Образы-персонажи в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха: словесная живопись и художественная полемика с каноном

Филология. Культурология
УДК 82. 09

Г. В. Казанцева*

Рассматриваются способы и приемы, способствующие созданию образов-персонажей в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха. Особое внимание обращается на взаимосвязь художественной идеи произведения и его диадической формы. Идейно-тематические и жанровые признаки произведения свидетельствовали о новаторских тенденциях автора в создании античной истории в лицах и разрушению канонических представлений о знаменитых личностях древности в жанре беллетризованной биографии.

Ключевые слова: Плутарх, «Сравнительные жизнеописания», диада, образы-персонажи, сравнительная концепция, беллетризованное жизнеописание, факт – вымысел.

GALINA V. KAZANTSEVA (Kolomna Branch, Moscow State Open University, Kolomna)

Plutarch’s ‘Contrastive Life Histories’: the verbal art and literary polemics with the canon.

The article deals with the ways and methods used to create characters and personages in Plutarch’s Contrastive Life Histories. A special attention is paid to the mutual connexion between the general idea of the work and its didactic form. The ideo-thematic and genre features of the work testify to Plutarch’s innovative trends in creating the history personified of the antiquity and ruining the canonic views of the outstanding personalities of the epoch when composing fictional biographies.

Key words: Plutarch, Contrastive Life Histories, pairs, characters-personages, comparative conception, fictional biography, fact fantasy.

Основоположником жанровой разновидности биографической прозы – беллетризованного жизнеописания – принято считать Плутарха. Жанровое своеобразие его «Сравнительных жизнеописаний» заключается в том, что он одним из первых в истории античной литературы представил два типа характеров, что значительно расширяло смысловой и жанровый диапазон традиционного жизнеописания. Само наименование произведения – «Параллельные жизнеописания» – призвано было отражать не столько внешнюю, сколько внутреннюю специфику произведения. Исследование идейно-тематической и формообразующей структуры «Сравнительных жизнеописаний» показывает, что сопоставительная концепция исторических личностей осуществляется Плутархом одновременно на уровне биографической пары и отдельной биографии.

В первом случае она художественно воплощается в биографической модели «личность–личность», тесно взаимосвязанной с художественной идеей и диадической формой всего сборника. Во втором – в концепте одного и того же образа в структуре жизнеописания. В последнем случае мы имеем функциональное соотношение «личность в культурной памяти потомков – личность в представлении автора». Учитывая тот факт, что принцип и смысл группировки биографических пар являлся объектом внимания исследователей [1], вкратце охарактеризуем внешнюю логику «Сравнительных жизнеописаний», формирующую общее представление о герое в сопоставлении с другим героем, и более подробно рассмотрим малоизученный второй аспект литературной природы произведения.

Известно, что из биографического наследия Плутарха на сегодняшний день мы имеем 22 сохранившиеся пары. Одна – «Эпаминонд и Сципион Африканский» – представлена только названием, текст которой и мог содержать общий прооймий ко всему сборнику, во многом объясняющий мотивы обращения Плутарха к сравнительной форме изложения биографического материала. Из сохранившихся жизнеописаний 13 диад, кроме сопоставительного наименования, имеют прооймий; и 18, кроме прооймия, еще и общее предисловие – синкрисис [2]. Кроме того, жизнеописание «Агис и Клеомен – Тиберий и Гай Гакхи» являет собой не диаду, а тетраду – жизнеописание четырех героев: братьев Гракхов и двух спартанских царей-реформаторов, Агиса и Клеомена.

