От романа к пьесе («Зигфрид» Жана Жироду)
Т. А. Юшкова
В то время как все в Европе говорило о новой эре мира и процветания, Жан Жироду летом 1927 года садится писать свою первую пьесу «Зигфрид», в которой воплотился крах его собственных представлений об общей «матери Европе». Пьеса является свободной обработкой для театра романа Жироду «Зигфрид и Лимузэн», опубликованного в 1922 году. Почти все драматические произведения писателя представляют собой обработку уже известных сюжетов, в первом случае — своего же романа, в другом — Библии («Юдифь»), в третьем — мифа («Амфитрион», «Троянской войны не будет», «Электра»), в четвертом — литературы («Тесса», «Ундина») и т. д.
Драматург всегда стремился направить основное внимание не на новизну самого хода событии, а на соотнесенность их с проблемами его времени. Так, «Зигфрид и Лимузэн», это пространное лирическое повествование о французе, потерявшем память в результате ранения на поле боя и ставшем выдающимся немецким политиком, дал возможность автору высветить оригинальный аспект темы взаимосвязей двух стран — Франции и Германии. В центре внимания в романе — нравственно-психологическое сравнение соседних стран.
Жироду имел на это право. В юности он больше года прожил в Германии, был влюблен в ее культуру, в ее поэзию. Эту страну, с ее почти физической любовью к всеобщему, к Вселенной, Жироду считал символом стремлений своего духа. Он сам видел немцев с точки зрения француза, превращенного в Зигфрида.
В романе противопоставление двух стран меньше всего носило политический характер, все повествование было выражением скорее сугубо индивидуального мира писателя.
Здесь перед читателем возникали две достаточно мифические страны, воплощающие одна — порядок и ясность (Франция), другая — нечто космическое в душе автора.
В этом внутреннем франко-германском диалоге отразилось и воздействие двойной национальной культуры и умозрительные литературные впечатления. Франции классически ясного и умеренного духа, но не способного к широте взглядов, противополагалась Германия поэзии, фантазии и мистицизма. Все это — не открытие Жироду, здесь он идет путями, уже продолженными немецкими романтиками, а также Жан-Полем Рихтером в его «Поэтике» и Генрихом Гейне в его размышлениях о соседних странах. Поэт когда-то писал о французах: «Очарование наивности, тайный язык души, разоблачающая интуиция, способность отождествления с природой запрещены их поэтам»
Жироду вторит ему: «...там, где живут французы, забавы гномов и богов запрещены», а один из его героев — Цельтец не может «найти во Франции район, где здравый смысл существует более, чем в трех измерениях». Характернейшие, на взгляд писателя, национальные черты француза проявляются в знаменательной галерее образов его драматургии: юрист, часовщик, геометр, инспектор, контролер меры и веса.
Роман представлял собой изысканный остроумный монолог писателя-скептика, довольно поверхностного еще политического мыслителя, но непредвзятого наблюдателя. Француз с открытым лицом, чистосердечно уважающий немцев, он мягко упрекал своих соотечественников в игнорировании великого соседа.
Субъективнейший взгляд автора оригинален не там, где он идет вслед за другими, а там, где он остро фиксирует современные проблемы взаимоотношений двух стран.
Зигфрид является символом возможного союза между соседними государствами. После нескольких лет славы и блеска, которые он имел на усыновившей его родине, Зигфрид в романе возвращается во Францию, страну своего детства, первой любви, где он найдет скромное житейское счастье. Призыв к юности, любви, родной земле звучал со страниц живописной прозы Жироду. Но, покидая Германию, советник не отряхивает пыль со своих ног на вчерашних соотечественников и, может быть, завтрашних врагов. Он просто отходит от своей второй родины, и немецкий народ, как он это любит, может создать об его исчезновении легенду.
Роман «Зигфрид и Лимузэн» — свидетельство того, что Жироду еще верил в единство человеческой цивилизации, в единство культур, и этой верой он заражал читателей.
Пьеса, создававшаяся в иной исторической обстановке, предупреждала о серьезной угрозе для мирной жизни в Европе, зреющей в недрах политической жизни Германии. Театр казался Жироду идеальной трибуной для поднятия животрепещущих вопросов франко-германских отношений. Они являлись актуальными и в 1928 году, когда была поставлена драма «Зигфрид», и в 1934, когда драматург снова вернулся к поглощавшей его теме и написал «Конец Зигфрида». Незадолго до этого Жироду признавался: «Я страдаю, что не могу выразить кратко результаты моих размышлений, моих наблюдений над причинами, которые разделяют два великих народа».
