Живая тень Данте
Александр Дейч
Тень Данта с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.
А. Блок.
Однажды глубокой ночью в ворота одного монастыря громко постучал бледный, измученный путник. Лязг железа гулко раздался в тишине. Привратник спросил, кто стучит и что ему надо. На это незнакомец ответил глухо и кратко: «Мира».
Старая легенда рассказывает, что этот путник был флорентийский изгнанник, величайший поэт Италии Данте Алигьери. Не только для себя жаждал он покоя, мира, но и для родины своей, терзаемой бесконечными распрями, войнами и междоусобицами. Современному читателю, не оснащенному историческими сведениями о чрезвычайно сложной и путаной эпохе средневековья, трудно теперь разбираться в постоянных столкновениях сторонников папской власти — гвельфов с приверженцами светской, императорской — гибеллинами. Не в этом заключена и главная ценность и непреходящая сила творчества Данте. И все-таки надо знать, что поэт принадлежал по рождению к старинному гвельфскому роду, поддерживал папскую курню, а потом, разочаровавшись в чрезмерных притязаниях пап на владычество, стал гибеллином. Находясь в изгнании с 1302 года до самой смерти (1321), он жил утопической мечтой о какой-то универсальной империи, которая положит конец всем распрям, объединит Италию и принесет счастье измученному народу.
Феодально-рыцарская знать, гнездившаяся в замках с подъемными мостами и крепостными валами, была чужда Данте, и он сторонился ее как опасной силы, враждебной народу.
Все это не в прямом, а в опосредствованном виде отразилось в творчестве поэта, в его общественных идеалах, определило неповторимое своеобразие его взглядов и суждений. В них нет ни единства, ни стройности, потому что жил он в переломную эпоху, и недаром Данте — «...последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени».
Католичество с его культом святых и особенно Мадонны (Богоматери), со столетними суевериями и суровым монастырским бытом, несомненно, оказало свое воздействие на Данте. Его ученость, приобретенная скорее всего самообразованием, покоится на символике, мистике и метафизике церковной литературы. В том, что Данте пользуется всем арсеналом средневековой схоластики, чувствуется отражение мрачной поры владычества церкви. И, конечно, его поэзия утонула бы в потоке схоластических сочинений, если бы он не сумел преодолеть узы времени и не сделался поэтом предвозрождения. Сквозь дремучий лес аллегорических образов пробивается живой свет истинно человеческих чувств, и перед нами встает горячий и непримиримый борец за светлые идеалы.
Огромная литература о Данте на множестве европейских языков растет с каждым годом, и все же о его жизни и личности мы знаем не многим больше, чем, скажем, о Шекспире. Его творения в той или иной мере автобиографичны, но из них мы узнаем до обидного мало о предках поэта, о близких и родных, о среде, которая вскормила его и помогла сложиться как поэту и мыслителю.
Воображение переносит нас во Флоренцию тринадцатого века. Длинные, узкие улицы с темными переулками, где выступают фасады домов с громоздящимися один над другим этажами. Женщины в пестрых платьях ходят за водой на площадь, где мерно журчит фонтан. Много церквей и часовен, в воздухе плывет торжественный перезвон колоколов. В праздники по городу движется шествие монахов с толстыми зажженными свечами. Чужеземные богомольцы проходят через Флоренцию, направляясь в «святую землю». Иногда этот строгий город, обнесенный тройным поясом каменных стен, оглашается веселым пением, наполняется танцующей молодежью. Ремесленные цехи справляют свои праздники под звуки оркестров, под звон веселых песен и шуток. Много цветов, особенно в руках девушек, тоже напоминающих цветы в своих ярких нарядах.
Но такая идиллия бывала редко. Чаще в смутное и тревожное время гудел над городом набат, из домов выбегали вооруженные горожане, и на улицах вспыхивали стычки. Сторожевые башни всегда напоминали о военной опасности. Флоренция сражалась и с феодалами, нападавшими из рыцарских замков, и с соседними городами. Внутри городских стен шла своя борьба гвельфов и гибеллинов.