По поводу отсутствующих в «Сравнительных жизнеописаниях» прооймиев и синкрисисов С.С. Аверинцев в примечаниях к разделу «Структура сборника» книги «Плутарх и античная биография» замечает: «Едва ли можно установить, отсутствовали ли они с самого начала или выпали в результате порчи текста; в пользу как одного, так и другого предположения раздавались одинаково авторитетные и решительные высказывания» [1, с. 251]. Безусловно, для изучения приемов, способствующих созданию сравнительных образов-персонажей, вопрос о подлинности сопоставительных конструкций в «Сравнительных жизнеописаниях» имеет большое значение. Однако, не имея возможности дать на него объективный ответ, попытаемся взглянуть на обозначенную проблему иначе. Подумаем, почему основной ракурс биографического повествования направлен на воссоздание сравнительно-нравоописательной, а не просто этологической характерологии героев в нем? Как прием параллельности способствовал разрушению канонических представлений о знаменитых личностях древности в жанре беллетризованной биографии?

С нашей точки зрения, принципы художественной эстетики Плутарха, реализованные им в «Сравнительных жизнеописаниях», тесно взаимосвязаны с его философской эксегезой, опирающейся на дуализм автора. Во-первых, на «монаду» (греч. monas – единичное, единое), обозначающую целостность формы произведения, во-вторых, на «диаду» (греч. duas – двойственное, двоичное) – символ всего неопределенного, неоформленного, множественного.

Так, наблюдения над «Сравнительными жизнеописаниями» показывают, что компоненты композиционного, тематического, жанрового и идейного пластов в структуре произведения образуют единое целое, благодаря органичному взаимодействию дуалистических и монистических тенденций в нем. Во-первых, собственно сам сборник в целом и каждая биографическая пара внутри него представляют собой диадическую структуру одного произведения. Во-вторых, составные его части, включая само биографическое описание, скреплены друг с другом не столько прооймием и синкрисисом, сколько общим наименованием всего сборника в целом и каждой пары в отдельности. В-третьих, избранный автором ракурс изображения жизни героев «с великими доблестями» и с «великими пороками» в форме занимательного жизнеописания изначально ориентировал читателя на описание их жизни с противоборствующих позиций античной морали. В-четвертых, функционирующие таким образом компоненты поэтики, основанные на приеме «параллельности», были призваны способствовать реализации сверхзадачи произведения – созданию сравнительно-типологических, а не только типологических категорий.

По мнению исследователей, Плутарх стремится уяснить себе, «к какому разряду человеческих типов принадлежит его герой и какой формулой можно выразить его жизненную ситуацию и жизненную позицию» [1, с. 230]. Безусловно, при подведении двух конкретных случаев под общую категорию Плутарх традиционно опирается одновременно на общность и различие: а) реализующейся в морально-психологической ситуации жизни сопоставляемых героев; б) места и роли биографических персонажей в греческой или римской истории; в) их общественной и личной судьбы.

Однако при выборе средств для создания образов-персонажей Плутарх учитывает также и то, что герои «Сравнительных жизнеописаний» были объектом внимания античной словесной традиции еще задолго до него. «Не правда ли, есть в этом сопоставлении нечто особенное, чего не встретишь ни в одном из уже написанного?» [7, с. 113], – пишет Плутарх в синкрисисе жизнеописания «Солон и Попликола». В экспликации автора элемент новизны, с одной стороны, позволяет ему взглянуть на образы героев иначе, с другой – придать содержанию параллельного жизнеописания характер занимательной и поучительной игры. Своеобразным эпиграфом, подчеркивающим смысловое игровое начало в «Сравнительных жизнеописаниях», выступают строки из трагедии Эсхила, включенные Плутархом в пролог жизнеописания «Тесей и Ромул»: «С подобным мужем выйдет кто на бой? / Кого послать? Кто с ним сравнится силой?» [7, с. 17]. Так, интенциональная установка на paignion [3, с. 640–643], с одной стороны, устанавливает творческую взаимосвязь автора и героя, с другой – героя и читателя.

