Коммуникативные регистры в поэзии Булата Окуджавы

УДК 81’367.32
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 3

Рякина Екатерина Вадимовна
аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет

Любой текст в полном смысле этого слова представляет собой сообщение, обя­зательно кому-то адресованное; это утверждение справедливо и для художествен­ных текстов, в частности, поэтических. Поэтому для анализа поэтического произве­дения весьма актуален коммуникативный подход, с помощью которого выявляется позиция говорящего в отборе речевых ресурсов в организации текста. По словам Г. А. Золотовой, «в центре коммуникативной концепции языка — человек как субъ­ект речевой деятельности, социального общения, как лицо, воспринимающее и ос­мысляющее мир» [1, с. 20].

В статье рассматриваются стихотворения Булата Окуджавы с точки зрения ком­муникативных регистров и выявляется их роль в организации текста.

Многие лингвисты признают важность изучения синтаксического уровня для анализа поэтического текста. Ю.В.Казарин считает, что нужно определить роль данных синтаксических единиц в формировании и выражении глубинных поэтиче­ских смыслов [2, с. 2].

Г. А. Золотова справедливо замечает, что поиски пути к смыслу текста как це­лого через воплощающие его структуры являются более результативными и более трудными, чем описание техники связей между предложениями [1, с. 21]. Исследо­вательница выступает против противопоставления синтаксиса семантике, которое не имеет смысла, поскольку связная речь есть речь осмысленная.

О тесной связи синтаксиса и семантики говорит и И. Р. Гальперин, ссылаясь на отказ некоторых авторов признать предложение языковой единицей, так как имен­но в предложении проявляется наиболее тесная взаимосвязь языка и мышления, ло­гики и грамматики, психологии и лингвистики [3, с. 2].

Одним из важнейших понятий коммуникативной грамматики является поня­тие коммуникативного регистра, которое подробно рассматривается в «Коммуни­кативной грамматике русского языка» Г. А. Золотовой, Н. К. Онипенко и М. Ю. Сидо­ровой. Различные коммуникативные регистры «обнаруживают в интенциях говоря­щего разные виды его отношения к действительности, в том числе и к адресату...» [1, с. 33]. Многие художественные тексты строятся на основе их взаимодействия, по­этому анализ текста с точки зрения коммуникативных регистров помогает понять его смысловую структуру. Г. А. Золотова выделяет пять основных коммуникативных регистров речи: репродуктивный, информативный, генеритивный, волюнтивный и реактивный [1].

1. Репродуктивный. Говорящий воспроизводит в речи непосредственно наблю­даемое. Г. А. Золотова заключает высказывания репродуктивного типа в модусную рамку «Я вижу, как...», «Я слышу, как...», «Я чувствую, как...»[1, с. 29]. Для данного коммуникативного регистра характерны любые описания, например: Я смотрю на фотокарточку: /две косички, строгий взгляд, /имальчишеская курточка, /идрузья кругом стоят (Б. Окуджава. Песенка о комсомольской богине [4, c. 53]).

2. Информативный. Цель говорящего — сообщить о каких-либо фактах, собы­тиях, свойствах. Следует учитывать, что «это сфера не прямого наблюдения, а зна­ния, полученного либо в результате неоднократного наблюдения, опыта, узуса, либо в результате логических, мыслительных операций» [4]. Высказывания такого типа можно заключить в модусную рамку «Я знаю, что...», «Известно, что...»[4]. Напри­мер: Та зеленая скамья, / я признаюсь без вранья, / даже в стужу согревала непутевого меня (Б. Окуджава. На Тверском бульваре [4. с. 7]).

3. Генеритивный. Говорящий сообщает обобщенную информацию, соотнеся ее с жизненным опытом и универсальным знанием. Такие высказывания обычно об­лекаются в форму умозаключений, афоризмов, пословиц (хотя пословицы стоят не­сколько особняком). Например: И вот тогда-то, одинокий, / как в зоне вечной мерз­лоты, / поймешь, что все, как ты, двуноги, / и все изранены, как ты (Б. Окуджава, «Мой мальчик, нанося обиды...» [4. с. 46]).

Следующие два регистра отличаются от трех предыдущих тем, что не содержат сообщения как такового, но один из них реализует волеизъявление, а другой — ре­акцию на речевую ситуацию [1, с. 32].

