Символизм в критической оценке В. Ф. Ходасевича

Русская филология: Вестник Харьковского национального педагогического университета имени Г.С. Сковороды
УДК 821.161.1 “ 95

Е.С. Лавриненко

В статье анализируется попытка Ходасевича-критика осмыслить этапы развития сим­волизма, его основные достижения и причины распада. Эстетика символизма рассматривает­ся критиком в широком контексте русской литературы “серебряного века”.

Ключевые слова: эстетика символизма, лирический субъективизм, жизнетворчество.

Лавриненко О.С. СИМВОЛІЗМ В КРИТИЧНОМУ СПРИЙНЯТТІ В.Ф. ХОДАСЕВИЧА

У статті аналізується спроба Ходасевича-критика осмислити етапи розвитку символі­зму, його основні досягнення та причини занепаду. Естетика символізму розглядається крити­ком у широкому контексті російської літератури “срібного століття ”.

Ключові слова: естетика символізму, ліричний суб’єктивізм, життєтворчість.

Lavrynenko E.S.. SYMBOLISM IN THE CRITICAL REVIEW OF V KHODASEVICH

The article is devoted to the critical analysis of the stages of development of symbolism, its contribution into Russian culture and features of decadence. Aesthetics of symbolism is viewed in the wide context of literature of the “silver age”.

Key words: aesthetics of symbolism, personal identification, life creativity

Эстетика модернизма, сформировавшаяся в начале XX века, характеризовалась появлением принципиально новых концепций мира и человека. Философская мысль возродила интерес к личности человека, оправдала и вернула его в подлинный мир вечных идей и ценностей. Эстетика многообразных литературных направлений эпохи «серебряного века» (символизма, акмеизма, футуризма) провозгласила принцип творческой активности личности.

Эксперименты модернизма оказали заметное влияние на критическое и поэтическое творчество В.Ф. Ходасевича. Главным литературным направлением, притягивающим критическую и ли­тературно-теоретическую мысль Ходасевича, стал символизм. Будучи живым свидетелем его стремительного взлета и мучительного распада, Хода­севич сделал это направление основным содержа­нием своих статей, сполна отдал ему дань и в ран­ней поэзии. В символизме критик усматривал пос­леднюю большую культуру, имевшую духовное обоснование. Он единственный в современной ав­тору культурной ситуации воспринимался Ходасе­вичем как серьезное творчество, художественный метод.

Критика Ходасевича неоднократно стано­вилась предметом исследования современных ли­тературоведов. Достаточно вспомнить труды H.A. Богомолова, Л.И. Гавриловой, В. Перельмутера и других [1; 3; 4]. В то же время следует от­метить, что восприятие и оценка символизма Хо­дасевичем - проблема недостаточно изученная и потому представляющая несомненный научный интерес.

Данное исследование ставит целью проана­лизировать те критические работы и письма Хо­дасевича, в которых отражено осмысление им фе­номена символизма, выявлена связь символизма с классикой и предпринята попытка определить степень влияния этого направления на русскую культуру того времени.

Символизм с его особой духовной культу­рой был близок Ходасевичу с юности. Его твор­ческий путь начался в тот период, когда симво­лизм занимал ведущее место в литературном про­цессе эпохи, и поэт с гордостью отмечал впос­ледствии, что «успел еще вдохнуть его воздух» [14. с. 173]. Учеба в гимназии одновременно с братом В. Брюсова, дружба с Виктором Гофманом и сто­ронниками символизма сближали Ходасевича с этим литературным направлением. В 1904 - 1905 годах он знакомится с В. Брюсовым, К. Бальмон­том, A. Белым. В символизме Ходасевич ощущал себя «как в родной семье, самым младшим, пос­ледышем. Именно поэтому “тонкие яды” симво­лизма пронизали его душу насквозь и сделали его тем поэтом, каким он стал, хотя от классического символизма его отделяет очень многое» [2, с. 9]. По мнению Н. Богомолова, в раннем творчестве Ходасевич стремился «угнаться за своими учите­лями в поэзии - за Брюсовым, Белым, отчасти - Блоком и Сологубом» [1, с. 119]. Однако подража­тельство в чистом виде не было присуще даже раннему творчеству Ходасевича. Это было осмыс­ленное освоение проблематики и образности, не­обходимое литературное ученичество, которое иг­рало существенную роль в формировании индиви­дуальной творческой манеры Ходасевича-поэта. Сам Ходасевич в критической статье «Отплытие на остров Цитеру» отмечал, что сущность Шекс­пира, Гете, Пушкина и других оригинальных худож­ников состоит «не в том чужом, что заимствуемо и повторимо, а в том собственном, личном, неотъемлемом и неповторимом, чем отдельные “краденые” места у них связаны, спаяны, преоб­ражены и приведены к таинственному единству» [11, с. 605]. В процессе творческого становления Ходасевич осваивал наследие символизма и пости­гал феномен мира и человека сквозь призму сим­волистских воззрений.