В экспликации Плутарха читатель – это эстетически запланированное автором лицо, играющее роль правосудия в поединке двух «подобий». В синкрисисе жизнеописания Филопомена и Тита Плутарх замечает: «Итак, путем сравнения трудно установить, каково между ними различие, а потому пусть сам читатель судит сам, не сделаем ли мы ошибки, если присудим греку венок за военное искусство и талант полководца, а римлянину – за справедливость и сердечную доброту» [5, т. 1, с. 470]. Очевидно, прием сопоставления необходим Плутарху не столько для того, чтобы установить различие между биографическими персонажами, сколько для того, чтобы показать сходство их судьбы и моральных ориентиров в общественной и личной жизни.

По этому поводу в общей сопоставительной части биографической пары «Аристид и Марк Катон» он также пишет: «Если теперь, написав об Аристиде и Катоне все, что достойно упоминания, сравнить в целом жизнь одного с жизнью другого, нелегко усмотреть различие за столь многими и важными чертами сходства. Но расчленим ту и другую по частям, как делают, изучая картину или поэму, – и общим для обоих окажется то, что, начавши с полной безвестности, они достигли власти и славы только благодаря совершенным нравственным качествам и силе характера» [7, с. 327]. Очевидно, что конечная цель автора диадических биографий путем выделения штрихов одного характера и соответственно сравнения с другим характером создать единое целое героя, в котором воплощено его представление о «великом герое» с «великими доблестями» или «великими пороками».

Организуя биографический материал на теории пайдеи о добродетели, единой для греков и римлян, Плутарх свое основное внимание акцентирует на проявлении душевных качеств героев в одинаковых жизненных ситуациях. В прооймии жизнеописания «Демосфен и Цицерон» указывает: «Вот почему, рассказывая в этой – пятой по счету – книге сравнительных жизнеописаний о Демосфене и Цицероне, я буду исследовать и сопоставлять нрав обоих по их обыденным поступкам и действиям на государственном поприще, а рассматривать их речи и выяснять, который из двух говорил приятнее и сильнее, не стану» [7, с. 468]. Однако поиск этологического коррелята для обозрения поступков и деяний сопоставляемых персонажей нередко ставит и Плутарха в затруднительное положение.

Рассуждая о причинах, обусловивших сходство древнегреческого и древнеримского ораторов, далее он пишет: «И если бы между характером и случаем, словно между художниками, устроить состязание, трудно было бы решить, чем в большей мере определяется подобие этих мужей – чертами их нрава или жизненными обстоятельствами» [7, с. 468]. Итак, с точки зрения автора, параллельность героев определяется сложным переплетением внутренних и внешних мотивов поступков героев, в основе изучения которых лежит их сравнительно-сопоставительный анализ.

Такой способ изучения «подобия мужей» позволяет Плутарху находить в образах-персонажах то, что их одновременно сближает и что различает. Однако лучшим в каждой биографической паре оказывается тот, кто способен меняться, так как более похвальным в человеке, по мнению Плутарха, «является тот душевный склад, худшие свойства которого с годами дряхлеют, а лучшие расцветают» [6, с. 159]. По утверждению автора, таковым в сопоставлении с Лукуллом является Кимон.

Кимон, не получивший в юности должного образования и пользовавшийся дурной славой, впоследствии, как утверждает автор, обнаружил в себе недюжинные способности полководца и добродетельные свойства натуры, принесшие ему заслуженную славу. Не случайно и смерть такого героя, по мнению Плутарха, сродни великому подвигу. «Умирая, он приказал своим сподвижникам немедленно отплыть, скрывая его смерть, что и было исполнено; ни враги, ни союзники ни о чем не догадывались, афиняне же благополучно возвратились “под начальством Кимона, за тридцать дней до того умершего”, как выразился Фанодем» [6, с. 105], – так в жизнеописании героя автор рассказывает о последнем поступке Кимона, который принес грекам одну из самых блестящих побед над варварами.