4. Волюнтивный. Цель говорящего — побудить адресата к действию, внести из­менение в фрагмент действительности или что-то узнать: Полночный троллейбус, мне дверь отвори! (Б. Окуджава. Полночный троллейбус [4, с. 37]).

5. Реактивный.Представляет собой оценочную реакцию говорящего на ситуа­цию. Часто используется в диалогах. Например:

— Что же ты гуляешь, мой сыночек,
одинокий,
одинокий? —
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали звезды и круглее и добрее…
— Мама, мама, это я дежурю,
я — дежурный
по апрелю!
Б. Окуджава. Дежурный по апрелю [4, с. 99].

В этом фрагменте слова Мама, мама, это я дежурю, / я — дежурный / по апрелю! актуализируют реактивный регистр.

Отмечается, что многие нехудожественные тексты однородны по регистрово­му решению. Обычно это объясняется тем, что этой однородности требует сам тип текста в связи с принадлежностью к определенному функциональному стилю (на­пример, официально-деловому). Но один текст может сочетать в себе одновременно несколько коммуникативных регистров. В таком случае его структура формируется взаимодействием разных регистровых блоков. Объем единиц, представляющих тот или иной коммуникативный регистр, может варьироваться, но, как правило, мини­мальный объем совпадает с границами одной предикативной единицы [1, с. 34].

В текстах поэтических, в силу максимальной концентрации смыслов, возможно сочетание двух и более коммуникативных регистров даже в рамках одной предика­тивной единицы.

Весьма интересны, с точки зрения коммуникативных регистров, стихотворения Б. Окуджавы, например, «Не пробуй этот мед: в нём ложка дегтя...» (1959), содержа­щее преобразованные пословицы. Приведем текст стихотворения полностью:

Не пробуй этот мед: в нём ложка дегтя.
Чего не заработал — не проси.
Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя
всего вершок — попробуй укуси.

Час утренний — делам, любви — вечерний,
раздумьям — осень, бодрости — зима…
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума [4, с. 49].

В первом четверостишии автор сочетает волюнтивный и информативный реги­стры. Активно используются глаголы в форме императива, и это создает ощущение назидательности, дидактичности.

Структура пословицы двойственна: «...в ней заключены не только иносказа­тельный смысл и экспрессивный подтекст, но и адресация слушателю наставления, поучения, назидания, предостережения, поощрения к действию» [1, с. 448]. По мне­нию Г. А. Золотовой, это дает основание видеть в пословице регистровый вариант, совмещающий черты генеритивного и волюнтивного регистров, или генеритивно-волюнтивный вариант [1]. Это относится к тем пословицам, которые не только утверждают некое общее правило для всех, но и имплицитно призывают адресата к соблюдению этого правила. Например, Цыплят по осени считают (подразумева­ется: и ты считай).

У Б. Окуджавы пословицы даны не в исходной, а в преобразованной форме, и поэтому меняется регистр.

1. Не пробуй этот мед (волюнтивный регистр: это запрет): в нём ложка дегтя (информативный: констатация факта). Преобразованная пословица: Ложка дегтя портит бочку меда — ‘Самое малое плохое портит что-л. хорошее, существенное, большое' [5, с. 6] представляет собой генеритивный регистр. В своем исходном ва­рианте эта пословица не призывает к соблюдению какого-либо правила, а сообщает некую общую истину.

В анализируемом тексте пословица конкретизируется за счет местоимения этот. Структура фразеологизма преобразуется из монопредикативной в полипредикативную, поскольку употреблен глагол в повелительном наклонении не пробуй. Благодаря глаголу в форме императива меняется коммуникативный регистр.

2. Чего не заработал — не проси (волюнтивный: снова запрет).

3. Не плюй в колодец. Не кичись (волюнтивный: запрет). Не плюй в колодец — усеченная форма пословицы Не плюй в колодец (колодезь), пригодится воды напить­ся — ‘Не порть то, что и самому может пригодиться' [5, с. 7]. Фраза Не кичись конкре­тизирует фразеологизм, поясняет, что именно под ним подразумевается в данном контексте.

