О некоторых стилистических особенностях прозы Хигути Итие
Η. Л. Львова
Писательница Хигути Итиё (1872—1896) занимает одно из первых мест среди мастеров стиля литературы периода Мэйдзи (1868—1911). Значение Итиё-стилиста не меркнет даже при сопоставлении ее литературного наследия с творчеством таких мастеров, как современники Итиё — Кода Рохан и Одзаки Коё. Произведения Итиё вошли в классический фонд литературы периода Мэйдзи не только благодаря оригинальному содержанию, но и блестящей форме.
Многие повести и рассказы Итиё могут служить наглядным образцом романтического стиля 90-х годов прошлопо века. Вместе с тем чисто национальные, свойственные только японскому романтизму средства художественной выразительности сочетаются в ее произведениях со стилистическими приемами мировой романтической литературы.
Хигути Итиё всецело разделяла общий для всех представителей японской романтической школы 90-х годов взгляд на старый литературный язык как на единственное средство для воплощения творческих замыслов писателя.
Все произведения Итиё написаны не современным ей языком, а старым классическим языком феодальной Японии.
Пристрастие к старому языку, логически обусловленное всей эстетической системой японской романтической школы,— одна из отличительных особенностей японского романтизма; Хигути Итиё может считаться в этом смысле типичной представительницей японской романтической школы.
Однако язык произведений Хигути Итиё интересен не только употреблением архаических морфологических и синтаксических форм. В своих повестях и рассказах Итиё широко использует и другие традиционные средства художественной выразительности. Прежде всего мы имеем в виду текстуальные заимствования из прославленных произведений классической литературы — прием японской поэтики, уходящий корнями в далекое средневековье. Эти заимствования включаются в книгу без каких бы то ни было ссылок, органически сливаясь с оригинальным текстом, воспринимаются, таким образом, не как инородные вставки, а как часть авторского повествования. Эта традиция привела к появлению в средневековой феодальной литературе целых произведений, составленных почти наполовину из умело подобранных заимствований, извлеченных из более ранних классических текстов. Бесчисленные парафразы и вариации этих канонических текстов стали неотъемлемым элементом японской литературы эпохи феодализма. Возрождение этой традиции в романтической литературе конца XIX в. кажется вполне закономерным, поскольку японские романтики провозглашали одним из своих важнейших принципов преклонение перед средневековой литературой.
Прекрасно зная японскую классическую литературу, Хигути Итиё широко пользовалась этим приемом — непременным атрибутом изящного стиля.
В повести «Темная ночь», рассказывая о горестном положении героя, одинокого и лишенного крова, Итиё пишет: «...И сегодня опять, когда наступили сумерки и зазвонил вечерний колокол, он был несчастнее перелетных ворон, ибо не было гнезда, к которому мог бы он устремиться...»1.
Итиё использует здесь известные строчки классического произведения XI в. «Записки у изголовья» («Манура-но соси») Сэй Сёнагон, которые в дословном переводе звучат следующим образом:
«...Когда вечернее солнце приближается к гребням гор, вороны устремляются к своим гнездам...».
В повести «Темная ночь» Итиё еще раз возвращается к этим строкам, вводя их в текст уже почти без всяких изменений:
«…〇сенью — красивы сумерки. Когда ярко сияло вечернее солнце и печально звучали голоса ворон, устремляющихся к своим гнездам, удивительный посланец явился в дом госпожи 0-Ран...» (стр. 48).
В классическом тексте Сэй Сёнагон соответствующий отрывок выглядит так:
«Осенью — красивы сумерки. Когда яркое сияние вечернего солнца приближается к гребням гор, вороны устремляются к своим гнездам…».
Жилище Ο-Ран, героини повести «Темная ночь», Итиё описывает в следующих выражениях:
«...И лунные и безлунные — прекрасны летние ночи, но особенно хороши они в таком одиноком жилище. Комната О-Ран. этой Югао... была расположена в «глубине дома...» и т. д. (стр. 44).
Эти строки, построенные на привлечении текстуальных заимствований и образов из (классической литературы, рассчитаны на то, чтобы вызвать целую систему ассоциаций с разами, издавна знакомыми, и тем самым усилить эмоциональное звучание всего отрывка. «И лунные и безлунные — прекрасны летние ночи» — текстуальное заимствование из «Записок у изголовья» Сэй Сёнагон; Югао — одна из наиболее популярных и наиболее романтических героинь классического романа Мурасаки Сикибу «Повесть о Гэндзи» («Гэндзи — моногатари», XI в.).
Описывая болезнь и бред Наодзиро, героя повести «Темная ночь». Итиё говорит:
«...Α когда он приходил в себя, то, подобно бабочке среди цветов, сам не сознавал, он ли это или кто-то другой...» — используя образ широко известной притчи китайского философа Чжуан-цзы, издавна популярной в Японии.