Жироду пришел в театр, чтобы изложить свою точку зрения людям, которые могут стать не только зрителями, но и актерами франко-немецкой драмы.
Если французский элемент в романе — рациональный, а немецкий — поэтический и иррациональный, то в пьесе сопоставление идет совсем в ином отношении. Прежние эстетство и оптимизм кажутся ему опасными. Внутренняя жизнь Германии не могла не вызвать тревоги у Жироду — писателя и дипломата (в конце 1926 года он оставил пост начальника отдела информации и прессы, чтобы занять заметное место в Министерстве иностранных дел). В 1925 году президентом Рейха стал маршал фон Гинденбург, Жироду был из тех, кто видел в этом правительстве лишь маску для прикрытия возрождающегося немецкого империализма. В этом же году Гитлер опубликовал «Майн Кампф». Само разрешение вступить Германии в Лигу Наций Жироду считал слишком большим доверием. Он хорошо знал, что происходит в соседней стране и не питал иллюзий относительно «миролюбивой» Германии. «Страна индустриальная, пылкая, страна большого поэтического звучания.., но страна жестокая, кровожадная, упрямая в слабостях», так оценивает ее теперь Зигфрид — Форестье пьесы. Своим первым драматическим опытом писатель предупреждал об опасности германского реваншизма, о неутихающей немецкой воинственности.
Именно поэтому выдающийся режиссер Луи Жуве, прочитав драму, сразу высоко оценил актуальность и значительность ее содержания. Более того, актуальной она осталась и в 1947 году, когда труппа Луи Жуве снова обратилась к «Зигфриду», и в начале 50-х годов, когда уже ни автора, ни первого интерпретатора пьесы не было в живых, а новая постановка ее вновь приковала к себе внимание парижан.
Жан Жироду, переделывая роман «Зигфрид и Лимузэн» для сцены, стремился внести в театр сильнодействующую главную мысль, которая отодвинула бы все вопросы мастерства на второй план. Ему это удалось.
Сравнивая драму с романом — первоисточником, следует иметь в виду два момента: новый, более высокий уровень политической зоркости писателя и трансформацию сюжета и образов в связи со спецификой драмы как иного рода искусства.
В 1928 году писатель уже понимал нереальность своей мечты о примирении социальных, политических и национальных противоречий, воплощенной в его романе. Отсюда — больший пессимизм в отношении главной проблемы: чего можно ожидать от Германии? куда пойдет эта страна? Жироду считал: «...нельзя предоставлять событиям идти своим ходом. Нужно надоедать, беспокоить, наблюдать».
Действие драмы происходит в одной стране — Германии и сосредоточено вокруг центральной фигуры Зигфрида. Бывший французский писатель, эстет и гуманист Жак Форестье, потерявший свое прошлое и заново воспитанный в милитаристском и догматическом духе, должен быть превращен в инструмент для преодоления политической розни в стране. Его именем высшие военные круги надеятся объединить два лагеря — левых и правых, чтобы затем сделать резкий поворот вправо. На протяжении всей пьесы мы ощущаем внутреннюю ироническую полемику Жироду с расистскими утверждениями о мистической роли крови и расы, поскольку парадоксальна сама ситуация: Жак Форестье — воплощение идеального немца.
Причудливая, невероятная история Зигфрида обладает «логикой философской притчи», поднимающей, по выражению Жироду, проблему «пробуждения человека».
Зигфрид — игрушка могущественных политических сил, немец и француз одновременно — безусловно, символ, место встречи двух наций-антагонистов.
Разоблачение французского происхождения советника Зигфрида может иметь серьезные последствия, поэтому его так боятся окружающие немецкие чиновники и военные. Например, шеф клиники утративших память, президент многочисленных объединений ненависти и реванша фон Шмек очень выразительно объясняет, почему Зигфрид должен служить Германии: «Я ли не дал ему воспитания принца немецкой крови, я ли не сменял возле его кровати, где вопил этот взрослый немец не старше трех лет, нянек, которых звали Ратенау или Эрсбергер, добрых бонн, которых звали Штреземан или Крупп, чтобы вернуть в определенный момент, когда это понадобится Германии, кусок маленького французского буржуа?».