Как-то, в самом раннем возрасте, когда Данте едва исполнилось девять лет, он встретил на улице почти свою ровесницу, дочь соседа Портинари по имени Беатриче. Эта первая встреча, давным-давно превратившаяся в поэтическую легенду, воспламенила мысль мальчика и создала в его представлении нетленный образ Любви, вошедший впоследствии в его творчество. О девочке в ярко-красном платье как воплощении Вечно Женственного рассказывает Данте в первой своей книге «Новая Жизнь» («Vita Nuova»). Вернее, это значит «Обновленная жизнь», потому что поэт повествует о том, как расцвела и обновилась его жизнь, окрыленная любовью к Беатриче.
Книга Данте, которую и современный читатель воспринимает с интересом и волнением, была для своего времени явлением необычным. В ней звучит голос человека, умеющего ценить земное счастье и земную любовь. Католические призывы к умерщвлению плоти, к отказу от греховной чувственности столкнулись в книге Данте с живыми порывами молодости.
Книга оригинальна по замыслу и форме. В ней несколько сонетов и канцон, связанных между собой прозаическим повествованием, как бы комментарием к душевным переживаниям автора. Как непохож этот насквозь субъективный Дневник или поэтическая исповедь на темные, схоластические сочинения средневековых мыслителей, окрашенные мистикой. Правда, в «Новой Жизни» есть традиционные для той поры вещие сны и видения, приводящие автора в состояние крайней экзальтации или глубокого отчаяния. Но символика этих снов и видений лишена метафизического налета, хотя в ее основе — образы христианской мифологии.
Вот прошла девочка в алом наряде, и один вид ее преобразил внутренний мир молодого поэта. Даже близким флорентийским друзьям он не раскрывает тайну своей высокой любви, отводит их испытующие взгляды от Беатриче, делая вид, что любит другую флорентийку.
Второй раз происходит встреча Данте с Беатриче. Она идет по улице с двумя спутницами, и поэт удостоен ее приветственного поклона. Она в белом платье, во цвете молодости и красоты. Воодушевление овладевает поэтом. Он славит свой женственный идеал, стихи его переливаются звонкими рифмами и сладостными созвучиями. Среди итальянских поэтов Данте, пожалуй, уже самый сильный и вдохновенный, несмотря на молодость. Ему двадцать семь лет, когда он заканчивает книгу-поэму о радостной и всепоглощающей любви. Принято говорить, что в любви к Беатриче больше преклонения, чем земного чувства. В этом много правды, но все же Беатриче Портинари не божественная мадонна, а земная девушка, исполненная красоты и добродетели. Эстетическое сливается у Данте с этическим, и одно без другого не существует. Все возвышенно и потому прекрасно в переживаниях автора «Новой Жизни». Эти переживания — чудесное слияние радости и тревоги, восторга и отчаяния. Темные предчувствия гнетут сердце поэта: его Беатриче слишком хороша для грешного мира. Страшные образы надвигающейся смерти проходят длинной чередой: женщины с распущенными волосами плачут об утрате, сумрачно звучит голос, подобный голосу библейского пророка. В одном из видений, описанном в сонете, достаточно прозрачна символика любви: мадонна (госпожа) держит во рту окровавленное сердце поэта:
В веселье шла Любовь; и на ладони
Мое держала сердце; а в руках
Несла мадонну, спящую смиренно;
И, пробудив, дала вкусить мадонне
От сердца — и вкушала та смятенно,
Потом Любовь исчезла, вся в слезах.
Так, уже в начале книги звучит трагическая нота. В том городе и том веке и личное и общественное счастье было непрочно. В какие бы аллегорические образы ни рядилась мысль поэта, сквозь них проступает живая правда его дней. Такая идеальная любовь-преклонение существовала только в возвышенных мечтах. Действительность жестоко уничтожала эти мечты лязгом оружия, звоном золотых червонцев, превращавших вольное влечение сердец в куплю-продажу, в коммерческие или династические браки. И сам Данте Алигьери был женат на Джемме из знатной гвельфской фамилии Долати, а Беатриче Портинари, если верить некоторым биографам, вышла замуж, у нее были дети, и умерла она в двадцатипятилетнем возрасте.
Как бы ни была сильна и содержательна индивидуальность писателя, такие повести автобиографического характера не могут приобрести обобщающего философского значения, если их автор замкнут в себе самом. «Новая Жизнь», несмотря на способ изложения, продиктованный эпохой, включает, наряду с лирической исповедью обобщающие элементы, почерпнутые из внешнего мира. Поэт в горе стремится к общению с людьми, хочет, чтобы тяжесть его утраты разделили другие. Самая смерть Беатриче должна, по мысли Данте, внушать стремление к добру и веру во всемогущество человеческой мысли. Все божественное, внушаемое отцами церкви, — ничто по сравнению с человеческими чувствами. По Флоренции проходят паломники, направляясь к святым местам. И Данте, обращаясь к ним, говорит о страданиях, которыми, как ему кажется, охвачен весь город, оплакивающий смерть Беатриче.
