«К морю» Пушкина: сюжет плавания и поэтическое «голосоведение»
УДК 821.161.1(092) Пушкин А.С. “К морю”
Дмитриева У.М.,
кандидат филологических наук,
Новосибирский государственный педагогический университет
Аннотация
Статья представляет собой анализ мотива морского путешествия в поэзии Пушкина. В статье прослежено воплощение мотивного комплекса плавания в фонической организации стихотворения “К морю”. Рассмотрен литературный контекст, развивающий семантику моря как творческой стихии.
Ключевые слова: мотив моря, сюжет плавания, фоника стихотворного текста.
Анотація
Стаття представляє собою аналіз мотиву морської подорожі в поезії Пушкіна. У роботі простежено втілення мотивного комплексу плавання у фонічній організації вірша “До моря”.
Розглянуто літературний контекст, що розвиває семантику моря як творчої стихії.
Ключові слова: мотив моря, сюжет плавання, фоніка віршованого тексту.
Summary
The analysis of motive of voyage in Pushkin’s poetry in the article. The article is followed the embodiment of motive complex a swimming in the phonic organisation of a poem “To the sea”.
The literary context is considered, which is developing semantics of the sea as creative elements. Keywords: motive of sea, plot of swimming, phonic of a poem.
«К морю» Пушкина: сюжет плавания и поэтическое «голосоведение»
Южная ссылка обогатила Пушкина множеством ярких впечатлений, в том числе и знакомством с морской стихией. С.А. Фомичев, описывавший рисунки в рукописях Пушкина, заметил: “Казалось бы, жизнь Пушкина была мало связана с морем: единственный раз ему довелось плыть на военном корабле летом 1820 года, о чем он поведает в элегии “Погасло дневное светило”. Но, перелистывая страницы его лирики, мы с удивлением обнаруживаем, что он был едва ли не самым плодовитым русским поэтом-маринистом” [19, 13]. В корпусе текстов, написанных Пушкиным во время южной ссылки и сразу после нее, по свежим впечатлениям, формируется и развивается комплекс мотивов, объединивших круг байронических образов, мотивы поэзии А. Шенье и поэтическую фразеологию, выработанную В.А. Жуковским и К.Н. Батюшковым.
Первая южная элегия “Погасло дневное светило <…>” представляет квинтэссенцию морских романтических мотивов. Заявленное в ней желание соединиться с морской стихией вылилось в ряд текстов о возможном плавании. Они и близкие им по времени создания стихотворения изобилуют формами императива и обращениями к морю и его атрибутам (“Шуми, шуми, послушное ветрило; / Волнуйся подо мной, угрюмый океан <…>” [11, 7]; “Кто, волны, вас остановил <…>”, “Взыграйте, ветры, взройте воды <…>” [11, 151]; “Завидую тебе, питомец моря смелый <…>”, “Приветствую тебя, свободный Океан <…>” [11, 153]; “Морей красавец окриленный! / Тебя зову – плыви, плыви <…>”, “Ты, ветер, утренним дыханьем / Счастливый парус напрягай <…>” [11, 183], “Прощай, свободная стихия <…>”, “Шуми, взволнуйся непогодой <…>” [11, 198–200] и др.). Склонность Пушкина к повторяющимся риторическим оборотам обнаруживает устойчивый мотив – желание покинуть берег и устремиться в плавание. Биографический подтекст этого стремления стал почти общепринятым в толковании пушкинских текстов [1].
Мотив путешествия, взлелеянный романтической поэзией, приобретает у Пушкина статус возможности, виртуальности. Однако послание к морю является кульминацией взаимопроникновения лирического и стихийного начал в поэзии Пушкина. Противопоставление и в то же время слияние личного начала с безличным виделось поэтами в отношениях романтического героя и разбушевавшейся стихии. Родство романтического, “байронического” героя с морской стихией – общее место в анализе пушкинских элегий начала 20-х годов: “Один из ключевых образов, выражающих пафос романтического слияния с природой, – водное пространство, текучее или безбрежное” [16, 253].
