«...Или в сердце было моём»
Марк Бент
Маяковский — один из тех, чей путь в поэзии и революции был родственно сопережит Хермлином. Опыт Маяковского помогал ставить и решать мучительно трудный вопрос о «продуктивной поэзии», «активной, вторгающейся в жизнь и ее изменяющей». К этой проблеме Хермлин возвращается неоднократно. Он рассказывает, к примеру, о споре, который вел с приятельницей-иностранкой, горячо убеждавшей, что «истинная польза» поэзии «состоит в том, что она дает новые, неповторимые имена тому, что уже знакомо». Нет, он вовсе не чужд формальных исканий, не чурается сложности слова, но память подсказывает другие картины: «...я видел долгий кровавый след, который оставила поэзия». Он называет имена поэтов, которые были его «библиотекой» в годы войны и подполья, — Гельдерлин, Шелли, Бодлер, — и мы отчетливо осознаем его «родословную», его связь с поэзией высоких помыслов, передовых общественных идеалов и бунтарского гнева. Споря о литературе с политическими единомышленниками, Хермлин защищает право поэта быть «сложным» и при этом вновь ссылается на слова Маяковского, на творческий опыт Аполлинера и Арагона, Ади и Йожефа. Хермлин призывает внимательно вслушиваться в гуманное «послание», которое доходит до нас и от тех писателей и поэтов, чье творчество отмечено печатью трагизма и одиночества, — как Кафка и К. Краус, Эльза Ласкер-Шюлер, Георг Гейм и Т. С. Элиот.
В интересной статье о художниках, отвергнутых в гитлеровской Германии, Хермлин высказывает очень важную мысль: «...индивидуальная борьба художника против разрушителей его искусства является частью общей борьбы за освобождение человека». Чуткость к неповторимому языку художественного дарования, неприятие догматизма и произвола в отношении к искусству у Хермлина связаны с впечатлениями детства, с личностью безгранично любимого им отца, с теми минутами созерцательного покоя, когда отец показывал ему, ребенку, «какую-нибудь деталь в рисунке Каспара Давида Фридриха, графику Рунге, маньеристский этюд Блехена». «Теперь я знаю, — заключает Хермлин, — скупые слова отца, то, что им было сказано и показано, все это больше значило для меня, чем все софизмы, над которыми я столь долго бился впоследствии. Его молчание учило меня терпимости».
Пора прервать это затянувшееся вступление и рассказать о составе сборника. Практически это «вся» проза Хермлина: рассказы почти за сорок лет, эссе о писателях и художниках и та самая последняя книга, которая носит название «Вечерний свет», вынесенное на титульный лист, и жанр которой так трудно определить. А может, и не нужно. Ведь сборник избранной прозы выдающегося писателя, поэта и публициста Стефана Хермлина обладает цельностью, позволяющей говорить о нем как о единой поэтической автобиографии, в которой интимные воспоминания, выдуманные истории и размышления об искусстве почти равно пронизаны личностью самого поэта.
Одна из страниц «Вечернего света», представляющая собой стихотворение в прозе, дает поэтический «конспект» биографии: «Когда косые лучи освещали Эль Гезиру... когда я ехал, петляя, на автомашине и видел, как перед правым передним колесом вдоль улицы бежит ленточка пулеметных очередей... когда Казальс играл концерт Шумана в зале, переполненном ранеными... когда С. шел со мной по двору Кремля... когда я звался Нойбертом, когда...». И этот лаконичный, сжатый «обзор века» полон сдержанного трагизма, присущего также строке Арагона, которая так близка Хермлину («...жизнь моя, скажите эти слова и сдержите слезы») и так передает пафос его поэзии и его мироощущения, пафос, о котором автор послесловия Г. Ратгауз хорошо сказал: «Стефан Хермлин с самого начала видел... борьбу за свободу... под знаком высокой трагедии».
