Сестры зыбкость и цельность

Рецензия. Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2001
Дмитрий Авалиани. Лазурные кувшины. Стихотворения. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2000. — 152 с. 1000 экз.

Андрей Урицкий

Дмитрий Авалиани — поэт-изобретатель. Он начал с палиндромов, достигнув в этом виде словесной игры высочайшего мастерства; он продолжил, сочиняя анаграмматические стихи, панторифмы, тавтограммы, «алфавиты» — а также другие, им самим придуманные стиховые формы, устоявшихся названий у которых нет: двустишия, отличающиеся одной буквой, или стихотворение, написанное с использованием только трех согласных, или еще более изощренные и оригинальные работы. Поэт, как скороход из сказки, привешивает себе чугунные ядра к ногам, опутывает себя цепями, но в любом случае достигает искомого единства формы и содержания, их неразрывности; игра здесь не самоцель, но дополнительная возможность выявления смысла. Вот, например, одно из алфавитных стихотворений Авалиани: «Я ящерка/ ютящейся/ эпохи,/ щемящий/ шелест/ чувственных/ цикад,/ хлопушка/ фокусов/ убогих,/ тревожный/ свист,/ рывок/ поверх/ оград./ Наитие,/ минута/ ликованья,/ келейника исповедальня./ Земная/ жизнь/ еще/ дарит,/ горя,/ высокое/ блаженство/ алтаря». Читая это стихотворение, лучше, конечно, представить его записанным в оригинальном виде, сверху вниз, но и при развертке в одну строку нельзя не почувствовать стремительное, как спуск лыжника с горы в долину, движение от «я» к «алтарю» — через «шелест чувственных цикад», «тревожный свист», «наитие», «минуту ликованья» — через всю человеческую жизнь.

Очевидно, что истоки словесных экспериментов Дмитрия Авалиани находятся в поэзии XVII и XVIII веков и в творчестве Хлебникова. Исключительно его собственные открытия сделаны в области визуальной поэзии. Авалиани разработал особое начертание букв, мягкое, плавное, каждый раз незначительно изменяемое. Слово, написанное таким образом, будучи повернуто на 180 градусов, превращается в другое слово. Так создаются «листовертни». Образующиеся пары могут быть случайны (Дмитрий Авалиани «Лазурные кувшины» — это тоже листовертень) или нет (Гамлет — Йорик, Каин — Авель, друг — враг); могут возникать более сложные варианты (тайна ушла — суть скучна) — но это всегда результат сочетания мастерства и непредсказуемости.

После листовертней появились ортогоналы (текст поворачивается не на 180, а на 90 градусов), прозрачники (лист необходимо смотреть на просвет), двоевзоры (слово можно читать двояко — благодаря какой-нибудь якобы случайной черточке)… Что еще придумает Авалиани — неизвестно. Иногда кажется, что его фантазия безгранична.

Впрочем, в книге «Лазурные кувшины» экспериментальные жанры представлены скупо: листовертни и три алфавитных стихотворения, остальное — стихи традиционные. Первое же стихотворение распахивается навстречу читателю, как окно в сад:

В траве на дне травы
На самом дне травы
Я спал отдавшись лону,
Когда подобно башенному звону
По скорлупе огромной головы
Ударил дождь — и в бок меня
и в спину,
И понял я,
какой я страшно длинный —
На мне зрачки как бабочки
открылись
И удивились — о, как удивились!

Поэзия Дмитрия Авалиани проникнута ощущением великого единства мира. Он исходит из того, что если «В начале было Слово…», то слова объединяют мир, в слове мир един. Это мир, увиденный в момент возникновения, становления; он текуч, изменчив. Перемести букву, измени ударение — и мир меняет свои очертания. Вероятно, с этим представлением связаны и эксперименты поэта, которые суть еще одно подтверждение того факта, что мир един и переменчив. Любая статика отрицается, отрицается любая попытка заменить образ знаком, слово — рассуждениями о слове. В этом смысле Авалиани поэт несовременный. Он — поэт-классик.

Но знаки нот от звуков далеки
как взмах руки от почерка прощанья
и не изгиб всего важней в реке
а знобкое под ветром волнованье

В своей классичности поэзия Авалиани перекликается с поэзией позднего Пастернака. «И образ мира, в слове явленный» — так мог бы сказать и Авалиани; при этом его мироощущение трагично, для него свет и тьма, жизнь и смерть неразрывны, неразделимы, как реверс и аверс. «Тягостно накануне,/ завтра узнаю — не умер/ никто никогда не умрет/ а нынче землей забит мой рот». Тревожное мерцание, разлитое в воздухе, претворяется в яркие, выразительные, неожиданные образы.

Как мороженого летом
просит смерти жизнью сытый
прочь сережки, эполеты
здравствуй, сумрак под ракитой
Но скелет стуча костями
как рояль желает звука
над застольем, над гостями
в уши нам гудит как жук он

Вообще, цитировать строки Дмитрия Авалиани можно подряд, четверостишие за четверостишием. Он пишет точно, элегантно и музыкально: «Фаянс на лицах, блеклый свет,/ деревни дальний силуэт/ и в воздухе колоколят/ мадонна с парой ангелят»; или: «Человек это зритель в кино/ ничего кроме тьмы, ничего/ только яркий, огромный экран/ я песчинка, а там океан». Перефразируя Мандельштама, можно сказать, что в поэзии Дмитрия Авалиани встретились сестры зыбкость и цельность. Наверное, именно соединение зыбкости и цельности придает его стихам бесконечное очарование, притягательную силу и неотразимую прелесть, удивительным образом сочетающиеся с трезвостью и даже жесткостью. Стихи Авалиани далеки и от эстетического экстремизма, и от унылого усредненного письма, они относятся к тому роду литературы, с которой можно жить, день за днем. Редкое качество.