Семантика морской стихии в “элегическом послании” “К морю” давно описана литературоведами. Б.В. Томашевский в качестве лейтмотива этого стихотворения выделил прощание с морем, югом, “со всеми впечатлениями последних лет, со всеми поэтическими замыслами, родившимися и осуществленными на юге, с завершенным периодом жизни, со своей поэтической молодостью, с романизмом” [17, 272]. Э.В. Слинина характеризует море в этом тексте как могущественную стихию, символ романтической свободы, адресат послания, совмещающий в себе роль субъекта и объекта действия, а также как образ, организующий композицию стихотворения (через особое движение мысли, через постоянное возвращение к началу имитируется ритм морского прибоя) [14, 234–237]. Е. Маймин видит в море воплощение романтической свободы: “С самого начала мысли поэта о море неразделимы с его мыслями о свободе. Море свободное и оно же – стихия. Стихия тоже выражение и образ свободы. Свободная и стихия – это как бы вдвойне свобода, свобода абсолютная” [8, 25]. Исследователи, совмещая биографический и творческий контексты, описывают стихотворение Пушкина как прощание поэта не только с морем, но и с романтизмом.
Действительно, лирический сюжет стихотворения – невозможность слиться со стихией моря. Сетования по поводу этой невозможности концентрируются в центральных (6-ой и 7-ой) строфах. “Поэтический побег” шестой строфы, таким образом, получает не только биографическое истолкование, но и сугубо творческое:
Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтический побег <…> [11, 199].
Эпитет “поэтический” может быть понят в двух значениях: “принадлежащий поэту или поэзии” и “творческий”. Кроме того, если в слове “побег” не актуализировать значение бегства, а обнажить схему его образования от глагола путем усечения основы (как, например, в “Евгении Онегине”: “Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, / Людская молвь и конский топ[2]!”), то “поэтический побег” приобретает совершенно другое значение – творческое движение по стихии моря.
Желание “побега” рождается из движения героя по берегу моря, умысел побега еще как бы не осмыслен героем до конца:
Моей души предел желанный!
Как часто по брегам твоим
Бродил я тихий и туманный,
Заветным умыслом томим! [11, 198].
Томление заветным умыслом на берегу моря вписывается в тему поэтического побега: в соседстве с творческой стихией моря поэт испытывает и творческое томление замыслом. При всей родственности “душ” лирический герой и стихия моря не могут соединиться, они как бы существуют параллельно: море неистовствует в своем пространстве, герой томится в своем. Активность стихии и пассивность героя выражена глаголами. Если с морем связаны глаголы активных действий (катишь, блещешь, взыграл, ждал, звал) и формы императива (шуми, взволнуйся), то с героем в основном – глаголы состояния и восприятия (услышал, томим, любил, окован, очарован, остался, не забуду, слышать буду). Попытка героя совершить активное действие дважды в тексте сопряжена с семантикой напрасности: “не удалось <…> оставить, <…> поздравить, <…> направить”, “вотще рвалась душа моя”.
Отметим, что желание покинуть берег ради морского бегства вплетено Пушкиным и в сюжет Автора в “Евгении Онегине” (строфа L первой главы). И здесь всё обилие глаголов активного действия заключено в риторических вопросах, восклицаниях и призывах так же, как герой заключен в пределах земной стихии. А возможность совершения чего-либо в романе связывается Ю.Н. Чумаковым именно с морским пространством [21, 185].
Пребывание элегического и романного героев на берегу наполнено еще и бесцельным, ненаправленным движением: “Бродил я тихий и туманный, / Заветным умыслом томим”; “Брожу над морем, жду погоды”. Это напрасное томление и движение находят отклик в стихах “Осени”, связанных с переживанием “нетворческого” периода: “Кровь бродит; чувства, ум, тоскою стеснены <…>” [12, 262]. Таким образом, вызревание замысла сопровождается хаотичным перемещением по берегу, в то время как вызревшее намерение – явно направленным движением вовне (“поэтический побег”): душа поэта стремится преодолеть границу берега и пуститься “по хребтам” океана.