Она почила, наша Беатриче!
И повесть той кончины такова.
Что зарыдает каждый человек.
Величава грусть Данте. Она несется вперед, как могучие волны спокойной реки. Поэт дает обет сказать о Беатриче «то, что никогда еще не говорилось ни об одной женщине». Никто из современных Данте поэтов не осмелился бы дать такого обещания. Его старший современник, болонец Гвидо Гвиницелли, создатель «нового сладостного стиля» в поэзии, рассматривал любовь как жестокую сокрушительную силу, что сближало его концепцию с традиционными католическими понятиями о том, что «женщина — сосуд дьявольский и греховный». Но Гвиницелли делал неожиданный смелый вывод, провозглашавший женщину «чистым ангелом» и существом идеальным. Это утверждение содержится и у Данте, считавшего Гвиницелли своим учителем. Но мотивы сокрушительной любви у него сведены к минимуму. Юноша, и в горе исполненный жизнерадостной энергии, видит в любви начало, полное гармонии и огромного человеческого счастья. Почти все без исключения исследователи творчества Данте утверждают, что он был «добрым католиком», глубоко верующим человеком. Но он дальше своих современников пошел по вязкой тропе скептицизма, и не все догматы христианства казались ему непререкаемыми. Вместе с другом своим, поэтом Гвидо Кавальканти, он был заражен вольнодумством, и не раз в его творениях можно встретить завуалированное сомнение в бессмертии человеческой души. Именно эти сомнения в личном бессмертии вызывали уверенность в бессмертии возвышенных идей и силе разума. Тело Беатриче покоится в гробу, но не может умереть образ нравственного совершенства и понятия о человеческом благе.
Если верить самому поэту, то он видел Беатриче лишь несколько раз. Но где кончается правда и начинается поэтический вымысел, сказать трудно. Портинари жили неподалеку от Данте, и невозможно предположить, что поэт так редко мог видеть свою возлюбленную. Вообще на «Новую Жизнь» нельзя опираться как на строго автобиографический документ.
Философское произведение Данте «Пир» («Convivio»), последовавшее хронологически за «Новой Жизнью» и не оконченное автором, содержит в дополненном виде все те же мысли о любви, как «о духовном единении души с любимым предметом», как о высшем земном счастье.
Обо всем этом приходится говорить, чтобы понять Данте сегодня. Ведь и ныне теологи на Западе силятся свести многообразие творчества великого итальянца к пропаганде традиционных католических идей. Для них величайшее произведение Данте «Комедия» (впоследствии наделенная потомками эпитетом «Божественная») — лишь иллюстрация к христианской доктрине о греховности и искуплении вины человеческого рода. Но нельзя поэму, в которую вложена страстность и непокорность поэтической мысли, обеднять и фальсифицировать в угоду расшатанным устоям католицизма.
«Божественную комедию» не без основания принято считать энциклопедией средневекового мировоззрения. Но ведь и в этом мировоззрении наряду с обветшалыми и мракобесными сторонами были и черты прогрессивные, открывавшие измученному народу перспективы не потусторонней райской жизни, а земной, более справедливой и радостной. Примечательно, что уже в XIV веке Италия, еще не знавшая типографского станка, разнесла в списках отдельные песни «Комедии». Бессмертные строфы о любви Франчески и Паоло, о графе Уголино и его сыновьях распевались на площадях итальянских городов. Глубоко в народ входили крылатые афоризмы поэта. Столетиями ученые и поэты по-своему истолковывали сокровенный смысл знаменитой поэмы, превращая ее автора то в правоверного католика, то в вольнодумца, то в мистика, живущего в мире символов, то в певца жизненной правды.