Политический противник Зигфрида барон Цельтен, вызвавший из Франции бывшую невесту Жака Форестье для опознания личности советника, не причинил вреда карьере героя, зато разрушил его внутреннее равновесие. Зигфрид начинает испытывать тоску по настоящей родине, сомнения, душевную боль — те чувства, без которых человек — всего лишь автомат. По Жироду, простейшие чувства — самые сильные, вот почему так нарастает эмоциональная напряженность во взаимоотношениях Зигфрида с людьми. А поначалу он был так холоден, так «закрыт», так высокомерен!
Жан Жироду выразительно показывает нарастающее смятение Зигфрида. Он не находит успокоения, так как память не возвращается к нему. Имя Жак для него трагично чужое, без тени, без эха. Герой находится перед жестоким выбором, он испытывает подлинную душевную муку.
Драматург зовет к терпимости и широте мысли, к человеческому единению и гуманизму. Вместе с тем в контексте пьесы абстрактно-философская проблема человека, потерявшего себя, становится конкретной гражданской позицией автора. Он проницателен и саркастичен, он показывает важность роли окружения в воздействии на Зигфрида. Он современен в выявлении намерений немецкой военщины, орудием которой является герой. Мщение и ненависть — единственное будущее для этих людей. Приведем весьма характерный разговор трех генералов, раскрывающий истинное лицо милитаристов и реваншистов:
Вальдорф. — А! Фонжелуа, вы знаете новость?
Фонжелуа. — Да! Война. Война с Францией?
Вальдорф. — Вы опоздали, Фонжелуа!
Ледингер. — Вы спешите, Фонжелуа!
Война и фашизм — оборотная сторона того безмятежного мира, с которым мы соприкоснулись в романе и который растерял всю свою безмятежность и стал поистине угрожающим в пьесе.
Германия мифов и иллюзий уступает место гитлеровской Германии, и особенно это ощущается в мрачной атмосфере одноактной «Смерти Зигфрида» (1934).
В первой постановке «Зигфрида» сам Луи Жуве взял на себя роль генерала Фонжелуа. И это не случайно. Фигура французского диссидента, ставшего больше пруссаком, чем сами пруссаки, очень многозначна. Этот новоиспеченный немец, француз по происхождению, кажется, предвосхищает то, чем станет Зигфрид, если он останется в Германии: чистым врагом Франции. Пристально всматривается в него Женевьева Прат, бывшая возлюбленная Жака Форестье. Этот типичный офицер прусской армии представляет ту силу, которая использует Зигфрида, если в нем не проснется человек, и в борьбе против мира и в борьбе против революции. Символ агрессии, рвущейся к власти — вот что собой представляет, генерал Фонжелуа.
Итак, на вопрос, будет ли создана демократическая Германия, идущая по пути мира, или сохранится милитаристская Германия — очаг новой войны в Европе, Жироду давал весьма определенный ответ, который обязан был нарушить благодушие современников.
Если Жироду обнаружил политическую проницательность, раскрывая тайные замыслы немецкой военщины, то с сожалением приходится признать, что писатель ни в романе, ни в пьесе не дал себе труда осмыслить революционные события в Германии 1918-1923 годов.
Действие «Зигфрида» разворачивается в Готе, а не в Мюнхене, как в романе, и это имеет какое-то историческое правдоподобие, поскольку противоборство левых сил и Веймарской республики значительно активнее происходило в Готе. Цельтен, политическую ориентацию которого в пьесе опрёделить не менее трудно, чем в романе, совершает свою «революцию» в середине января. Даже у самого малоосведомленного читателя и зрителя не может не возникнуть ассоциации с одним из самых трагических восстаний, которое произошло в Готе в марте 1921 года в дни, последовавшие за демонстрацией рабочих по поводу годовщины зверского убийства Розы Люксембург и Карла Либкнехта.
Безусловно, драматург, изображая Цельтена, имеет в виду движение левых сил, противостоящих Зигфриду и военщине, однако из соображений дипломатических и чисто практических прибегает лишь к туманным намекам. Он не мог говорить о рабочей революции в Германии, не «оскорбив» общественного мнения. Кроме того, и сам Жироду, критически относящийся к буржуазной демократии, не скрывает своего опасения перед пролетарской революцией.
