О жизни. Павел Фальк
Ян родился по твердому решению его родителей, настроенных вырастить лучшего человека. Может, врача, может, международного юриста, может, академика. Врача Ян откинул, как только смог, юриста отложил на полку и занялся целенаправленным превращением в академика, насколько десятилетний ребенок вообще может представлять себе столь отдаленную и зыбкую возможность. Но ничего удивительного - все же все семь поколений его предков, о которых он четко смог рассказать мне, закончили как минимум гимназию, а последние три размещались на лаврах от выпускника с красным дипломом до множественного доктора наук.
Семья, в которой Ян был до недавнего времени самым младшим, подсуетилась и консилиумом специалистов разного профиля вынесла вердикт - учить французский. На французском путь к карьере академика выложен не долларами и даже не евро, а все-таки в большой степени трудом умственным. Говоря проще - университет бесплатный! Да еще с его склонностью к точным наукам - и оттого требующим такого дорогого оборудования, что на цену одного детектора можно жилой комплекс крыльями от Боингов облицевать.
Французский Ян выучил. А в промежутке постиг и прочие кресты интеллигентного человека – фортепиано, скрипку, немецкий и английский язык, рисование и русскую классическую литературу, и учёба в иностранной школе ничуть всему этому не мешала. Мешала, может, одной вещи – кажется, Ян в то время виделся едва ли с лучшим другом раз в неделю.
Впрочем, к семнадцати годам он более-менее освоился, освободился, научился выкраивать свободное время там, где другой бы и попоны для блохи не выкроил, а уж если нельзя – мастерски съезжать со всех обязанностей. Так мы и познакомились – на одной из вечеринок, куда меня привела её хозяйка, когда я курил у бара напротив её дома. Мне было тогда восемнадцать, я учился на первом курсе клинической психологии, мечтал написать докторскую и уехать в Вену.
Впрочем, неважно. Ян быстро стал мне хорошим другом, мы стали видеться не только на вечеринках у его одноклассницы, и примерно в то время мир его родителей рухнул. Ну как рухнул – сын объявил, что поступает в консерваторию, стал курить, бросил курсы по биологии и играл на пианино всё свободное время. И в какой-то момент признался мне, что не хочет больше никуда уезжать. Да, ему жаль, да, его родители молодцы… но, познакомившись с французской культурой, он твёрдо решил, что не хочет там жить. Слишком толерантно. Слишком все искусственное, труд давно не в моде, в криках об эмоциях все забыли о том, что такое настоящие чувства, никто не понимает, как можно иметь чувство патриотизма, никто не читал Золя и Гюисманса, ну и парижские арабы. Жить в таком внутреннем противоречии – путь в психиатрическую лечебницу. Тут уж я не мог с ним не согласиться – да, путь, да, в дурку.
Иногда Яну казалось, что надо пойти в армию, что надо стать художником без страны – но все это никакого экзамена не выдерживало. В моменты его начинало снова тянуть в физику, но пианино все-таки перевешивало. Наверное, он был талантлив – по крайней мере, никогда я раньше не встречал человека, который в промежутках между экзаменами писал по пьесе в неделю. Говорят, что талант – это бесконечная работоспособность, так, наверное, так и было. Он сформировал какую-то свою философию, которую даже объяснить не мог толком, но там точно во главу угла ставилась принадлежность к своей стране и искусство. Может, он был неправ. Но это было красиво, и сдвинуть его с этой идеей не смог никто – и родители смирились и даже смогли порадоваться. Композитор – это, конечно, достойно. Пусть и денег там нет.
Я заметил, что была целая группа местных детей, которые, учась в иностранных школах, приходили к чему-то такому. Некоторые сдавали наши экзамены досрочно и поступали на бюджет, и родители уже не могли им отказывать.
Правда, в Париж Ян всё-таки поехал. Поступать там в консерваторию. Обещал вернуться.
Павел Фальк