Уже стало банальным сравнивать грандиозное строение поэмы с величественным храмом былых времен, где каждая деталь строго взвешена и рассчитана. Три части включают весь загробный мир в представлении средневекового человека: «Ад», «Чистилище», «Рай». Аллегорическая цифра «три», воплощающая божественное триединство, — сознательный замысел поэта. Вокруг этого числа, иногда помноженного на три, строится здание поэмы. 33 песни заключены в каждой части, а всего их сто, потому что поэме предшествует еще введение. Форма терцины (трехстишия) принята для всех частей «Комедии». Беатриче носит три цвета одежды, у царя ада Люцифера — три пасти, в каждой из них он держит по грешнику. В аду девять кругов (утроенная троица), в чистилище им соответствуют девять уступов горы, в раю — девять небесных сфер. Такая строгость в построении поэмы свидетельствует о том, что Данте был оснащен всеми знаниями, которые могла ему предоставить средневековая духовная и светская наука. Самая мысль описать загробный мир существовала и до Данте. Был особый жанр так называемых «видений», где воспаленный религиозной экзальтацией ум якобы проникал в тайны вселенной, видел нестерпимые муки грешников в аду и наслаждался вместе с праведниками в раю. Такие «видения», рожденные монашеской литературой, имели одну цель — пропаганду католичества и устрашение людей предстоящим возмездием на том свете.
Данте знал не только различные жанры религиозной и феодально-рыцарской литературы. Ему, конечно, были известны творения античных авторов. Древние греки и римляне, обращаясь к потустороннему миру, изображали его как царство вечного мрака, где бродят печальные тени. Гомеровское описание преисподней, царства Аида, отнюдь не привлекательно, и даже лучшие люди, герои, подобно Ахиллу, скорее хотели бы быть бедными поденщиками на земле, чем царями в преисподней. Хитроумный Одиссей спускается в царство мертвых, чтобы встретиться с их тенями, а в поэме Вергилия «Энеида» троянец Эней беседует в подземном мире со своим отцом Анхизом, который пророчествует сыну блестящую судьбу. Творчество Вергилия было в эпоху раннего христианства как бы связующим звеном между язычеством я новой верой. Средневековые теологи даже находили в одном из стихов Вергилия намек на предстоящее рождение Христа. В их воображении римский поэт выглядел языческим волшебником, и о нем слагались легенды, впоследствии роднившие его с чернокнижником Фаустом.
Самые разнообразные литературные и фольклорные источники служили материалом для «Комедии» Данте. Но, чтобы понять его замысел, необходимо понять те обстоятельства, в которых находился поэт.
В тридцатилетием возрасте, в 1295 году, Данте деятельно участвует в общественной жизни Флоренции. Прошла пора его юности и вместе с ней пора созревания возвышенных моральных идеалов. «Новая Жизнь» и «Пир» навсегда останутся сложными и важными художественными документами глубокого умственного развития поэта и мыслителя. Теперь, как бы отрешившись от самоуглубленности и самопознания, Данте бросается в жизнь городской коммуны, занимает почетную должность приора, выполняет дипломатические поручения, ведя переговоры в Риме с папой Бонифацием VIII. Он еще по-прежнему гвельф, но в их стане нет согласия. Бурный рост города, процветание торговли и ремесел создают классовое неравенство между богачами («жирный народ») и низшими слоями (popolo minuto). Так, гвельфы распадаются на «черных» (оптиматов) и «белых» (пополанов) из более демократической среды. Данте, приписанный к ремесленному цеху аптекарей, стал яростным «белым» и вместе с младшими цехами боролся против навязываемого им господства «черных». Внутригородская борьба была длительной и жестокой, но в 1302 году «черные» взяли верх. Данте в то время находился в Риме и заочно был присужден к изгнанию из Флоренции. В суровом приказе говорилось, что он подвергнется сожжению, если осмелится вернуться в город.
Так началась пора скитаний Данте. По его словам, он узнал, «как горек хлеб чужой, как тяжело всходить по лестницам чужим». Он то появляется на виду, то снова исчезает. Рассказывают, что Данте побывал почти во всех городах Италии, ища прибежища и поддержки. Утверждали, что Данте посетил и Париж, где с блеском выступил на одном диспуте.
Одиночество на чужбине (по-видимому, его жена Джемма Донати оставалась во Флоренции), разочарование в папской партии гвельфов, страх за будущее родного города — все это породило у поэта надежды на благородную роль императорской власти. В 1310 году германский император Генрих VII вступил с войсками в Италию, и восторженный поэт объявил себя его приверженцем. Трактат «О монархии» выразил веру его автора в идеального монарха, служащего народу и не зависящего от церкви и папства.
