кто слишком много доверяет мудрости и ловкости своих речей (Ст. 490).

Несмотря на то, что влияние софистов на эллинскую жизнь было слишком велико, поэт соглашался не со всеми положениями их философии. Наиболее опасной, с точки зрения Еврипида, для традиционных религиозно-мифологических взглядов греков являлась релятивистская идея софистов о договорном, искусственном характере закона, правовых и нравственных норм. Эта идея шла вразрез с народно-религиозными представлениями о богах как источниках и хранителях закона, права и морали. Приведем известное высказывание Аристотеля по этому вопросу: «Радикализм мысли софистов, направленный против старых ценностей, и превратил слово "софист" в синоним "мнимой мудрости", "мнимой философии" (Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1975. С. 123). Более того, релятивистский взгляд на правовые и нравственные нормы как на искусственные установления у софистов обернулся идеей «естественного» права сильного господствовать над «слабым». Против подобного релятивизма софистов выступал Еврипид, вкладывая некоторые положения софистики в уста героев своих драм таким образом, чтобы более выразительно показать трагический конфликт. Так, в «Финикиянках» сын Эдипа, Этеокл, доводит до крайних пределов положение Протагора об относительности человеческих суждений, провозглашая исключительное право сильного, и на этом основании заявляет о своих притязаниях на единоличную власть (Ст. 520). Еврипид показывает беспринципного властолюбца, готового ради обладания царским троном совершить любое преступление и оправдать любую подлость. Поэт полемически разоблачает крайний индивидуализм, откровенно проявлявшийся в Афинах последних десятилетий V века и породивший софистическую теорию «права сильного». Э.Д. Фролов считает, что в «Финикиянках» ярко проявились индивидуалистические тенденции учения софистов, приведшие к провозглашению права сильного от природы на власть (Фролов Э.Д. Факел Прометея. Очерки античной общественной жизни. Л.: ЛГУ, 1981. С. 158). Также Т.В. Васильева отмечает: «Чтобы спасти объективную истину – а это была потребность дня, Еврипид взывал в "Финикиянках" устранить субъективность в представлении о добре и зле» (Васильева Т.В. Комментарии к курсу истории античной философии. М.: АСТ, 2002. С. 38).

Известно, что Еврипид изображал человека таким, «как он есть», и этот человек часто не имел ничего общего с мифологическими героями из-за формальной ловкости и хитроумия, вызванными ростом просвещения, прогрессом диалектики и риторики. Так, в трагедии «Ипполит» Еврипид показывает юношу, наделенного чертами, сближающими его с софистами. В одном лишь нравственном усовершенствовании своего «я» видит Ипполит задачу жизни. В то же время ему не чужды и софистические уловки (Ст. 612). В «Ипполите» впервые был высказан известный принцип, который проник в основы христианской религии: «не согрешишь – не покаешься» (Ст. 1320).

Человек, не совершающий ошибок и прегрешений, чужд Еврипиду. Таков Ясон в трагедии «Медея», корыстолюбивый и беспринципный карьерист, каких немало было в Афинах того времени. Его оправдания – ярчайший пример софистической изворотливости (Ст. 560). Показав Ясона во всей его низости, Еврипид казалось бы ставит Медею выше жалких земных страстей ее мужа. Но в конце трагедии перед нами предстает другая Медея, живущая в Элладе конца V в., где не было недостатка в личностях, томимых жаждою власти, личного успеха и страсти. Потому она и идет на преступление, считая вопреки нормам полисной этики, что человек может поступать так, как ему диктуют его личные стремления и страсти (Ст. 790–800). Это своего рода преломление в житейской практике софистической теории, что «человек есть мера всех вещей», теории, несомненно, осуждаемой Еврипидом, замечает А.Ф. Лосев (Лосев А.Ф. Античная литература. М.: АСТ, 1997. С. 157).

Однако современникам Еврипида, не приемлющим его мировоззрения, рассуждения поэта представлялись чем-то подобным рассуждениям Протагора. В этой связи отметим, что репутация опасного вольнодумца, которой пользовался Еврипид, вряд ли справедлива. Свои вольнодумные мысли поэт обычно декламировал со сцены для того, чтобы опровергнуть их в дальнейшем ходе действия. Примером может служить драма «Киклоп», в которой учение софистов подвергается серьезной критике (Ст. 330). В образе Киклопа Еврипидом дана карикатура на тех представителей софистики и риторики, которые, сделав крайние выводы из положения Протагора об относительности человеческого познания, стали утверждать, что человек сам определяет, что является для него истиной, законом и нормой общественного поведения.

Таким образом, Еврипид увлекался различными идеями софистов, не удовлетворяясь ни одной. Рассмотренные трагедии свидетельствуют о раздумьях и поисках поэта, часто мучительных, но редко завершавшихся обретением истины. Называя искусство убеждения единственным властелином человека, Еврипид настоятельно предостерегает от извращения правды и справедливости при помощи красивых речей. И если Еврипида нельзя назвать учеником определенной школы софистов, то несомненно, что самый дух софистики пропитал все его творчество.