Но сначала было детство в обеспеченной семье, элегантные родители, музыка и цветы, интернат в Швейцарии, слезы над «Оливером Твистом», мудрые, терпеливые воспитатели, грохот лавин по ночам, путешествия. Безоблачное детство? Хермлин родился в 1915 году. Шла война. «Отец... вернулся с войны повзрослевшим, прозревшим», навсегда возненавидевшим милитаризм. Одно из самых потрясающих, никогда не забывавшихся впечатлений детства воссоздано в рассказе «Мост Корнелиусбрюкке». В нем сложно соединились комнаты, полные «тишины и света», воинственная суета у дома генерала Людендорфа, призыв националистов к расправе над революционными рабочими, голоса из писем, протоколы суда, «Страсти по Матфею» Баха и евангельские реминисценции. Это рассказ о том, как убили Карла и Розу, Карла Либкнехта и Розу Люксембург. Один и тот же сон на всю жизнь: мимо скользят две машины; лицо мужчины в темном в одной из них, он потерял пенсне, глаза его закрыты; струйка крови стекает по бледному, как мел, лицу женщины от дырки в виске.
Пройдет еще несколько лет, и новое политическое преступление потрясет сознание ребенка — офицеры-террористы убили министра иностранных дел Вальтера Ратенау: детство продолжалось в Веймарской республике, «которая умирала, еще не начав жить по-настоящему».
Летом 1931 года судьба шестнадцатилетнего гимназиста Рудольфа Ледера (Стефан Хермлин — псевдоним) делает крутой поворот: он начинает интересоваться политикой, знакомится с коммунистами, становится членом германского комсомола. Это произошло просто, даже буднично, но, вспоминает поэт, «я всегда чувствовал, что пожертвовал бы лучшим, что есть во мне, если бы отрекся от подписи, которую я поставил в полдень ничем не примечательного дня на ничем не примечательной берлинской улице». Обращаясь мыслями к этому времени, к началу тридцатых годов, когда ему приходилось, рискуя жизнью, вести подпольную работу в гитлеровской Германии, Хермлин устраивает заочную перекличку, вызывая на поверку своих сверстников-гимназистов, рабочих, друзей и противников. Он задается вопросом: как эти юные тогда люди делали свой выбор, почему они оказывались по разные стороны баррикады? Классовая принадлежность? Да, конечно, это тоже: сын рейхсверовского генерала или офицера и сын каменщика воспитывались в разных условиях и на различных традициях. Но почему можно мирно беседовать о тонкостях интерпретации Баха и ловить на себе «мутный, искаженный ненавистью взгляд», почему Эрих М., чьи братья вдохновенно рассказывали о пятилетках, о буднях и достижениях страны, где они сами трудились бок о бок с товарищами, почему этот Эрих М. оказался в рядах гитлерюгенда? Автор размышляет, констатирует: «Желание примкнуть к сильным неукротимо. Сколько раз на полях битвы те, кому грозило поражение, переходили под вражьи знамена...».
Есть и другие примеры — примеры политической слепоты, порожденной классовым эгоизмом. Об этом свидетельствует разговор с «английским кузеном» Джефри (мать Хермлина — англичанка). Со стороны оба они кажутся беззаботными фланерами, наслаждающимися хорошей погодой, а между тем их уже разделяет невидимая «демаркационная линия». Кузен Джефри, конечно, порицает крайности нацистского режима, но его речи «настояны» на «невмешательстве» маленького человека в большую политику, которое скоро приведет к Мюнхену, а затем и к мировой войне. Взаимопонимание между родственниками оказывается невозможным. Англичанин не может слышать о «крови молодых рабочих, которых ведут на эшафот», он хочет верить в миролюбие Гитлера, тогда как для Хермлина «война началась 30 января 1933 года».