Должно быть, Данте разочаровался бы в своем идеализированном императоре, если бы тот старался мечом разрубить узел социальных противоречий в Италии. Но Генрих VII вскоре скончался, и надежда Данте на возвращение во Флоренцию рухнула. Последние шесть лет Данте правел в Равенне, до самой смерти работая над «Комедией».
В работе над тремя частями поэмы были разрывы во времени, когда поэт, раздираемый сомнениями, мучимый тоской по родному городу, выражал каждый раз по-новому свое отношение к историческим событиям и отдельным личностям, переоценивал былые заблуждения и искал нового решения самых запутанных политических проблем. Мир и объединение Италии были его идеалами, недостижимыми, как он это хорошо сознавал. Отсюда горечь основного тона поэмы, особенно ее первой части («Ад»). Отсюда та растерянность, смятенность, с которой он вступает «на полдороге жизни в темный лес, где прямая дорога была затеряна, запутана». В этом лесу, символизирующем жизнь человека, достигшего полной зрелости, его готовы разорвать аллегорические звери: рысь (сладострастие), лев (гордость) и волчица (алчность). На помощь приходит собрат Данте, древнеримский поэт Вергилий. Он поведет его по аду и озарит дорогу светом разума.
Этим открывается удивительное путешествие по загробному миру. Невозможно поверить, чтобы Данте, изображая нисхождение по девяти кругам ада, старался выдать свое путешествие за реальность. Даже самые набожные его современники, допускавшие существование загробного мира в соответствии с католическим учением, не могли не заметить, что тут в описаниях явственно выражались личные взгляды поэта на современную ему жизнь, симпатии и антипатии автора.
Вся поэма глубоко субъективна. Живые мысли и чувства единственно живого человека в адском царстве мертвых проступают очень явственно. Авторское «я» прорывается уже во второй строке поэмы: «Я очутился в сумрачном лесу». Взяв на себя власть верховного судьи в созданном им фантастическом мире, Данте расправился со своими общественными, политическими и личными противниками. Недаром же Генрих Гейне назвал Данте «общественным обвинителем в области поэзии».
Единственным мерилом Данте служит его совесть. Со страстью прокурора приговаривает он к разным мерам наказания и людей из прошлого и своих современников. Данте, которого объявляют добрым католиком, отвергает догмат непогрешимости пап и четырех из них обрекает на адские муки. Папы-корыстолюбцы, торговавшие духовными должностями, обречены торчать вниз головой в огненном озере, наполненном горящей смолой. Папа Николай III, увидев Данте в монашеском одеянии, принимает его за своего преемника Бонифация VIII, которого, несомненно, ждет такое же наказание. Ведь он злейший враг Данте, виновник его изгнания из Флоренции.
В этом эпизоде и в десятках других с виду спокойное повествование поэта превращается в яростный памфлет. Нет, это не бесстрастное средневековое «видение», написанное каким-нибудь монахом с дидактической целью. Неуемная страсть Данте прорывается адским огнем. Каждому читателю ясно, что Данте сочинял не архаическую стилизацию, а очень современное, злободневное произведение, дышащее пылом политической борьбы.
Для поэта-воителя особенно ненавистны ленивые сердцем, равнодушные падшие ангелы, не ставшие дьяволами. Они томятся в преддверии ада, горько сознавая свое ничтожество.
А дальше, из круга в круг, идут грешники, награжденные различными пороками: трусы, лицемеры, ханжи, еретики, обманщики, убийцы, — их всех не перечесть. Это не аллегорические фигуры, а большей частью предшественники и современники поэта. Он называет их действительными именами, выражая сочувствие или враждебность.
Есть в «Аде» образы и картины, которые своей художественной силой волнуют десятки поколений. Такова введенная в поэму повесть о Франческе и Паоло. Они за преступную, с канонической точки зрения, любовь обречены навеки кружиться в бешеном огненном вихре. История их любви, услышанная Данте, приводит его в смятение. Он исполняется таким сочувствием, что теряет силы и падает в глубокий обморок. Здесь узнается автор «Новой Жизни», умевший вознести любовь к Беатриче до космических размеров.
Трагизмом насыщена история графа Уголино, который был обвинен в политической измене и брошен с четырьмя малолетними детьми в Башню голода.