В другой повести Итиё, «Уморэги», рассказывается о жизни художника Райдзо:
«...Вел он бедную жизнь близ храма Нёрайдзи, в маленьком домике, где изгородь увита вьюнком, а у навеса кровли струится дымок курильниц — защита от москитов...» (стр. 61).
Так вводятся в текст строки классического произведения XIV в, «Цурэдзурэ-гуса» («В минуты скуки и тоски»):
«...С наступлением июня у жилищ бедняков белеют цветы вьюнка и струится дымок курильниц — защита от москитов, и зрелище это таит в себе своеобразную «прелесть...» («Цурэдзурэ-гуса», раздел 19, глава «Четыре сезона»).
Приведенные выше примеры, количество которых могло быть умножено, служат доказательством того, что прием заимствования отличается от обычного цитирования в европейском понимании этого термина. Проза Хигути Итиё убедительно подтверждает, насколько широко применялось это традиционное средство художественной выразительности в творчестве японских романтиков.
Хигути Итиё обращается не только к образам классической прозы, но и классической поэзии. В ее повестях и рассказах то и дело встречаются «красные листья клена», «осенний ветер», шелестящий в кустах «хаги» или безжалостно гнущий цветы «оминаэси» — символ женственности и слабости. Часто упоминаются жалобные крики оленей, ветер, шумящий в соснах, слезы, подобные каплям росы. Горестные судьбы героев уподобляются утлому челну, уносимому бурным потоком, их недолгая жизнь — росе, мгновенно исчезающей с горных тропинок. Чистота и целомудрие героинь сравниваются с безупречной белизной яшмы; снежинки, осыпающие ветви деревьев, — с пышно распустившимися цветами вишни. Как и у других писателей-романтиков, в произведениях Итиё упоминаются лишь те цветы и растения, которые вековая традиция считает поэтическими и допускает в круг понятий классической поэзии. Луна и цветы, ветер и птицы — знаменитая формула «катёфугэцу» оживает в романтических повестях Итиё.
Итиё использует постоянные эпитеты, которые распространены в японской поэзии гораздо шире, чем в европейской. В прозаическом тексте произведений Итиё мы встречаем такие выражения, как «асибика-но яма» — «распростертые горы», «нубатама-но ё» — «ночь, как черные ягоды тута», «сиротаэ-но содэ» — «белотканый рукав» и многие другие.
Еще чаще прибегает Итиё к контрастному сочетанию тематических пар, так называемому «тайку». В повестях и рассказах Итиё можно встретить целые отрывки, представляющие собой развернутые образцы этого распространенного в японской и китайской поэзии тропа. Пользуясь этим приемом, писательница с большим искусством продолжает развивать повествование. Для Итиё, так же как и для других писателей-романтиков, «тайку» явилось поистине незаменимым средством художественной выразительности, позволявшим нанизывать длинную цепь художественных образов, тем более ярких, что они контрастируют друг с другом.
На противопоставлении контрастных образов построен, например, следующий отрывок повести «Темная ночь» (гл. 4):
«...Когда жизнь покажется тебе постылой, когда люди отнесутся к тебе жестоко, 一 обопрись на мою руку, преклони голову на мои колена... Когда тебя душит гнев, когда тебя терзает досада, когда тебя мучит стыд, в минуту отчаяния, в минуту безнадежности, в минуту, когда ты хочешь покинуть мир и скрыться в глухих горах, когда ты желаешь, убив ближнего, завладеть его состоянием, когда ты жаждешь знатности, когда мечтаешь о славе, когда ты восхищаешься цветами или любуешься луной» когда ты ждешь ветра или просишь туч» когда в утлом челне ты борешься с волнами, когда ты ищешь приюта среди горных вершин, где ревет ураган» или на дне ущелья, куда не проникает солнечный луч. 一 везде и всюду я с тобой рядом...
Когда земля трескается от июльского зноя, я обернусь чистым ключом и утолю твою жажду; в холодный декабрьский вечер обернусь теплой одеждой. Ты не властен покинуть меня, и я никогда не оставлю тебя... Прекрасное и безобразное» доброе и злое, благородное и низкое» праведное и греховное — все в тебе дорого для меня. Не скрывай же от меня своих тайн, не таи от меня своих дум... Успокойся, отдохни сердцем, оботрись на эту руку, усни нa этих коленях...»
В каждой книге Итиё можно встретить аналогичные построения. Длинная цепь контрастных сочетаний, при выборе которых автор руководствуется не принципом реалистической обоснованности образов, а лишь тем, в какой степени они поэтичны, эффектны, красочны, придает языку японских романтиков патетическую приподнятость, взволнованность. Эта характерная особенность стиля японской романтической школы роднит ее с литературой европейского романтизма.
Употребление слова не в конкретном, а в переносном, метафорическом значении 一 одно из наиболее распространенных средств художественной выразительности романтической литературы. Это явление столь же правомерно для европейского романтизма, сколько и для японского. Язык произведений Итиё до (предела насыщен метафорами, сообщающими необыкновенную красочность повествованию.