Еще в России Ходасевич выработал свое­го рода литературно-критический канон, в рамках которого был написан ряд работ, послуживших сво­его рода платформой для дальнейшего размыш­ления о судьбе символизма. Это отразилось в ста­тьях «Надсон», «“Русская поэзия” Обзор». «“Juvenilia” Брюсова», «О завтрашней поэзии», без обращения к которым невозможно понять авторс­кую концепцию восприятия символизма.

Символизм в концепции Ходасевича стано­вился настоящей поэтической школой. У этого на­правления была не только своя эстетика, но, по словам Ходасевича, «особый дух (genius loci), ды­хание которого разливалось широко. Тот, кто ды­шал этим воздухом символизма, навсегда уже чем-то отмечен, какими-то особыми признаками <...>. В них есть что-то общее и не в писаниях только, но также в личностях» [10, с. 173]. При всех внут­ренних противоречиях символизм ощущал себя в культуре того времени монолитным единством «избранных» перед лицом «своих современников-чужаков». Особенностью восприятия символизма Ходасевичем являлась установка на восприятие творчества автора в единстве с его биографией, посколь^ только в случае восстановления быта и личной судьбы писателя гарантируется полнота понимания.

«Классическим» представителем симво­лизма, объявившим это направление «осью своей жизни», Ходасевич называет А. Белого. В связи с тем, что Белый своим творчеством формировал эстетику течения, для Ходасевича было не прин­ципиально, что Белый был «младосимволистом», поскольку его искания практически целиком укла­дывались в русло этой эстетики. Эта особенность художественной манеры Белого заставляет Хода­севича концентрироваться больше на личности поэта. Критик отчетливо показывает доминирую­щую черту характера Белого - его импульсивность: «вечно мятущийся, вечно взволнованный до самых глубин души своей» [7, с. 3]. Эта импульсивность приводила к тому, что в творчестве Белого «пе­чать спешности, недовершенности, порой срыва лежит почти на всем» [7, с. 3].

Особой фигурой в концепции Ходасевича становится В. Брюсов. Характеризуя раннюю ли­рику вождя русских символистов, критик справед­ливо отметил ключевой постулат его художествен­ной позиции: «процесс творчества есть для него процесс нахождения соответствий между «идеаль­ным» и «этим» миром, процесс преобразования «этого праха» в «идеальную природу» [6, с. 404]. Ходасевич осознавал, что для Брюсова символизм был ценен, прежде всего, своей философской, а не нравственной стороной. Если в ранних статьях Ходасевича брюсовская эстетика предстает квинтэссенцией символизма, то по прошествии лет критик обвиняет его в самом тяжком грехе: разру­шив интимную связанность поэтической и биогра­фической сфер, развенчав религиозный ореол твор­чества, Брюсов стал «зачинателем» уже не сим­волизма, а декадентства - внутренней язвы, то­чившей и убивавшей дух последнего «большого искусства». Для самого Ходасевича символизм был не просто литературным направлением, а ско­рее принципом духовной культуры. Приоритет эстетики и философии над нравственно-этической категорией привел, по мнению критика, к утрате гармонии в символизме. В поэзии же самого Хо­дасевича эстетические и этические категории были органически взаимосвязаны. Для Ходасевича Брю­сов «непрозрачен»: за символическими формами его поэзии невозможно угадать автобиографичес­кий подтекст его лирики. Несовпадение Брюсова с его жизненными проявлениями для него самого было вполне очевидным и осознанным. Насколько Муни и Рената «растворены» в жизнетворчестве. настолько Брюсов отстранен от своих героев. Хо­дасевич подчеркивал, что Брюсов не был в своем глубоком существе поэтом, как не был он и сим­волистом, навсегда оставшись декадентом. Кри­тик не принял брюсовскую игру, так как считал, что Брюсов играет сверх меры. Хотя в отношении Брюсова у Ходасевича был личный повод: Хода­севич ощущал потребность отделить себя от того, с кем его упорно связывали. Это не удивительно, поскольку раннее творчество прошло для Ходасе­вича под знаком Брюсова. Причем о подражатель­стве заявлял сам метр: «юные под-бальмонтики, под-брюсники, под-весники (Ходасевичи и проч.)...» [5, с. 7].