Лукулл же, в отличие от Кимона, пишет Плутарх, наоборот, «еще в юные годы всей душой принадлежал к той изощренной образованности, которую называют «вольной» и которая предметом своим имеет прекрасное» [6, с. 107]. Однако впоследствии, согласно версии автора, он так предался наслаждениям и расточительству, «словно жизнь в свое удовольствие была менее подобающей ему летам, чем государственные дела и походы» [6, с. 153]. Согласно избранной логике повествования, внимание читателя Плутарх концентрирует не только на успешных боевых походах Лукулла, но и на причинах, приведших его к поражению в войне с понтийским царем Митридатом.

Основываясь в размышлениях, с одной стороны, на устных преданиях, с другой – на письменных свидетельствах прошлого (Тита Ливия, Флора, Евтропия, Орозия, Саллюстия, Цицерона и других античных авторов), Плутарх выдвигает свои, отличные от других, версии, по-своему объясняющие неудачи Лукулла в государственных делах и военных походах. Во-первых, по его мнению, он навлек на себя гнев римской правящей верхушки своими финансовыми распоряжениями в Малой Азии. Во-вторых, считает Плутарх, не «последней причиной тому было его собственное поведение: он никогда не умел быть ласковым с солдатской толпой, почитая всякое угождение подчиненным за унижение и подрыв власти начальствующего. А хуже всего было то, что с людьми могущественными и равными ему по положению он тоже ладил плохо, глядел на всех свысока и считал ничтожествами по сравнению с собой» [6, с. 146].

Безусловно, в создании образов, достойных подражания или, наоборот, осуждения, Плутарх опирается на предшествующий ему историко-литературный опыт. Однако, осваивая его в качестве основного источниковедческого материала в контексте беллетризованного биографического повествования, подходит к нему весьма избирательно. Отталкиваясь от стереотипных представлений о великих мужах древности, закрепленных в многовековой традиции античной культуры, он оценивает их нрав и деяния с собственных позиций.

Так, по мнению Плутарха, Лукулл для того, чтобы стать главнокомандующим в войне с Митридатом, изменил собственной природе и решился «на дело недостойное и непохвальное» [6, с. 113]. «Недостойное и непохвальное» автор видит в том, что для достижения своих корыстных целей его герой использовал любовь женщины и уважение человека, который испытывал к нему доброе расположение. Безусловно, в такой ситуации автор не может оставаться безучастным и свою точку зрения выражает однозначно. «Но стоило Лукуллу добиться своего – и ему уже не было нужды в дальнейшем содействии Преции или Цетега: все сограждане в полном единодушии поручили ему Митридатову войну, считая, что никто другой не способен лучше довести ее до конца: Помпей все еще бился с Серторием, Метелл был слишком стар, – а ведь только этих двоих и можно было считать достойным соперником Лукулла в борьбе за звание полководца» [6, с. 113], – пишет по этому поводу Плутарх.

В полемике херонейского писателя с разноречивыми взглядами на жизнь биографического героя важнейшим становится соотношение «личность в культурной памяти поколений – личность в представлении автора», вытекающее в свою очередь из функционального в занимательном жизнеописании соотношения «факт – вымысел». В полифонизме многовековых суждений автор пытается найти такую «правду» о живом оригинале, которая максимально соответствовала бы личности «великого» человека. С одной стороны, Плутарх с воодушевлением рассказывает о военном таланте Лукулла, его храбрости в военных походах, о его верности законам, благочестивой преданности старшим. С другой – этот герой, волей жизненных обстоятельств получил в свои руки огромную политическую власть, которой по сути дела он до конца и не ведал. Возможно, именно здесь, предполагает Плутарх, следует искать причины его неудач на государственном поприще и нарушения традиционных норм общечеловеческой морали.