Антитетичность героя и океана зафиксирована первой строкой седьмой строфы: “Ты ждал, ты звал <…> я был окован”. Даже ритм ее подчеркивает семантический разлом и противопоставление: пауза находится ровно посередине четырехстопной строки после второй стопы, графически это обозначено многоточием. Этот семантический разлом делит на две части и весь текст стихотворения, с этой строки внимание смещается непосредственно с морской стихии на лирическое “я”. Следующие шесть строф, посвященные Наполеону и Байрону, представляют своего рода культурную рецепцию стихии героем; море для него связано с двумя неординарными личностями. Причем, если Наполеон связан с морем по принципу смежности – последние дни его жизни были проведены среди волн, то Байрон соотносится с морской стихией по принципу метафорического сходства – его характер и судьба напоминают необузданность океана.
Однако шесть строф про завоевателя и поэта являются не просто “вставным” стихотворением внутри уже готового текста: исподволь они подготавливают кардинальное изменение позиции лирического “я”. Шесть строф про Байрона и Наполеона представляют собой сюжет возможного путешествия героя по морю.
Воображаемое плавание начинается с сослагательных форм глагола:
О чем жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечный устремил?
Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил <…>[11, 199].
Лирический герой представляет, что могло бы произойти, если бы морское путешествие осуществилось. И оно осуществляется, но только в его воображении. Начало подобного путешествия описано в “Осени”, но само плавание выходит во внетекстовое пространство.
Воображаемое путешествие стало продуктивным сюжетом в русской поэзии. “Сентиментальное путешествие” Н. Гумилева красочно и подробно описывает плавание героя с возлюбленной. Их путь лежит “меж Стамбулом и Скутари”, мимо Принцевых островов, через Афины; он очерчен Порт-Саидом, Критом, Родосом, Лессеповым молом. Однако финал стихотворения открывает, что “странствие двух душ” оказывается лишь “творческим сновидением, игрой поэтического воображения” [5, 41]:
Только вспомнишь – и нет вокруг
Тонких пальм, и фонтан не бьет;
Чтобы ехать дальше на юг,
Нас не ждет большой пароход.
Петербургская злая ночь;
Я один, и перо в руке,
И никто не может помочь
Безысходной моей тоске <…> [4, 315].
В стихотворении А. Кушнера “Урок географии” с первых строк задается невозможность путешествия: “Адриатическое море / Так далеко от нас, вот горе!”. Но путь все-таки начинается из Одессы. Как и у Гумилева, текст Кушнера пестрит географическими номинациями: Босфор, Дарданеллы, Турция, Эгейские острова, Крит, Ионическое море и т.д. Однако под географическим путешествием обнаруживается творческое странствие, осененное присутствием музы:
И муза к нам не безучастна.
Ведь чем поэзия прекрасна?
Тем, что по строчке стиховой,
Как по волне, мы лезем в гору.
Такая даль открыта взору –
Бинокль не нужен полевой <…> [6, 100].
Даль стихотворных строк увлекает героя; его путь пересекается с путешествиями других поэтов:
Адриатические волны!
Вбирай в себя, вниманья полный,
И блеск, и тень, и синеву <…>
Но этот стол прямоугольный,
Но этот ветер своевольный,
Но как похоже на Неву! [6, 100].
Странствие Кушнера пересекается, а иногда и совпадает с путешествиями Пушкина и Гумилева. “Адриатические волны”, взятые Кушнером еще и эпиграфом к стихотворению, отсылают нас к строфам “Евгения Онегина”, выражающим жажду путешествий. Эта же параллель отражена характерной рифмой “волны – полный” (Ср. у Пушкина: “Адриатические волны. / О Брента! нет, увижу вас / И вдохновенья снова полный, / Услышу ваш волшебный глас! <…>” [13, 30]). Третья строка цитирует стихотворение Пушкина “К морю”. Творческое путешествие завершается, как и у Гумилева, в Петербурге у письменного стола. Пространство “меж Фонтанкой и Мойкой” разворачивается в дальнее плавание и возвращается в исходную точку:
Окно сияет ручкой медной.
Мы путь свершили кругосветный.
И что ж? – едва утомлены.
Ведь с картой бег свой не сверяем
И путь домой кратчайший знаем –
С другой, звучащей стороны <…> [6, 101].
Вернуться домой можно так же, как и отправиться в путешествие – кратчайшим путем через звучащую поэзию. Таким образом, пушкинские воображаемые путешествия задали целый комплекс сюжетов творческого плавания. Внимательное и многочисленное упоминание топонимов как бы отвечает на вопрос Пушкина, завершающий виртуальное плавание в послании “К морю” и открывающее его в “Осени”: “Мир опустел <…>. Теперь куда же / Меня б ты вынес, океан?” и “Плывет. Куда ж нам плыть?”.