Брюсов реагирует на все новое, подхваты­вает и становится во главе его. Этого Ходасевич не отрицает, отмечая литературную интуицию мэт­ра символизма, но в умении угадать, быть непре­менно впереди всех Ходасевич видит обычную расчетливость, неорганичную для поэта. Сам же Брюсов в первом сборнике «Северные цветы» под­черкивал, что целью творчества является не об­щение, а только самоудовлетворение и самопостижение, причем все внешнее, игровое вполне оправ­дано, если работает на многообразное выявление своего “я”. Ходасевич же увидел маску: с нее на­чалось неприятие им игры Брюсова, смешиваю­щего личину и Лицо.

Критик постоянно подчеркивал, что в «лю­дях символизма» важно отделить маску от лично­сти. Перевоплощаться, чтобы не потерять себя, а обрести самоутверждение, - это самое ценное в человеке для него. Ходасевич неоднократно под­черкивает, что жизнь для символистов - театр. Театр, маска, роль - один из самых распростра­ненных образов русской литературы предоктябрь­ского десятилетия. Театральность жизни была от­ражена в таких произведениях, как «Снежная мас­ка» А. Блока, «Черные маски» Л. Андреева, «Мас­карад» А. Белого, «Маскарад» М. Арцыбашева, «Маски» А. Серафимовича и т.д. Маски присут­ствовали в философской прозе Ницше, в живописи и на сцене. Театрализация жизни, ее маскарадность выливалась в самые разнообразные формы. В жизни, в отношениях между людьми стиралась грань между сценой и реальностью. Театр для себя был вполне естественен в эпоху символизма, по­степенно превращаясь в «театр для других». Вос­крешаются костюмированные балы, маскарады. О таких попытках возвращения былого Ходасевич писал в портретном очерке «Гумилев и Блок». Но при этом критик подчеркивает надуманность той среды, атмосферу которой хотел показать в своих воспоминаниях.

Критик констатирует переизбыток опасной и жестокой игры в символизме. Ходасевич и сам участвовал в разыгрывании собственной жизни в этом театре. Но его спасло то, что в одной из сво­их поздних статей «Два поэта» (1936) он назвал «инстинктом поэтического самосохранения». В этой статье на примере рано погибших поэтов эмиг­рации Ходасевич рассматривает тот же жизнетвор­ческий конфликт, которым он сам жил в пору сво­ей символистско-декадентской молодости. Анали­зируется судьба Бориса Поплавского - жертвы нарушения гармонии, «которая должна сохранять­ся между работой поэта над своей человеческой личностью» и «личностью литературной», и Н. Гронского, стремившегося «остаться в поэзии, творчестве, которое для поэта всегда реальнейшая из реальностей» [13, с. 362 - 377]. «Воздухом сим­волизма» дышали и те, кто не причислял себя к символистам. Трагедия символизма, по мнению Хо­дасевича, состоит в том, что последнее настоя­щее искусство оказалось иллюзией, игрой: «Непре­станное стремление перестраивать мысль, жизнь, отношения <.> вело символистов к непрестанно­му актерству над самим собой - к разыгрыванию собственной жизни» [14, с. 10 - 11]. Критик под­черкивал, что во всяком рукотворном конструиро­вании себя чувствуется полная обреченность, не созидание, но всегда разрушение: «Так играли сло­вами, коверкая смыслы - коверкая жизнь. Впоследствии исковеркали жизнь и самой Жене, облеченной в Солнце, и мужу ее, одному из драго­ценнейших русских поэтов» [14, с. 13]. Он усмат­ривает в «двойном существовании» символистов попытку сближения личностного и реального пла­на, что способствовало логике символистского жизнетворчества. Стремление «слить воедино жизнь и творчество» оборачивается непрестанной жаж­дой перестраивать мысль, жизнь, отношения, по­винуясь очередному «переживанию». Это влечет к «непрестанному актерству перед самим собой - к разочарованию в собственной жизни. Как бы на театре более или менее жгучих импровизаций» [14, с. 69]. Игра становится жизнью, жизнь превра­щается в игру. Игра (степень вовлеченности) - наиболее характерный критерий оценки «людей символизма».