Если «революция» Цельтена в романе включена в интеллектуальную игру писателя и не выпадает из стиля авторского ироничного повествования, то в пьесе это — самый неорганичный, «опереточный» эпизод, не слишком веселый маскарад, разрушающий эмоциональное единство драмы, серьезность ее актуального содержания. Сам Цельтен, революционер-романтик, определяющий Германию как «поэтический и дьявольский заговор, а не социальное и человеческое предприятие», достаточно карикатурен и фантастичен. Его цели — борьба с пангерманизмом и борьба за возвращение Баварии всех ее электрических запасов — пожалуй, единственное, что не изменилось со времени «революции» Цельтена в романе, т. е. с 1922 года.
Очевидно, что провал немецкой революции Жироду ставит в счет английским и американским дельцам, очевидно также, что в этом провале он с горечью фиксирует подавление сил, единственно способных противостоять возрождению прусского милитаризма. И все-таки нельзя не согласиться с резким, но справедливым утверждением, что все это шутовство не что иное, как «обывательское умничанье». Стремясь отмежеваться от позиции таких интеллигентов, как его учитель Шарль Андрел, литератор, профессор истории, написавший книгу о марксизме и не «заметивший» русскую революцию, Жироду вводит в драму профессора Робино. Профессор считает «осечкой» все великие исторические движения, говоря: «Революция, Женевьева? Ты можешь быть спокойна. Достаточно, чтобы я появился в городе в эту пору, как прекращается всякое историческое движение. История бросает мне вызов, когда я пытаюсь приобщиться к ней, за исключением исторической грамматики».
Эта ирония ничего не меняет, объективно превращаясь в злую усмешку над бессилием определенной части интеллигенции освободиться от страха перед настоящей революцией, осознать собственную драму. Но ведь и сам Жан Жироду — внутри этой социальной группы и близок ей в значительно большей мере, чем предполагал.
Наибольшему изменению в пьесе подвергся образ Женевьевы. Присутствие в романе этой классической представительницы парижской художественной богемы ничего не вносит в действие, и ее неожиданная смерть не вызывает сочувствия. В драму «Зигфрид» эта живая, тонко чувствующая женщина вносит атмосферу высокой духовности и человечности. Она первая из поэтичных, изящных героинь драматурга, одухотвореннейших его созданий, таких, как Алкмена, Изабелла, Андромаха, Ундина...
Давая Зигфриду уроки французского языка, Женевьева предпринимает отчаянную попытку «разбудить» застывшие чувства Жака, ставшего Зигфридом. В экспрессивном монологе, обращенном к нему, Женевьева вспоминает об их общей жизни в довоенном Париже. Зигфрид холодно воспринимает ее слова как цитату из классики:
Зигфрид. Не так быстро. Я понимаю слова, но смысл. Тирада слишком длинная. Это трагедия или комедия?
Робино. Все жанры смешались в современном театре!
С тонкой иронией и мастерством Жироду воплощает здесь душевный холод и полное забвение прошлого у Зигфрида, тоску героини и горькую насмешку все понимающего Робино. Легко снят даже намек на сентиментальность. Драма остается до конца цельной в ее философско-политической проблематике.
Уже первая пьеса Жана Жироду является «драмой идей», пьесой-дискуссией, напряженность которой не ослабевает и в лирических сценах.
Премьера «Зигфрида» в постановке Луи Жуве 3 мая 1928 года оказалась днем становления «хорошо написанной пьесы» в противоположность «хорошо сделанной пьесе» театра бульваров.
В театре Жироду, во французском театре вообще утверждается культ взыскательного литературного вкуса, тонкой поэтичности, умного содержания, мыслящих героев, которым есть что сказать. После засилья бытовых пьес восстанавливается роль монолога и тирады, изысканной интеллектуальной игры. При этом стиль Жироду остается прихотливым, неповторимо своеобразным, присущим только ему. Писатель придавал очень большое значение индивидуальности стиля, достигал особой утонченности и выразительности монологов и диалогов.
«Стиль — это призма, через нее в наше сознание проходят мириады радужных оттенков, которые разум загасил бы, как лед — солнечные искры». Отсюда видно, что эмоциональное воздействие театра и литературы ценится драматургом значительно выше, чем рациональное.
Уже в первом театральном опыте Жана Жироду мы видим талантливого драматурга, не только достойно продолжающего лучшие традиции национальной драматургии, но и создавшего целую эпоху в истории французского театра XX века, которую называют «эпохой Жироду».
Л-ра: Проблемы жанра литератур стран Западной Европы и США. – Ленинград, 1983. – С. 56-64.
Произведения
Критика