Вот некоторые из используемых Итиё метафор, могущие считаться типичными для всей японской романтической литературы конца XIX в.:
«Разве могу я, маленькое деревце, взращенное в глуши гор, сравниться с яркими цветами, которыми так богата столица?» («В день снегопада», стр. 75).
«Невыразимо прелестен облик О-Тё… Слаба, хрупка 一 роса, что скопилась под лепестками «хаги»!» («Уморэги», стр. 67); «Увы, бедная Ο-Tel.. Нынче ей исполнилось восемнадцать, этой прекрасной жемчужине, и вот она разбита, разбита всевластным демоном любви, завладевшим ее душою! Эта любовь воплотилась в образ Тацуо, она говорит его голосом: то манит ее в цветущий сад, где в дуновении весеннего ветерка раскрываются венчики цветов, то указывает на мрачное осеннее небо, в котором не видно луны и грозно темнеют тучи. И, держась за край ее рукава, О-Тё следует за ней — нο куда? На юг или на север, на запад или на восток, куда скрылись вы так бесследно, так безвестно, прелестные щечки, ласковая улыбка? Куда ушли вы, милые брови, — изогнутые линии далеких горных вершин? Глаза-звезды, рот-бутон,— вы больше не засверкаете, ты больше не откроешься... Волосы — черный лак, нет вас больше… Чело — белый снег, нет больше и тебя. Гонись за ними в лунную полночь, в порывах холодного ветра — их не догонишь. Зови 一 не отзовутся...» («Уморэги», стр. 71).
Последняя из приведенных цитат по существу представляет собой одну развернутую метафору, с помощью которой писательница изображает любовь и гибель своей героини.
Эти метафоры и сравнения, построенные часто в виде контрастных пар, следующих друг за другом, разбивают текст на отдельные предложения со своеобразным синтаксическим строением, отличительным признаком которого может считаться инверсия.
Такое синтаксическое построение широко представлено в произведениях Итиё. Инверсия, как стилистический прием, сообщает тексту необычный, далекий от повседневной, будничной речи, возвышенно-декламационный характер, усиливает его эмоциональное звучание.
Вся система средств художественной выразительности, используемых Хигути Итиё, подчинена эстетике романтизма. Уже в ранних произведениях Итиё с полной свободой, непринужденностью владеет средствами романтической стилистики. Это сделало возможным появление в более зрелые годы такого стилистического шедевра романтической литературы, как повесть «Ровесники», которую известный писатель-реалист Таяма Катай образно назвал «сотканной в небесах тканью, не тронутой руками смертного».
90-е годы прошлого века — время расцвета романтической школы — явились как бы подготовительным этапом к созданию нового литературного языка, периодом исканий и экспериментов. Хотя конечная цель всех этих поисков была единой, т. е. состояла в окончательном слиянии разговорных и письменных языковых форм, понадобились тем не менее годы, прежде чем это слияние полностью совершилось. Пути, которыми японская литература шла к этому единству были подчас весьма противоречивы, а иной раз, казалось, даже уводили в сторону от этой цели.
Романтизм, идейкой основой которого явилось возникшее в конце 80-х годов «движение за сохранение национального духа», тоже на первый взгляд как будто бы шел вразрез с веяниями времени, возрождая традиционный стиль феодальной литературы далекого прошлого. Однако в действительности романтическая литература явилась не только закономерной, но и плодотворной стадией развития национальной японской литературы. Противопоставляя свое творчество «сухим» произведениям, предшествующего десятилетия (именно так оценивали писатели-романтики так называемый политический роман 80-х годов 一 литературное направление, в значительной степени проникнутое идеями утилитаризма, заимствованными с Запада), романтики придавали огромное значение слову и стилю в целом. Для того чтобы добиться подлинно совершенной формы, необходимо было учиться у мастеров феодальной литературы, которая за долгие века своего существования создала множество произведений огромной художественной выразительности. Феодальная литература имела устойчивую традицию, она выдвинула целую плеяду блестящих мастеров стиля.
Писатели романтической школы перенесли в новую японскую литературу мастерство своих учителей, способствуя тем самым обогащению языка современной им литературы, его развитию и окончательному становлению. В этом заключается объективный прогрессивный смысл того движения, которое многие японские исследователи-литературоведы называют своеобразным «ренессансом» феодальной литературы в 90-х годах XIX столетия.
Стиль произведений Хигути Итиё не может быть «понят вне конкретных связей с романтической литературной школой ее эпохи; противоречие между новаторским, прогрессивным содержанием ее произведений и традиционными, старыми формами, в которых оно воплощалось, нельзя «понять и объяснить без учета особенностей тогo времени. Несомненно» однако, что при многих сходных чертах, роднящих японский романтизм с романтической литературой других стран и народов, это пристрастие к архаической форме составляет одну из своеобразных черт японского романтизма, обусловленную конкретными историческими условиями развития японского буржуазного общества.
1 Все цитаты даются по «Избранным сочинениям Хигути Итиё», серия «Гэядай нихон бунгаку дээнсю», т, 9, Токио, 1936.