Подобное переосмысление Ходасевичем и роли Брюсова к 1905 году, стремление отгородить от его влияния символизм, приводит к тому, что теперь основателями «великого искусства сереб­ряного века» Ходасевич называет других литера­турных деятелей и центральной фигурой среди них объявляет А. Блока. В статье «О Гумилеве», Хо­дасевич писал: «... провозглашая символизм как миросозерцание, а не как поэтичес^ю школу, имен­но они (Блок, Белый, В. Иванов - Е.Л.), в противо­вес Брюсову, пытавшемуся вновь связать поэзию с жизнью, от которой Брюсовым она уводилась в “только литературу”, создали это течение» [12, с. 3]. По Ходасевичу, Блок - вершина симво­лизма, недосягаемая ни для кого из стоящих ря­дом с ним и возносящаяся за пределы своей эпохи в ту сферу, где теряют силу любые литературные подразделения. Блок - едва ли не единственный среди людей символизма - соотносим с высшим для Ходасевича критерием - с Пушкиным.

В своих дальнейших статьях Ходасевич к оценке наследия символизма подходил историчес­ки, отделяя его истинные достижения от эпигонс­ких перепевов позднего периода, когда «стройные и простые линии здания (символизма - Е.Л.) нача­ли обрастать украшениями, символизм - эстетиз­мом и декадентством, живое зерно - шелухой» [8, с. 481]. Даже в условиях эмиграции Ходасевич занимался переоценкой русского символизма. В 1928 году в статье «О символизме» он справедли­во указывал, что «символизм не только еще не изу­чен, но, кажется, и не прочитан» [10, с. 174]. Дей­ствительно, в тот период, когда писалась эта ста­тья, символизм еще находился в стадии критичес­кого, но не научного изучения и оценки.

Однако сам Ходасевич уже в то время стремился определить наиболее важные признаки эстетики русского символизма. К ним он отнес разрушение границ между жизнью и искусством, стремление символистов к жизнетворчеству. Пре­обладание лиризма Ходасевич объяснял следстви­ем «теснейшей и неразрывной связи писаний с жизнью» [10, с. 175]. Это дало ему основание ут­верждать, что «в пределе он (символизм - Е.Л.) не был “художественным течением”, школой, а был жизненно-творческим методом, который тем пол­нее оказывался применен, чем жизнь и творчество были в том или ином случае теснее сплавлены» [10, с. 176]. Наряду с лиризмом важнейшей чер­той символизма, по мысли Ходасевича, был «край­ний субъективизм». Личность художника поднялась в концепции символизма на недосягаемую высоту. Только творцу отводилась роль демиурга, создаю­щего собственные миры, и вместе с тем облада­ющего доступом в мир идеальный, противостоя­щий пошлой реальности.

Причины краха символизма поэт видел в том, что в нем полностью игнорировались эти­ческие нормы. Полагая, что для символистов действительность была «маской, скрывающей иную, более подлинную реальность», Ходасевич проницательно заметил, что лирический субъек­тивизм был обусловлен не в последнюю очередь неприятием «всякого искусства, воспроизводя­щего действительность непреображенной» [9, с.184].

Само же преображение реального мира, ставшее творческой задачей каждого истинного символиста, осуществлялось сквозь призму его собственного мировосприятия и в меру отпущен­ного ему таланта. В конечном счете символист изображал не «мир, а, в сущности, самого себя» [9, с. 185]. В этом проявилось существенное рас­хождение позиции Ходасевича с символизмом, по­скольку для Ходасевича была неприемлема про­возглашенная символизмом идея жизнетворчества вне ее действительной реализации.

