Древнерусские повести в пересказах А.М. Ремизова
Грачева А.М.
Один из интереснейших русских писателей XX века Алексей Михайлович Ремизов с самого начала своей творческой деятельности создавал не только произведения о современности, но и переработки, пересказы древнерусских повестей, апокрифов, патериковых рассказов, сказок.
С 900-х годов и вплоть до настоящего времени вторая линия творчества писателя (его обработки фольклорных и древнерусских источников) возбуждала споры у многих литераторов и критиков. Подчас это было открытое неприятие: например, И.А. Бунин писал, что Ремизов делает «тошнотворным русский язык, беря драгоценные русские сказания, сказки, „словеса золотые", и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно». Гораздо реже творчество Ремизова встречало сочувственную поддержку.
Обработки фольклорных и древнерусских источников составляют значительную часть наследия писателя. Их исследование позволит определить истинное значение творчества Ремизова в литературе начала XX века. Ремизовские обработки представляют интерес при изучении истоков мифологизма в русской литературе рубежа веков и могут быть сопоставлены с исканиями А. Блока, Ин. Анненского, Вяч. Иванова, С. Городецкого и ряда других писателей. Имманентный анализ его пересказов и сопоставление их с другими произведениями, близкими по художественным задачам, помогут в решении проблемы стилизации. Как показали современные исследования, творчество Ремизова оказало воздействие на раннюю советскую прозу начала 20-х годов. Изучение ремизовских обработок фольклорных и древнерусских текстов, сказовых по форме, полных сказочной образности и лирического субъективизма, поможет более глубоко понять характер недолговременного, но существенного влияния Ремизова на орнаментальную прозу.
На протяжении всего своего творческого пути Ремизов обращался к произведениям древнерусской литературы. При этом он исследовательски подходил к выбору текста — источника своего пересказа. Он выбирал произведения, сыгравшие значительную роль в древнерусской литературе, любимые народным читателем и, в то же время, созвучные своими «вечными» проблемами человеку XX века. Ремизов пересказывал тексты, найденные им в рукописных сборниках или опубликованные в научных изданиях. Не случайно, что в советском литературоведении научный интерес к изучению ремизовских переработок возник именно у исследователей древнерусской литературы Я.С. Лурье, Д.С. Лихачева, Р.П. Дмитриевой.
Начиная с 1910-х годов Ремизов создавал переработки древнерусских апокрифов, житий, патериковых рассказов, целых сборников постоянного состава. Но особое место в его творчестве занимают пересказы древнерусских повестей, переводных и оригинальных. Ремизов «переложил» для современного читателя большинство лучших произведений этого жанра: «Царь Аггей». «Аполлон Тирский»; «Савва Грудцын», «Соломония»; «Брунцвиг», «Мелюзина», «Бова Королевич», «Тристан и Изольда»; «Повесть о двух зверях. Стефанит и Ихнелат»; «Круг счастья. Легенды о царе Соломоне»; «О Петре и Февронии Муромских» и др. Эти произведения, создававшиеся Ремизовым на протяжении многих лет, тяготеют к объединению в цикл, характеризующийся общностыо проблематики и поэтики. В нем имеются еще внутренние подциклы, формировавшиеся иногда в течение долгого времени. Например, первая из повестей цикла «Легенды о царе Соломоне» была оздана в 1911, а последняя — в 1957 году. Циклизация текстов обусловила «ансамблевый» принцип их издания, она была отражена и в печатавшихся последних страницах книг Ремизова. На основании конкретного анализа отдельных ремизовских переработок древнерусских повестей можно сделать ряд выводов о проблематике и поэтике этих опзведений, о художественной задаче автора.