Неосуществившееся соединение с морской стихией завершается в стихотворении Пушкина “К морю” формальным удалением от нее, последние две строфы через мотив прощания возвращаются к началу текста:
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы <…>[11, 200].
Как известно, в автографе и в той редакции стихотворения “К морю”, которая была напечатана в альманахе “Мнемозина”, третья строка этой строфы выглядела по-другому: “И долго, долго помнить буду <…>”. Обнаружившая это
Т.Г. Цявловская заметила, что этот вариант “выразительнее передает чувственное ощущение неотступного звучания моря” [20, 204]. Действительно, “помнить” и “слышать” – глаголы, рисующие разную дистанцию между героем и морем: “слышать” – значит ощущать присутствие стихии. Поэтому физическое удаление происходит параллельно полному психологическому слиянию героя и стихии:
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн [11, 200].
В этой строфе стихия моря преображается, герой берет на себя функцию “агенса”: появляется единственный глагол активного действия, имеющий отношение к лирическому “я” – перенесу. Превращение моря становится возможным благодаря творческому акту лирического героя, который также претерпевает кардинальное изменение. Его латентное пребывание на берегу оборачивается волевым творческим актом: состояние томления сменяется целенаправленным претворяющим действием. В принципиально безводное и бесшумное пространство (“В леса, в пустыни молчаливы”) герой “переселяет” морскую стихию. Перенос осуществляется по принципу метонимии, когда новый локус наполняется воспоминаниями о значимых морских атрибутах (“Перенесу, тобою полн, / Твои скалы, твои заливы, / И блеск, и тень, и говор волн”). Герой “переносит” в иное пространство воспоминание о море, которое складывается из разных частей: скал, заливов, блеска и тени, морского шума. И как бы обнажая этот прием преображения стихии, Пушкин употребляет ключевое для метонимии слово – “перенесу”. Таким образом, океан включается в другой мир, созданный поэтом, и преобразует его, наполняя собой, своим блеском и шумом, что совершается и на уровне фонетики. “Леса” и “пустыни молчаливы” оглашаются неведомыми им звуками. Последние две строки имитируют шуршание воды по гальке и перекаты волн: “Твои скалы, твои заливы, / И блеск, и тень, и говор волн”. Звукоподражательный эффект создается с помощью особого расположения звуков по двум рядам строк. В первой строке размеренно чередуются редуцированные [â] с ударными [и] / [ы]: [â – и´ – â – ы´ – â – и´ – â – и´ – ы]. Так создаются широкие звуковые колебания, которые поддерживаются и перемежением согласных: тв – ск – л – тв – з – л – в. Во второй же строке эти звуки четко делятся на две группы, в первой части строки (“и блеск, и тень, и <…>”) сосредотачиваются гласные верхнего подъема и свистящий согласный, а во второй (“говор волн”) – гласные среднего подъема и сонорные согласные: [и – э´ – и – э´ – и – о´ – â – о´], [ск – т – в – р – в – лн]. На фоне более пронзительной, “шумящей” первой части строки “говор волн” выделяется своей звучностью; и если первая часть изображает своим звуковым строем шуршание волны по берегу, то вторая часть – накатывающие, еще полные силы морские валы. Морская стихия как бы воссоздается звукописью.
Звуковая изобразительность пушкинских стихов возникла на основе схожих сочетаний, встречающихся в текстах Батюшкова: “И кормчего на палубе взыванье / Ко страже, дремлющей под говором валов” [1, 180], “Под говором древес, пустынных птиц и вод” [1, 215], “И есть гармония в сем говоре валов <…>” [1, 414]. Пушкин немного укоротил словосочетание, уменьшив количество редуцированных звуков до одного и сблизив слоги “во-”, и тем самым усилил его звукоподражательность: “говор волн” является концентрацией звучания водной стихии. Само стихотворение – это прощание с морской стихией, но расставание с ней происходит только в реальности, потому что финальная ономатопея переносит море в мир поэзии.