4. До локтя / всего вершок (информативный: констатация факта) — попробуй укуси (волюнтивный). Последняя фраза — ироническое переосмысление пословицы Близок локоть, да не укусишь, а также намек на выражение локти кусать — ‘доса­довать по поводу собственной ошибки' [6, с. 7]. Пословица Близок локоть, да не уку­сишь является примером генеритивно-волюнтивного варианта. Она подразумевает совет не выполнять действие по причине его бессмысленности. Говорящий, напро­тив, шутливо предлагает адресату попробовать сделать нечто невыполнимое.

5. Первая половина второго четверостишия построена практически по модели пословицы Делу время, потехе час: Час утренний — делам, любви — вечерний, / раз­думьям — осень, бодрости — зима. Подобно пословице, эта фраза совмещает в себе генеритивный и волюнтивный регистры, поскольку речь идёт о предписаниях, ко­торым обязаны следовать все. Продолжает действовать инерция первого четверо­стишия, которое задает дидактический тон всему стихотворению использованием глаголов в форме императива. Глаголов в повелительном наклонении нет, но роль сказуемых выполняют существительные в форме дательного падежа со значением предназначенности: делам, любви, раздумьям, бодрости, т. е. используется эллипти­ческая конструкция.

6. Последние две строки представляют собой реализацию генеритивного регистра, в них говорится о законах мироздания: Весь мир устроен из ограничений, / что­бы от счастья не сойти с ума. Думается, что в этом философском обобщении автор выражает ироническое отношение к пословицам, которые он обыгрывает, и к пра­вилам, которые они призывают соблюдать. Ограничения необходимы, но они заклю­чают человека в определенные рамки и поэтому мешают его счастью. Любой выход за рамки (в том числе и преобразование фразеологизмов как приём языковой игры, который часто используется в поэзии) — это борьба со стереотипами и проявление творческого начала, которое и дает ощущение счастья.

В стихотворении используются такие коммуникативные регистры, как волюнтивный, информативный и генеритивный. Волюнтивный регистр в этом стихотво­рении в основном выполняет функцию запрета (не пробуй, не проси, не плюй, не ки­чись), но в четвертой строке функция волюнтивного регистра состоит в том, чтобы предложить адресату совершить какое-то действие (попробуй укуси). В первой по­ловине второй строфы сочетаются генеритивный и волюнтивный регистры, и ин­тересно не только то, что это преобразованный вариант пословицы, но и то, что ис­пользуются грамматические конструкции, не характерные для волюнтивного реги­стра (эллиптические конструкции с существительными в форме дательного падежа в роли сказуемых).

Активная роль коммуникативных регистров в организации поэтического тек­ста очевидна в стихотворении «Не верь войне, мальчишка...» (1959):

Не верь войне, мальчишка,
не верь: она грустна.
Она грустна, мальчишка,
как сапоги тесна.

Твои лихие кони
не смогут ничего:
ты весь — как на ладони,
все пули — в одного [4, с. 17].

Стихотворение начинается с волюнтивного регистра, причем используется тра­диционный для него глагол в форме императива: Не верь войне, мальчишка, / не верь. Вся остальная часть первого четверостишия представляет собой информативный регистр. Говорящий стремится развеять романтические иллюзии адресата о войне, видимо, руководствуясь своим личным опытом: она грустна. / Она грустна, маль­чишка, / как сапоги тесна. Судя по всему, речь идет о пребывании на фронте до первого сражения, когда кажется, что тебе не дают проявить себя и поэтому тесно, нет простора для самовыражения. Безусловно, есть и прямой намек на тесные ар­мейские сапоги. С одной стороны, войне дается характеристика (сравнение с сапогами), с другой стороны, говорящий выражает идею бездействия. Поэтому вполне оправдано отсутствие глаголов и употребление кратких прилагательных в качестве предикатов.

В первых двух строках второго четверостишия — информативный регистр, адресант сообщает адресату, что его кони ничем не смогут ему помочь. Но, называя коней лихими, он не выражает собственное мнение, а иронизирует над точкой зре­ния мальчишки, и, скорее всего, эти кони — лишь плод воображения адресата.

Последние две строки, на первый взгляд, актуализируют репродуктивный ре­гистр, перенося нас непосредственно на поле боя: ты весь — как на ладони, / все пули — в одного.