«...как много мертвых собралось вокруг меня и почему же депутат Редель держит в руках свою голову...» Поэт вспоминает антифашистский конгресс в Париже, где собрались люди, представлявшие совесть Европы: Генрих Манн, Мартин Андерсен-Нексе, передовые французские писатели. Казалось, что мировую катастрофу еще можно предотвратить, можно обуздать фашизм. Но потом была Испания, где фашизм отрабатывал свою преступную практику, были Данциг и Мемель, Мюнхен, Судеты, нападение на Польшу... Гибли далекие и близкие. После «хрустальной ночи» был отправлен в Заксенхаузен и погиб там отец. В боях с нацистским «люфтваффе» был сражен младший брат («мой великодушный, мой единственный друг»), ставший летчиком английских ВВС.
Хермлин постоянно обращается мыслями к своей стране, пытается понять, как удалось извратить дух ее народа, ее «кроткую терпимость», «непобедимую печаль ее музыки», почему тысячи людей упорно утверждали, будто они ничего не знали о фашистских злодеяниях. После войны он напоминает своей прежней подруге эпизод их юности, когда она своими глазами видела последствия истязаний, которым штурмовики подвергли их общего друга. Он вспоминает первые репортажи о концентрационных лагерях в нацистской прессе. О них что, тоже никто не знал? В рядах демонстрантов 1 Мая он видел рабочих, которые позволили позже обмануть или смирить себя. Уместно повторить вслед за шиллеровским Вильгельмом Теллем: «Моя Отчизна, кто тебя спасет?»
Один из рассказов Хермлина носит заголовок «Время одиночества». Его герой — немецкий антифашист Нойберт, живущий во Франции под постоянной угрозой ареста. Он оторван от товарищей по борьбе и испытывает «чувство горестной бесполезности», Он начинает действовать, повинуясь чувству ненависти и гнева по отношению к чиновнику-шантажисту, который повинен в надругательства над его женой и в ее смерти. Совершив акт возмездия, он скрывается, попадает в тюрьму совсем по другой причине, но теперь им владеет уже не отчаяние, а жажда борьбы, и рассказ получает неожиданно оптимистическую развязку: побег удается, Нойберт находит товарищей.
Тема Сопротивления — глубоко личная, ведь и сам Хермлин в годы эмиграции участвовал в борьбе французских патриотов. Эта тема связана с обретением человеческого взаимопонимания, общности, контакта с людьми. В одном из рассказов («Путь большевиков») говорится о побеге военнопленных из барака концлагеря, где на них ставили бесчеловечные опыты. Но этот побег обретает в глазах автора особый смысл, так как воспринимается через сознание одного из немецких узников. До него как бы доходит эстафета борьбы, братское послание товарищей по классу. Погибший русский побуждает к действию антифашистов других национальностей. Они будут жить, чтобы бороться.
А есть рассказ с пасторальным названием «Аркадия», где казнь предателя соединяет в единодушном порыве все население местности, и даже сам изменник не сомневается в справедливости приговора. О единстве народа, единстве для правой борьбы мечтает писатель.
Но в Германии все было иначе, и поэтому вновь и вновь приходится ставить вопрос, известный нам по книге немецкого общественного деятеля и публициста Александра Абуша «Ложный путь одной нации»: «На каких поворотных пунктах германская история вступала на путь того рокового развития, которое привело к установлению на немецкой земле нацистского варварства..?»
Эта тема с необычайной рельефностью проступает в рассказе 1947 года «Лейтенант Йорк фон Вартенбург». Он тоже проникнут личным ощущением, здесь тоже возникают «видения... юности». Герой этого рассказа, молодой лейтенант, — участник офицерского заговора с целью убийства Гитлера. Мы встречаем его в смертный час в тюремном дворе: он и его товарищи должны быть подвергнуты мучению на гарроте, а затем погибнуть на виселице. Юное сознание отказывается мириться с неизбежностью смерти, тем более что лейтенант получил записку, в которой надежда на избавление. И теперь перед нами развертывается захватывающая картина спасения обреченного из рук палачей, бегство в автомобиле, пребывание в замке старого друга семьи, встреча с невестой, а потом дальний путь через линию фронта в громадную страну на востоке, которая ведет смертельную борьбу «за нашу и вашу свободу»; навстречу освободителям поднимают восстание немецкие рабочие «в союзе с невольниками, вывезенными из разных стран...»