По собственному признанию Данте, его «Комедия» написана «средним» слогом. По стилистическим понятиям эпохи это значит, что в поэме нет ни особой трагедийной приподнятости, ни нарочитого снижения стиля до комического бурлеска. Данте справедливо считается родоначальником итальянского литературного языка. Его предшественники только намечали путь, по которому пошел поэт, прославивший в трактате «О народном красноречии» красоту и величие народной итальянской речи. К стилевым качествам поэмы надо отнести и то разнообразие, с которым говорят ее герои соответственно их сословию и общественному положению.
Быть может, Данте преследовал цель наибольшей выразительности и наглядности. Если образованные читатели, не задумываясь над достоверностью изображаемого, наслаждались богатством поэтической мысли «Комедии», то простолюдины верили, что Данте действительно составил путеводитель по загробному миру. В известном анекдоте рассказывается, что две веронских женщины, встретив Данте на улице, говорили о нем как о человеке, который спускается в ад и возвращается оттуда, когда ему угодно. При этом они решили, смотря на его смуглое лицо, что он загорел и закоптился в аду.
Данте дал своим читателям ключ к пониманию «Комедии». Он указал, что в ней есть не только прямой, но и аллегорический смысл, что она, по его замыслу, воплощает историю идущего впотьмах, заблуждающегося, ищущего путей и снова их теряющего человечества. Само название «Комедия» предвещает счастливый конец и показывает, что поэт полон веры в радостное будущее человечества. Пройдя через ад мучительной борьбы за существование, через чистилище, люди обретут рай. Для средневекового поэта этот рай замкнут в традиционные формы католического неба, где обитает бог со своим воинством. Но несомненно, что такой великий поэт, как Данте, жил и боролся не за небесное, а за земное счастье, каким бы призрачным оно ни казалось в его жестокий век.
Место действия «Комедии» до того продумано и геометрически расчерчено автором, что до сих пор в комментариях и итальянских школьных изданиях поэмы прилагаются карты ада, чистилища и рая, словно к настоящему путеводителю.
Данте воспользовался легендой о Люцифере (Сатане), низвергнутом богом с поднебесной высоты. При своем падении Люцифер пробил в земле глубокую воронку, в которой будто бы и находятся девять кругов ада. А сам Люцифер, разъяренный, поросший мохнатой шерстью, яростно грызет трех самых больших грешников. Один из них — евангельский предатель Иуда, а два других — римляне Брут и Кассий, убившие Юлия Цезаря. Данте считает их преступниками, потому что они враги верховной светской власти, империи, установленной Юлием Цезарем. В идее «цезаризма» Данте видел спасение Италии.
Со спутником своим и водителем Вергилием Данте покидает багрово-черный сумрак ада, сотрясаемого воплями и стонами грешников. Пройдя сквозь центр земли, они выходят на свет. Высоко горит в небе яркая звезда любви, напоминая о Беатриче, взор ласкает зелень земных растений, покрывающих гору чистилища, вдали стелется гладь широкой реки. Пластическая скульптурность адских видений сменяется живописными красками и мягким колоритом пейзажа. Мимо такого разнообразия изобразительных средств великого итальянского поэта не прошел никто из исследователей.
Теперь путникам приходится подниматься по девяти уступам горы, и на каждом из этих уступов согрешившие очищаются от смертных грехов. Здесь гордецы, завистники, злые и раздражительные, чревоугодники, сребролюбцы, раскаявшиеся жестокосердные и равнодушные люди.
Колорит «Чистилища» несравненно мягче и спокойнее, чем в «Аде». Даже стихи звучат мелодичнее, как те псалмы, что распевают души чистилища, готовясь достигнуть райских высот. Но Данте и здесь бывает осуждающе резок в своих оценках тех, кто, пользуясь высоким саном и положением, жил недостойной жизнью. Политические деятели, правители городов, даже римские папы носят на челе своем огненную букву «Р» — peecatum — грех. Неотступно думает Данте о своей несчастной родине. В гневных словах поэта чувствуется горечь флорентийского гражданина, лишенного отечества:
Италия — раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила.
Не госпожа народов, а кабак!
А у тебя не могут без войны
Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.
Тебе, несчастной, стоит оглянуться
На берега твои и города:
Где мирные обители найдутся?
(«Чистилищe», VI).