Однако следует учитывать, что это не реальная ситуация, а воображаемая. По­этому в данном случае можно, с одной стороны, говорить о том, что Г. А. Золото­ва называет наглядно-примерным вариантом, когда в воображении персонажа или рассказчика смещается сюжетная временная перспектива. Это относится к карти­нам воспоминаний, фантазий и предполагаемых ситуаций.

С другой стороны, данный отрывок можно трактовать как потенциально-обоб­щенный вариант, известной приметой которого, по словам Г. А. Золотовой, являются обобщенно-личные предложения. Но всё это объединяет одно: «… связь с Я говоря­щего лица, с его внутренним миром как отправной точкой восприятия, наблюдения, переживания либо осмысления мира» [1, с. 447]. Но это наблюдение, или событие, или мысль носят обобщающий характер.

Думается, ключом к пониманию того, какой регистр в данном случае использу­ется, может стать то, что автор подразумевает в этих двух строках под местоимением ты. Это местоимение в данном контексте можно понимать по-разному:

1. Ты как непосредственное обращение к адресату. Адресант уже заранее видит адресата на поле боя и предсказывает ему неизбежное ощущение полной уязвимо­сти. С точки зрения Е. В. Падучевой, «… текст фиксирует нетипичную для нарратива коммуникативную ситуацию, в которой читатель ангажируется на роль фиктивного участника описываемой сцены; тем самым он оказывается ее наблюдателем» [7, с. 9]. При таком понимании актуализируется наглядно-примерный вариант. Речь идет о предполагаемой ситуации.

2. Под местоимением ты говорящий, опытный боец, подразумевает самого себя и раскрывает свои собственные ощущения на поле боя (скорее всего, речь идет о первом бое). Это также можно трактовать как наглядно-примерный вариант. Речь идет о воспоминании говорящего.

3. Ты — это любой солдат на поле боя. Любому солдату на войне кажется, что он везде находится в поле зрения врага и что именно в него летят все пули, особенно в первый раз. Ты — это обобщенное лицо, но при этом остается связь с Я говоряще­го лица, что создает эффект так называемой интимизации повествования, которая подразумевает раскрытие внутреннего мира говорящего. В таком случае актуализи­руется потенциально-обобщенный регистровый вариант.

Думается, эти три варианта понимания анализируемого отрывка друг другу не противоречат, поэтому их целесообразно совместить. Говорящий одновременно обращается и к конкретному адресату (к мальчишке), и к обобщенному адресату, и раскрывает свои внутренние переживания по поводу гипотетической ситуации боя. Е. В. Падучева пишет о таком варианте адресатного употребления 2-го лица, «...когда ты — это обращение повествователя к самому себе (например, к себе в прошлом), причем повествователь как бы растворяется в адресате» [7, с. 10]. В та­ких случаях повествование идет от 2-го лица и 2-е лицо предпочтительнее 1-го, по­скольку «…обобщенно-личное значение 2-го лица сохраняет связь с адресатным: в семантику этого употребления входит компонент ‘я хочу, чтобы ты поставил себя на мое место и представил себе, что всё, что я говорю про себя, происходит как бы с тобой самим'» [7, с. 10].

Из анализа второй строфы следует, что в данном отрывке сочетаются наглядно­-примерный и потенциально-обобщенный регистровые варианты.

Надо отметить использование глаголов в качестве предикатов при отрицании и безглагольность при утверждении: не верь (императив), не смогут (глагол в фор­ме будущего времени), но грустна, тесна (краткие прилагательные), как на ладони (сравнительный оборот), в одного (предложно-падежное сочетание). Причем глаго­лы и отсутствие глаголов чередуются: глаголы в первом двустишии (тема), безглагольность — во втором (рема). Очевидно, глаголы в отрицательной форме означают неспособность адресата противостоять судьбе, а краткие прилагательные в первом четверостишии и особенно эллиптические конструкции во втором выражают идею неизбежной участи адресата.

Таким образом, анализируя этот текст с точки зрения коммуникативных реги­стров, можно выявить особенности адресата, благодаря неоднозначности которого углубляется смысл стихотворения.

В синтаксической структуре стихотворения используются следующие коммуни­кативные регистры: волюнтивный, информативный, наглядно-примерный вариант и потенциально-обобщенный регистровый вариант. Выявление коммуникативного регистра в последних двух строках вызывает несколько трактовок, поскольку в этом фрагменте невозможно однозначно определить адресата. В данном случае логично считать эти строки актуализацией как наглядно-примерного варианта, так и потен­циально-обобщенного варианта.