Подобный ракурс восприятия героев типичен в целом для автора «Сравнительных жизнеописаний». Кроме того, Плутарха как биографа-моралиста интересуют, во-первых, внутренние, нравственные, качества изображаемой личности, проявленные в государственной деятельности. Во-вторых, приметы частной жизни и индивидуального бытия героя, отражающие неповторимый мир индивидуума. В-третьих, внешние свойства, которые, по Плутарху, также являются важной составляющей натуры человека. В целостном изображении образа-персонажа для выражения своего согласия или несогласия в споре с «оппонентами» автор использует характерные для него синтаксические единицы: «я не понимаю», «я делаю исключение», «я бы не сказал», «я одобряю и полагаю», «что касается меня» и т.д.

Так, пытаясь разобраться в полифонии сведений и суждений о Демосфене как о государственном деятеле, Плутарх пишет: «И я не понимаю, отчего Теопомпу вздумалось утверждать, будто он отличался непостоянством и не способен был долго хранить верность одному и тому же делу, одним и тем же людям. Совершенно ведь ясно, что он до конца держался того направления в политике, которое выбрал вначале, что не только не менял своих убеждений в течение всей своей жизни, но и самой жизнью пожертвовал, чтобы им не изменить» [6, с. 505]. Вступая в спор с эпохой греческого красноречия в лице Феопомпа, заботившегося главным образом об эффектности, а не достоверности изложения материала о Демосфене, Плутарх пытается скорректировать устоявшееся в веках общественно-историческое мнение о герое.

По Плутарху, Демосфен всегда придерживался твердых политических убеждений, иногда даже в ущерб личным интересам. Защищая его от нападок Эсхина, обвинявшего афинского оратора в несоблюдении траура по собственному ребенку, он пишет: «А то, что Демосфен свое семейное горе, слезы и причитания оставил женщинам, а сам поступил так, как считал полезным для государства, я одобряю и полагаю, что настоящий муж, а тем паче государственный деятель должен всегда стремиться к общему благу, от своих личных забот и переживаний отказываясь в пользу общественных, и эту репутацию свою беречь гораздо строже, чем актеры в роли царей и тиранов, которые тоже смеются и плачут на сцене не по своему настроению, а только в тех случаях, когда этого требует действие пьесы» [6, с. 512].

По мнению биографа, высшей нравственной ценностью поступков общественного человека является его добродетельное начало, исходящее из сущностной природы человека. В жизнепонимании, которое задается размышлениями Плутарха в «Пире семи мудрецов» и проецируется в структуре каждой биографии сборника, можно выделить следующие основные моменты. Во-первых, ориентация героя на благо отечества, включающая в себя обязательное почитание сограждан. Во-вторых, знание и исполнение им законов государства. В-третьих, его умение господствовать над своими страстями в угоду общего дела. Знание и соблюдение принципов этих моральных канонов, считает Плутарх, ведут государственного человека к нравственному совершенству и позволяют ему обессмертить свое имя в памяти потомков. Таковыми по сути дела Плутарх изображает всех «великих людей с великими почестями».

Но слава людей с великим именем, с точки зрения Плутарха, во многом сопряжена и с величием их образа в частной жизни. Отмечая новаторство Плутарха как талантливого мастера словесного живописания, Мишле замечает: «Эти подробности частной жизни, столь интересные, столь драгоценные при изучении нравов, нередко опускались, и должны были опускаться теми из древних, которые писали историю народов, а деликатность новейших писателей оскорблялась их низменностью. Плутарх один из всех писателей осмелился предложить нам эти наивные картины…» [4, с. 8].

Благодаря этим «наивным картинам» в проекции жизни объектов исторического прошлого «Сравнительные жизнеописания» Плутарха приобрели самоценный характер. В отличие от своих жанровых предшественников человека он рассматривает не только с позиций государственной, но и общечеловеческой морали. Такой подход к жизнеописанию «великих мужей» древности не мог не требовать пересмотра стереотипных взглядов на историческую личность. Отсюда – и сопоставительная позиция в изображении жизни биографического героя, в котором государственная добродетель сочетается (или не сочетается) с его личной добродетелью. Так, предлагая «обновленный» образ исторической личности, основанный на фактографическом материале прошлого, Плутарх с позиций своего времени моделирует собственное представление о внутреннем и внешнем мире персонажа.