М.Н. Эпштейн заметил, что ″множество “морей” русской поэзии объединяются Морем пушкинского стихотворения “К морю”″ [22, 9]. На наш взгляд, эту мысль можно уточнить: не просто объединяются, а порождаются его звуковым строем. Батюшков и Пушкин дали голос морской стихии, серебряный век изучил их уроки стихийной фонетики и воспринял образ моря как воплощение творческой свободы.
Блистательный “голосовед” XX века, услышавший в шуме моря “ропот старческой кифары”, оценил и процитировал пушкинский финал “Евгения Онегина”:
И море, и Гомер – всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море Черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью [9, 81].
У Мандельштама Гомер замолкает, как бы уступая место голосу вод, морская стихия становится началом творческим, ей дана способность “витийствовать”. “Пустынные гекзаметры волны” и “тысячами уст глаголящее Море” в “Киммерийских сумерках” М. Волошина повторяют этот урок [3, 90, 91]. Море у А. Лозина-Лозинского также преисполнено ритмом торжественных эпических гимнов, в связи с ним поэт тоже вспоминает Гомера: “Величаво-однотонный / Говорит из года в годы / Строфы эпоса бездонный / Океан, Гомер природы <…>” [7, 27].
Для В. Набокова, остро переживавшего разлуку с Россией, шум моря говорит о родине и стихах Пушкина:
И вновь в бессонной тишине
открой окно свое пошире,
и с морем ты наедине
в огромном и спокойном мире.
Не моря шум – в тиши ночной
иное слышно мне гуденье
шум тихий родины моей,
ее дыханье и биенье.
В нем все оттенки голосов
мне милых, прерванных так скоро,
и пенье пушкинских стихов
и ропот памятного бора <…> [10, 539–540].
Знакомый звукообраз мы видим в строке “ропот памятного бора”: несмотря на то, что ропот бора разрывается вставленным эпитетом, в нем фонетически узнается “говор волн”. Примечательно, что Набоков связывает с шумом моря “бессонную тишину”. Видимо, то, что написала И. Сурат про мандельштамовскую бессонницу, можно сказать и про Набокова: бессонница – “состояние благословенное, она дает поэту возможность встречи и творческого общения с любимыми поэтами, вхождения в их образный и ценностный мир <…> Гомер, Данте, Пушкин не уводят поэта от его личного Я, а, напротив, – обеспечивают полноту внутренней жизни <…>” [15, 149– 150]. Шум моря уже неразрывно ассоциируется у современных поэтов с бессонницей, Кушнер присваивает морю именно этот эпитет: “Бессонное, шуми! Подкрадывайся, бей / В беспамятный висок горячею волною <…>” [6, 209].
Стихи и стихия не случайно сближаются через звучание. Г. Башляр писал о поэтическом “голосоведении”: “Вода – это огромное единое пространство. <…> поэтическое ухо, покоряясь песне воды, как фундаментальным звукам, приводит хор нестройных голосов к единению” [2, 266]. Только чуткий слух поэта способен распознать божественную гармонию в звучащей стихии. А фоника его стиха способна воссоздать ее, ранее расщепленную, разъятую на атрибутивные составляющие. Поэтическая “алхимия” “устанавливает природу разъятых частей через формирование системы отождествлений <…>, синтезирует новое единство, уже артикулированное, осознанное и выраженное в слове” [18, 30–31]. Поэтому превращение моря у Пушкина сродни переселению духовной сущности стихии из одного локуса в другой.
Литература
1. Батюшков К. Н. Собр. сочинений : в 2-х т. / К. Н. Батюшков ; [сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. В. Кошелева]. – М. : худ. литература, 1989. – Т. 1. – 560 с.
2. Башляр Г. Вода и грезы : опыт о воображении материи / Г. Башляр ; [пер. с фр.
Б. М. Скуратова]. – М. : изд-во гуманит. лит., 1998. – 268 с.
3. Волошин М. А. Избранные стихотворения / М. А. Волошин ; [сост., вступ. ст. и примеч.
А. В. Лаврова]. – М. : Сов. Россия, 1988. – 384 с.
4. Гумилев Н. С. Стихи ; письма о русской поэзии / Николай Гумилев. – М. : Худ. литература,
1990. – 423 с.