Не менее важна комбинация коммуникативных регистров в стихотворении «Песня о солдатских сапогах» (1957):

Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки?
Вы поняли, куда они глядят?

Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней...
Уходит взвод в туман-туман-туман...
А прошлое ясней-ясней-ясней.

А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.

А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но в нашем доме пахнет воровством.

А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.

И снова переулком — сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки…
В затылки наши круглые глядят [4, с. 29-30].

Следует отметить кинематографичность этого стихотворения. И. А. Мартьяно­ва определяет явление литературной кинематографичности следующим образом: «...это характеристика текста с монтажной техникой композиции, в котором раз­личными, но прежде всего композиционно-синтаксическими средствами изобража­ется динамическая ситуация наблюдения» [8, с. 240]. Всё, что описывается в тексте, происходит как будто на глазах у читателя. Основной регистр, который здесь ис­пользуется, это репродуктивно-описательный. Кроме того, важно отметить особен­ности адресата (местоимение вы и существительное солдат) и адресанта (местоиме­ние мы).

Первые три строки первой строфы совмещают в себе репродуктивный и волюнтивный регистры. Вы слышите — характерный для Окуджавы призыв к внима­нию и вопрос, за которым следует описание того, что происходит: грохочут сапоги, / и птицы ошалелые летят, / и женщины глядят из-под руки? Местоимение вы и в первой, и во второй строке обозначает читателей или слушателей и, кроме того, зрителей. Четвёртая строка актуализирует волюнтивный регистр.

Особенностью второй строфы являются повторы, которые здесь выполняют как смысловую, так и стилистическую функции. Первая строка объединяет в себе волюнтивный и репродуктивно-описательный регистры — так же, как и в первой строфе, это и вопрос (вы слышите), и описание ситуации (грохочет барабан). Грохо­чет барабан — эта фраза актуализирует и волюнтивный регистр, потому что грохот барабана для солдата является знаком, что пора уходить. Вторая строка — это волюнтивный регистр (прощайся — глагол в форме императива). Обращение солдат адресовано не конкретному солдату, а какому-то собирательному образу (всем сол­датам сразу, возможно, самому себе). Повторяющаяся фраза прощайся с ней, про­щайся с ней воссоздает эту ситуацию прощания, когда у солдата остается мало вре­мени на то, чтобы попрощаться, но он медлит и поэтому едва успевает проститься. Третья строка — это репродуктивно-описательный регистр: Уходит взвод в туман-туман-туман... Трёхкратный повтор слова туман создаёт образ взвода, постепенно удаляющегося и растворяющегося в тумане, и придаёт фразе меланхолический от­тенок. Четвёртая строка: А прошлое ясней-ясней-ясней представляет собой информа­тивный регистр, поскольку наблюдать то, как прошлое становится ясней, невозмож­но, однако, это может быть чьим-то мнением, чьей-то точкой зрения.

Первые две строки третьей строфы представляют собой волюнтивный регистр, так как по форме это вопрос. Кроме того, в этих двух строчках высказывается недо­вольство ситуацией и желание её изменить: А где же наше мужество, солдат, / когда мы возвращаемся назад? Надо отметить, что автор именно начиная с этой строфы начинает говорить от лица всех солдат (местоимения мы, наше). Две другие строки содержат и информацию (которая дана в форме предположения), и ответ на вопрос: Его, наверно, женщины крадут / и, как птенца, за пазуху кладут. Видимо, здесь со­вмещается два регистра: информативный и реактивный (особый случай реактивно­го регистра, когда автор сам задаёт вопрос и сам на него отвечает). Поэт затрагивает важную проблему: солдаты, мужественные в бою, становятся робкими и неуверен­ными в собственном доме, вернувшись с войны и встретившись со своими женщи­нами, и, видимо, это происходит потому, что в доме всё кажется чужим.