Так, с первых глав биографического повествования о Филопомене внимание читателя Плутарх останавливает на несоответствии реального облика героя общепринятым представлениям о его «скверной наружности». Не ставя перед собой задачи дать развернутую портретную зарисовку героя, все же замечает: «Филопомен не был безобразен, как думают некоторые: доступна обозрению его статуя, еще и теперь находящаяся в Дельфах» [5, т. 1, с. 428]. Однако в лаконичной характеристике внешности героя очевидно стремление автора опровергнуть общественное мнение, закрепленное в обывательском сознании поколений «из-за его простоты в обращении и скромности в одежде». Для Плутарха внешний облик последнего из эллинов, после которого «Греция не дала уже ни одного великого мужа, достойного ее» – важная грань его человеческой натуры [Там же].

Жизнь своих героев Плутарх воспринимает как талантливый мастер словесного живописания – комплексно, т.е. через внешние и внутренние свойства их личности. В создании их образа, искаженного в культурной памяти поколений, он стремится достичь максимальной исторической объективности и художественной выразительности. Его конечная цель – разоблачить «коллективный миф» о «великом» человеке прошлого, в котором душа и тело должны были находиться в гармонии.

Так, в жизнеописании греческого государственного деятеля и полководца Фемистокла Плутарх пишет: «В храме Лучшей советницы еще в наше время находилась также маленькая статуя Фемистокла; видно, что у него была не только душа, но и наружность героя» [5, т. 1, с. 235]. Очевидно, что стилевые особенности портрета, восходящие к традициям монументального изображения человека в скульптурных изваяниях античности, актуальны и для манеры Плутарха. Кроме того, заметим, что в большинстве случаев сведения о телесном облике исторических личностей Плутарх мог черпать исключительно из их скульптурного изображения. Однако знания о внешних чертах «великих мужей» автор подчиняет своему творческому замыслу и использует их для познания нравственного начала личности, ее душевного склада.

Соответственно высшую цель портретного изображения в контексте занимательного жизнеописания Плутарх усматривает в восстановлении не внешнего, а внутреннего соответствия образа-персонажа его живому оригиналу. Так, соотнося образ Лукулла, воспроизведенный в мраморной статуе, с собственными представлениями о его личности, пишет: «При этом мы будем держаться истины: ведь благодарного воспоминания о его подвигах достаточно, а принять в оплату за свое правдивое свидетельское показание лживые вымыслы о себе он и сам не пожелал бы. Когда живописец рисует прекрасный, полный прелести облик, мы требуем от него, если этому облику присущ какой-нибудь мелкий недостаток, чтобы он не опускал его совсем, но и не воспроизводил слишком тщательно: ведь в последнем случае теряется красота, в первом – сходство. Равным образом, раз уже трудно или, вернее, просто невозможно показать человеческую жизнь, безупречно чистую, то, как и при передаче сходства, лишь воспроизводя прекрасное, следует держаться истины во всей ее полноте» [6, с. 85].

Формируя эстетическое и нравственное мышление своего читателя, Плутарх, с одной стороны, создает обобщенно-героический характер прошлого со всеми присущими им внешними и внутренними атрибутами жизни. С другой стороны, этот образ-идеал античного мира создан автором как фактографическое исследование жизни реального человека, что позволяет говорить о стремлении его автора выйти за рамки традиционного представления о свойствах «великого» человека.