Любопытно, что ни в аду, ни в чистилище Данте не находит никого из своих предков или родных. Ни о ком из них он там не упоминает, и лишь в райской обители, куда Данте входит, ведомый Беатриче (Вергилию как язычнику туда доступ закрыт), ему встречается далекий предок, рыцарь Каччагвида. Из уст этого рыцаря Данте не без радостного сочувствия слышит описание патриархальной Флоренции, спокойно жившей под звон городских часов, отбивавших золотое время мирного труда.
Но Данте не зовет назад к этому прошлому. Его смелый взор обращен в будущее. Он не может понять, что универсальная монархия, как и образ справедливого императора, — неосуществимая мечта.
По общепринятому мнению, «Рай» — наиболее бледная и схематическая часть «Комедии». Это можно объяснить только тем, что положительные идеалы Данте были расплывчаты и утопичны. Здесь на первый план выдвигается идея торжествующей и облагораживающей Любви, воплощенная в Беатриче. Тот, кого принято считать ортодоксальным католиком, самовольно, без папских булл, властью самодержавного поэтического слова возводит свою Беатриче в сан святой и сажает ее в блеске славы где-то неподалеку от верховного божества. Это небывалая дерзость. Правда, пройдет два-три века, и прославленные художники будут писать своих мадонн с земных женщин, далеких от небесных добродетелей. Но ведь Данте жил в гуще средневекового мрака, когда одно неосторожное слово вызывало обвинение в ереси и грозило костром инквизиции!
Живописность «Чистилища» уступает место грандиозным световым картинам и звучанию «хрустальных» сфер космического пространства. Следуя за Беатриче, Данте переходит от планеты к планете. Луна и Меркурий, Венера и Солнце, Марс и Юпитер, Сатурн и сонмы неподвижных звезд населены душами «блаженных», удостоенных высшей благодати. В стихах Данте слышны отголоски учений схоластов-богословов. Все наивное несовершенство средневековой космографии раскрывается в рассуждениях о строении мира, происхождении лунных пятен, силе притяжения планет.
Не надо думать, что в «Рае» поэт написал восторженную идиллию, забыв о грозных изобличениях «Ада» и «Чистилища». Нападки на распущенный и продажный папский двор, на недостойных представителей светской власти звучат довольно резкими аккордами и в этой кажущейся гармонии сфер. Средневековый богослов и здесь не раз оттесняется горячим политическим памфлетистом.
Вся «Божественная комедия» при большом разнообразии тем и сюжетов выглядит как лирическое произведение, в центре которого стоит живой, мыслящий, чувствующий и страдающий человек — сам Данте. Его психологическая драма — это единственная пружина действия. Огромная и сильная индивидуальность Данте приковывает к себе внимание веков.
Что же приносят нашей современности творения Данте? Стоит ли преодолевать средневековую форму его поэмы и разбираться в многочисленных комментариях, чтобы дойти до подлинного смысла того, что хотел сказать великий поэт? Да, стоит. Человечество было бы беднее, если бы в его сознание не проникало преодолевшее свое мрачное время страстное поэтическое слово итальянского мыслителя.
В неаполитанском Национальном музее находится бронзовый бюст Данте. Это одно из немногих изображений поэта, созданное уже спустя много времени после его смерти, в XV веке. На нас смотрит овальное, сосредоточенно-строгое лицо с большими впалыми глазами, орлиным носом и несколько выдвинутой нижней губой. Он словно в монашеском одеянии, и от всего облика веет аскетизмом, отрешенностью. Но вместе с тем чувствуется, что это человек сильных страстей и непоколебимой воли.
Должно быть, очень точно Пушкин назвал его «суровым Дантом». Поэт-гражданин, никого и ничего не щадивший во имя своей совести, он одним из первых в европейской литературе был создателем тенденциозной поэзии, служащей определенным политическим идеалам.
Генрих Гейне в поэме «Германия. Зимняя сказка» так оценил обличительную роль «Божественной комедии»:
Ты знаешь безжалостный Дантов ад.
Звенящие гневом терцины?
Того, кто поэтом на казнь обречен,
И бог не спасет из пучины.
Светлый гуманизм Данте, его жажда мира и справедливости делают живой тень великого итальянского поэта и для нашего времени. Для прогрессивного человечества ценно все то разумное, что вместе с Данте переросло его эпоху, прошло через века к нашей современности.
Л-ра: Октябрь. – 1965. – № 5. – С. 210-217.
Произведения
Критика