Первые две строки четвёртой строфы (так же, как и третьей) — это волюнтивный регистр: А где же наши женщины, дружок, / когда вступаем мы на свой по­рог? Другие две строки совмещают в себе описательно-репродуктивный (показано, как эта ситуация воспринимается солдатами: Они встречают нас и вводят в дом, / но в нашем доме пахнет воровством) и реактивный регистры (автор снова сам отвечает на свой вопрос). Кроме того, четвертая строфа дает ответ на вопрос, по­чему в доме всё кажется чужим, когда солдаты возвращаются: некоторые женщины способны на измену в отсутствие своих мужей. Именно поэтому атмосфера в доме такая напряженная, а солдаты испытывают недоверие к женам.

Первые две строки пятой строфы — это информативный регистр: в обеих стро­ках выражается мнение, субъективное отношение к действительности: А мы рукой на прошлое: вранье! / А мы с надеждой в будущее: свет! Отметим, что в данном слу­чае используются эллиптические конструкции: в первой строке пропущен глагол машем, а во второй — глядим (смотрим), но оба они подразумеваются. Эллиптиче­ские конструкции добавляют экспрессии и динамичности. Другие две строки пред­ставляют собой репродуктивно-описательный регистр: А по полям жиреет воронье, / а по пятам война грохочет вслед. Безоглядному оптимизму солдат (в первых двух строках) противопоставляется мрачная действительность (в третьей и четвертой строках). В строке а по пятам война грохочет вслед используется весьма богатая по смыслу метафора, в основе которой лежит сравнение войны с грохотом (шумом от взрывов, выстрелов и криков во время боевых действий, а, может быть, с грохотом солдатских сапог и барабанной дробью).

Шестая строфа полностью актуализирует репродуктивно-описательный ре­гистр. И снова переулком — сапоги — здесь используется эллиптическая конструк­ция. Подразумевается глагол: либо идут, либо грохочут. Эта строфа так же кине­матографична, как и вторая. В ней как будто дается безличный взгляд со стороны (и женщины глядят из-под руки... / В затылки наши круглые глядят), потому что, безусловно, в данном случае солдаты не могут быть наблюдателями. Автор не выска­зывает своего отношения к тому, что происходит, и не описывает эмоции, которые испытывают персонажи, он всего лишь показывает зрителям сцену расставания.

Итак, в стихотворении преобладает репродуктивно-описательный регистр, что придает этому стихотворению кинематографичность, понимаемую вслед за Мартья­новой. Этому также способствует использование волюнтивного регистра, функция которого — привлечь внимание адресата к происходящему (Вы слышите: грохочет барабан?). Необычно то, что в третьей и четвертой строфах первые две строки — это волюнтивный регистр (вопрос), а в других двух строчках реактивный регистр сочетается в первом случае с информативным регистром, а во втором случае — с ре­продуктивным.

Таким образом, коммуникативные регистры являются важным компонентом смысловой структуры текстов Булата Окуджавы, о которых шла речь выше, по­скольку с помощью анализа коммуникативных регистров можно выявить отноше­ние говорящего к действительности, адресату и самому высказыванию, а значит, и понять замысел автора. В рассмотренном материале для этого используются ре­продуктивный, информативный, генеритивный, волюнтивный и реактивный реги­стры. Интересно отметить, что иногда бывает довольно сложно определить тип ком­муникативного регистра в пределах одной предикативной единицы, так как в одной предикативной единице могут сочетаться несколько коммуникативных регистров.

По словам Г. А. Золотовой, «грамматика и композиция представляют взаимно необходимые аспекты филологического анализа» [1, с. 479]. На примере проанали­зированных стихотворений видно, что они тесно взаимосвязаны.

Литература

1. Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. 2-е изд. М.: Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 2004.
2. Казарин Ю. В. Филологический анализ поэтического текста. М.: Акад. проект, 2004.
3. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: КомКнига, 2006.
4. Окуджава Б. Чаепитие на Арбате. Стихи разных лет. М.: ООО «Издательство ПАН», 1996.
5. Мелерович А. М., Мокиенко В. М. Фразеологизмы в русской речи. Словарь. М.: Русские словари, 1997.
6. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Русские словари, 1996.
7. Падучева Е. В. Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Се­мантика нарратива. М.: Языки русской культуры, 1996.
8. Мартьянова И. А. Киновек русского текста: парадокс литературной кинематографичности. СПб.: САГА, 2002.

Статья поступила в редакцию: 10 сентября 2013 г.