Плутарх полагает, что в наружности человека-героя скрыты важнейшие черты его доблестного характера. Однако в выборе средств художественной выразительности он весьма сдержан и немногословен. Очевидно, здесь стоит брать во внимание и то, что для эстетического сознания эпохи Плутарха и его современников уже само слово «великий» ассоциировалось исключительно с образами мужей древности. Так, описывая внешность Помпея, автор вскользь замечает: «В юности Помпей имел довольно привлекательную внешность, которая располагала в его пользу прежде, чем он успевал заговорить. Приятная наружность соединилась с величием и человеколюбием, и в его цветущей юности уже предчувствовались зрелая сила и царственные повадки. Мягкие, откинутые назад волосы и живые блестящие глаза придавали ему сходство с изображением царя Александра (впрочем, не столько было истинного сходства, сколько разговоров о нем)» [6, с. 278]. Величие Помпея, по мнению Плутарха, заключено в индивидуальности самого героя, а не в его схожести с Александром.

К портретному сходству этих героев Плутарх относится не более чем к досужим вымыслам потомков. В описании благородной внешности Александра, в отличие от изображения наружности Помпея, на передний план выдвигает не внутренние, а внешние свойства образа героя. В словесной зарисовке Александра он, как и Лисипп в статуе македонского полководца, отмечает такие отличительные детали его наружности, как «легкий наклон шеи и томность взгляда», «белизну кожи», «благоухание», которое исходило от всего тела. Однако в чертах македонского полководца Плутарх не усматривает ни величия, ни человеколюбия, что было свойственно сопоставляемому с ним Помпею. Более того, размышляя о том, почему от всего его «тела исходило благоухание, которое передавалось и его одежде» [6, с. 364], он заключает: «Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и склонность к пьянству и вспыльчивость» [Там же]. В такой технике словесного живописания, ориентированной на описание противоречивой жизни героя, прославившего себя «многочисленными и великими подвигами», нет еще детализации и динамичности живого портрета [Там же]. Доминирующая художественная составляющая портрета здесь – истолкование личности как обобщенного типа «великого» человека-героя вообще, но героя, отличного от предшествующих «штампованных» в многовековой традиции образов.

Таким образом, в создании исторических образов Плутарх стремился показать их как с субстанциональной, так и с атрибутивной стороны, соединяя эти начала в структурно-смысловое единство. Исходя из целей жанра занимательного жизнеописания, в изображении личности биографических героев свое предпочтение он отдает таким построениям беллетризованных образов прошлого, в которых продуктивным являются функциональные соотношения «личность – личность» и «личность в культурной памяти поколений – личность в представлении автора». Внешние факты жизни «великих мужей» древности, беллетризованные в историко-культурном пространстве античного мира, ему интересны ровно настолько, насколько они могли способствовать раскрытию нрава и характера исторических личностей. Именно в реализации этой художественной задачи он понимал свою цель как автора «Сравнительных жизнеописаний». Неслучайно Жюль Мишле, исследователь творчества Плутарха, заметил: «Большая часть великих уроков морали, которые он нам преподносит, заключается в простом пересказе событий; объяснения не послужили бы ни к чему для тех, кто не в состоянии был уловить философского наставления в фактах, так хорошо предъявленных» [4, с. 13].

Список литературы

1. Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография. К вопросу о месте классика жанра в истории жанра. М.: Наука, 1973. 280 с.
2. Аверинцев С.С. Подбор героев в «Параллельных жизнеописаниях» Плутарха и античная биографическая традиция // Вестн. Древней истории. 1965. № 2. С. 51-58.
3. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития: в 2 кн. Кн. 2. Харьков: Фолио; М.: АСТ, 2000. 688 с.
4. Мишле Ж. Плутарх. Жизнь и дела знаменитых людей древности. М., 1893. 20 с.
5. Плутарх. Избранные жизнеописания: в 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1986. 592 с.; т. 2. 1987. 608 с.
6. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М.: Пушкинская библиотека, 2004. 954 с.
7. Плутарх. Сравнительные жизнеописания: в 2 т. Т. 1. М.: Наука, 1994. 672 с.

*Казанцева Галина Владимировна, кандидат филологических наук, доцент (Коломенский институт (филиал) Московского государственного университета, Коломна).