И тут мы начинаем догадываться, что эти события происходят лишь в предсмертном видении лейтенанта. Но не только это. Он вспоминает детство и юность, разговоры с простыми людьми, свое желание понять, какие силы вызвали к жизни презренную диктатуру. И еще другое. Перед его мысленным взором возникают эпизоды исторического прошлого — наполеоновское нашествие и его предок, отважный генерал Йорк, нарушивший присягу и вступивший в коалицию с наступающими русскими войсками ради освобождения Германии от тирании. В этом контексте и другие имена, упомянутые в рассказе, тоже обретают двойной смысл: так, генерал Зейдлиц оказывается потомком одного из участников битв Фридриха Великого. Потомок победителя при Росбахе стал одним из основателей группы «Свободная Германия» в СССР, наладив контакт с коммунистами, преодолев вековые предрассудки своего класса. Именно это заботило лучших людей в Германии: «поставить вопрос по-новому.., заново переосмыслить такие понятия, как родина, долг, честь, присяга. Сломать наконец все проклятые препоны: косность, боязнь думать, страх за свои привилегии».
Оглядываясь на события истории, писатель приходит к выводу о том, что «патриоты Германии всегда оказывались во внутренней или внешней эмиграции», что родиной величайших немецких поэтов «была, собственно говоря, не Германия, а «германский вопрос». Причина этого в кричащем противоречии, которое существовало «между политической реальностью и морально-этическими потенциями или идеалами». Задача, следовательно, в том, чтобы найти пути соединения этих двух начал, воссоединения «духа» и «жизни», как об этом говорили и другие передовые мыслители Германии — от Гете до Т. Манна.
Один из наиболее впечатляющих рассказов, вошедших в сборник, посвящен героическому и обреченному восстанию в варшавском гетто. Здесь соединились документ, автобиография и художественный вымысел. В руках рассказчика, посетившего разрушенную Варшаву вскоре после войны и блуждающего по камням гетто, оказывается послание друга, участника этой недавней борьбы. В нем память о временах юности, связанных с образами предвоенного, карнавального Парижа и не затемненного еще Лондона, а также сцены повседневного и чудовищного в своей тотальной неизбежности кровавого террора нацистов, облавы и расстрелы, транспорты в Треблинку, планомерное уничтожение десятков и сотен тысяч людей при помощи огнеметов, танков, воздушных бомбардировок, душераздирающие сцены, когда обреченные, не дожидаясь своей очереди, накладывают на себя руки.
Но главное, что тревожит, заботит, волнует автора, — это проблема действия. Он пытается понять, почему в неимоверных условиях гетто люди продолжают обреченно ждать, пока безжалостное насилие обрушится и на них. Почему безропотно выводят из строя те, кого должны расстрелять, почему продолжается «пособничество смерти»?
Когда раздается первый выстрел «с этой стороны», то это прорыв вековой покорности, апатии и рабства. Гетто голосует за восстание. Это стало возможно благодаря таким людям, как Млотек, история которого оказывается глубоко символичной: воспоминания о погромах, Польша времен Пилсудского, эмиграция в «страну обетованную», когда последние мили пришлось преодолевать вплавь, а потом изгнание оттуда, и снова Варшава в дни ее трагедии и гибель в огне сражения. Как символ единства в борьбе против фашизма выступают не только эти национальные цвета, но и помощь польского Сопротивления, смерть его посланцев у стен гетто. Борьба за свободу от тирании, от угнетения неотделима от борьбы за социальную справедливость, что она предполагает преодоление национальных предубеждений, недоверия и вражды.
Л-ра: Литературное обозрение. – 1984. – № 11. – С. 64-67.
Произведения
Критика