Ходасевич отмечает противоположный подход к решению творческих задач у реалистов и символистов. Символист изображает, по сути, свой собственный внутренний мир. Иную позицию за­нимает, например, Бунин: «он хочет быть созерца­телем, - пишет Ходасевич, - он благоговейно от­ходит в сторону, прилагая все усилия к тому, что­бы воспроизвести боготворимую им действитель­ность наиболее объективно» [9, с. 184].

Стремясь беспристрастно оценить обе ху­дожественные позиции, Ходасевич обращает вни­мание на их достоинства и в то же время отмеча­ет недостатки: в одном случае - «крайний субъек­тивизм», в другом - чрезмерную объективизацию изображения, когда «для личности художника мес­та не остается» [9, с. 185]. В отличие от традици­онного взгляда на вектор развитие модернизма от декадентства к собственно символизму В. Хода­севич склонялся к мысли о том, что «здоровое и жизненное ядро» раннего символизма впоследствии уступило место эстетизму и декадентству [8, с. 481].

Утверждая, что «символизм как эпоха кон­чен», Ходасевич тем не менее считал, что «новые задачи, поставленные символизмом, открыли для поэзии также и новые права. Подсказаны были новые темы, была перестроена система образов, многие условности отброшены, поэзия обрела но­вую свободу» [9, с. 185]. Это суждение остается справедливым и в наши дни.

Литература

1. Богомолов Н.А. Владислав Ходасевич в Московском и Петроградском литературном кругу / Н.А. Богомолов // Новое литературное обозрение. - 1995. - №14. - С. 119 - 130.

2. Богомолов Н.А. Жизнь и поэзия Владисла-ва Ходасевича / Н.А. Богомолов // Ходасевич В.Ф. Стихотворения. - Л.: Сов. писатель, 1989. - С. 5 - 48.

3. Гаврилова Л.И. Русская литература в критике В.Ф. Ходасевича: дисс. ...канд. филол. наук: спец. 10.01.02 «Русская литература» / Гаврилова Лариса Ивановна. - Курск, 2003. - 166 с.

4. Перельмутер В. Несколько слов о Хо- дасевиче-критике / В. Перельмутер // Октябрь.- 1988.- № 6. - С. 195 - 202.

5. Письмо В.Брюсова к П. Перцову (24 сен-тября 1905 г.) // Печать и революция. - 1927. - №7. - С. 7.

6. Ходасевич В.Ф. “Juvenilia” Брюсова // Собрание сочинений: В 4 т. / В.Ф. Ходасевич. - М.: Согласие, 1996 - Т.1. - С. 403 - 406.

7. Ходасевич В.Ф. А. Белый // Возрождение, - 1934. - 28 июня. - С. 3.

8. Ходасевич В.Ф. О завтрашней поэзии // Собрание сочинений: В 4 т. / В.Ф. Ходасевич. - М.: Согласие, 1996 - Т.1. - С. 481- 484.

9. Ходасевич В.Ф. О поэзии Бунина // Со-брание сочинений: В 4 т. / В.Ф. Ходасевич. - М.: Согласие, 1996 - Т.2. - С. 181 - 188.

10. Ходасевич В.Ф. О символизме // Собр. соч.: В 4 т. / В.Ф. Ходасевич. - М.: Согласие, 1996. - Т.2.- С. 173 - 177.

11. Ходасевич В.Ф. Отплытие на остров Цитеру // Колеблемый треножник: Избранное / B. Ф. Ходасевич - М.: Сов. писатель, 1991. -\ C. 603 - 607.

12. Ходасевич В.Ф. Новые стихи // Возрождение, - 1935. - 28 марта. - С. 3.

13. Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: в 4 т. / В.Ф. Ходасевич. - М. : Согласие, 1996 - Т.2. : Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика : 1922 - 1939: [сост. и коммент. И.П. Андреевой, С.И. Богатыревой, С.Г. Бочарова, А.Ю. Галушкина]. - 1996. - 573 с.

14. Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: в 4 т. / В.Ф. Ходасевич - М. : Согласие, 1996 - Т.4 : Некрополь. Воспоминания. Письма: [сост. и коммент. И.П. Андреевой, С.Г. Бочарова, Н.А. Богомолова]. - 1997. - 741 с.