5. Куликова Е. Ю. “Куда ж нам плыть?..” (приглашение к путешествию Пушкина, Бодлера и Гумилева) / Е. Ю. Куликова // Studia Rossica Posnaniensia, 2005. – Vol. XXXII. – Р. 39–49. – (Adam Mickiewicz University Press, Poznan).
6. Кушнер А. С. Таврический сад : избранное / А. С. Кушнер. – М. : Время, 2008. – 528 с.
7. Лозина-Лозинский А. Благочестивые путешествия / А. Лозина-Лозинский. – Петроград, 1916. – 56 с.
8. Маймин Е. “К морю” : стихотворение Пушкина / Е. Маймин // Литература в школе. – 1974. – № 2. – С. 25–29.
9. Мандельштам О. Э. Избранное / О. Э. Мандельштам. – СПб. : Диамант, Золотой век, 2000. – 448 с.
10. Набоков В. В. Собр. сочинений в 5 т.(Русский период) / В. В. Набоков ; [сост. Н. АртеменкоТолстой, предисл. А. Долинина]. – СПб. : Симпозиум, 1999. – Т. 2. – 675 с.
11. Пушкин А. С. Полн. собр. сочинений : в 10 т. : стихотворения 1820–1826 : [текст] / А. С. Пушкин ; [АН СССР, Ин-т русск. лит. (Пушкин. Дом)]. – М., Л. : Изд-во АН СССР, 1950–1951. – Т. 2.
12. Пушкин А. С. Полн. собр. сочинений в 10 т. : стихотворения 1827–1836 : [текст] / А. С. Пушкин ; [АН СССР, Ин-т русск. лит. (Пушкин. Дом)]. – М., Л. : Изд-во АН СССР, 1950–1951. – Т. 3.
13. Пушкин А. С. Полн. собр. сочинений : в 10 т. : поэмы, сказки : [текст] / А. С. Пушкин ; [АН СССР, Ин-т русск. лит. (Пушкин. Дом)]. – М., Л. : Изд-во АН СССР, 1950–1951. – Т. 5.
14. Слинина Э. В. Лирическая композиция стихотворения “К морю” / Э. В. Слинина // Изв. АН СССР, 1974. – Т. 33. – № 3. – С. 234–241. – (Сер. лит. яз.).
15. Сурат И. Три века русской поэзии / И. Сурат // Новый мир. – 2006. – № 11. – С. 149–150.
16. Толстогузов П. Н. Живопись : “Покров, накинутый над бездной” / П. Н. Толстогузов // Толстогузов П. Н. Лирика Ф. И. Тютчева : поэтика жанра. – М. : Прометей, МПГУ, 2003. – С. 250–264.
17. Томашевский Б. В. Пушкин в 2-х т. : Юг ; Михайловское / Б. В. Томашевский. – 2-е изд. – М. : Худож. лит., 1990. – Т. 2. – 383 с.
18. Топоров В. Н. Об “эктропическом” пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) / В. Н. Топоров // От мифа к литературе [РГГУ]. – М. : Российский университет, 1993. – С. 23–42.
19. Фомичев С. А. Предисловие / С. А. Фомичев [Электронный ресурс] // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений : в 17 т. – М. : Воскресенье, 1994–1996. – Т. 1–19 ; Т. 18 Актуальні проблеми слов’янської філології. – 2011. – Випуск XXІV. – Частина 2. 77 (дополнительный) ; рисунки, 1996. – С. 9–18. – Режим доступа : http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push19/vol18/s18-009.htm.
20. Цявловская Т. Г. Автограф стихотворения “К морю” / Т. Г. Цявловская [Электронный ресурс] // Пушкин : исследования и материалы ; [АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом)]. – М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1956. – Т. 1. – С. 187–207. – Режим доступа : http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/is1/is1-187-.htm.
21. Чумаков Ю. Н. “Евгений Онегин” А. С. Пушкина : в мире стихотворного романа / Ю. Н. Чумаков. – М. : Изд-во МГУ, 1999. – 128 с. – (Перечитывая классику).
22. Эпштейн М. Н. Стихи и стихия : природа в русской поэзии, XVIII–XX вв. / М. Н. Эпштейн. – Самара : Бахра-М, 2007. – 352 с. – (Радуга мысли).