Создавая оригинальные тексты, основанные на фольклорных или древнерусских источниках, Ремизов ставил перед собой задачу реконструировать «народный миф». Он раскрыл теоретические принципы своих переделок в «Письме в редакцию» журнала «Золотое Руно». Кроме того, как критики, не понимавшие мотивов подобного использования опубликованных фольклорных текстов, не заслуженно обвинили его в плагиате. Ключевое значение «Письма в редакцию» для понимания творческой позиции Ремизова впервые отметила в своей статье Р.П. Дмитриева. Миф в представлении писателя — это первооснова, автограф «очевидца» когда-то действительно случившегося события. Сама первооснова может быть скрыта под разного рода наслоениями в процессе письменной или устной фиксации. Если миф сохранился только в «обломках» брядах, пословицах, заговорах и т. п., задача писателя состояла в восстановлении целого из его частей. Если же велась связная, пусть и искаженная фиксация мифа, то воссоздание его шло путем «очищения» уже имеющегося единого сюжета. В этом случае Ремизов пользовался приемом художественного пересказа «строго ограниченного текста», наименее, по мнению писателя, подвергшегося искажениям.
Для Ремизова древнерусская литература и фольклор были тесно взаимосвязаны, и поэтому писатель всегда стремился «возвратить» древнерусское произведение к его фольклорным, а в ряде случаев просто к его реальным или воображаемым устным истокам — рассказу очевидца когда-то случившегося события. Так в переделках переводных повестей «Бова Королевич», «Мелюзина», «Тристан и Исольда» Ремизов как бы возвращал сюжеты этих рыцарских романов к их фольклорной основе (сказке, легенде, саге). В переделках оригинальных повестей XVII века («Савва Грудцын», «Соломония») писатель уничтожал «искажения», якобы возникшие при письменной фиксации событий. В пересказах Ремизова когда-то случившееся вновь непосредственно происходило и переживалось героями. Воссоздавая «истинное» событие, писатель переосмыслял источники: и демонологическую повесть («Савва Грудцын»), и житие («О Петре и Февронии Муромских»), и народный роман («Бова Королевич»), и геральдическую легенду («Брунцвиг»), как трагические повествования. При этом для писателя имела большое значение фигура рассказчика истории, который, как и рассказчик в народной сказке, присутствует одновременно и в волшебном мире «легенды», и в обычном мире своих слушателей (читателей). Ремизов неоднократно писал об этом эффекте двойного присутствия: «Выбор материала — встреча на словесной земле и спуск под землю, — попалась легенда, я читаю и вдруг вспомнил: я принимал участие в сказочном событии. И начинаю по-своему рассказывать». Личная «сопричастность» автора проявляется зачастую в том, что Ремизов наделяет рассказчика, а иногда и некоторых героев, чертами своего внешнего облика и биографии. Такие черты есть в образах Саввы Грудцына, Стефанита и Ихнелата, старых королей в повести «Бова Королевич», дядек-наставников в «Брунцвиге» и «Тристане и Исольде», строителя Хирама в «Соломоне и Китоврасе», Мелюзины. С помощью этого худжественного приема писатель, прежде всего, усиливает, актуализирует трагическое звучание старого текста. Так в предисловии к книге «Бесноватые: Савва Грудцын и Соломония» Ремизов отмечает свою внутренность слова источника, особое значение которым придавал сам писатель (например, слова-атрибуты фей и страны блаженных, взятые Ремизовым из ирландских саг и использованные в повести «Тристан и Исольда»), и, наконец, слова, включенные в текст самим автором. В большинстве произведений Ремизов применяет не один, а сразу несколько способов образования лейтмотивных слов для создания сложного музыкального ритма повествования. Так, например, в повести «Савва Грудцын» авторская концепция раскрывается через сложное переплетение значимых слов, как бы ведущих отдельные темы произведения: «кровь», «душа», «царевич», «бес», «воля», «любовь», «самозванец», «дух», «прозрачность». Переплетающиеся лейтмотивы образуют основу композиции повести, обозначают динамику развития отдельных тем. Цепочки лейтмотивных слов, пересекаясь, организуют и каждую часть повествования, и художественную структуру целого произведения. В «Савве Грудцыне»: I часть: «любовь» — «воля» — «неволя»; II часть: «неволя» — «воля» — «бес» — «царевич»;III часть: «царевич» — «бес» — «неволя»; IV часть: «неволя» — «прозрачность» — «любовь».
Ремизов всегда называет конкретный источник своей переработки, так как древнерусское произведение является для него не только основой пересказа, но и объектом полемики — якобы неверным отражением «истинного» события. В предисловии к «Савве Грудцыну» Ремизов указывает «новейшие исследования о Грудцыне»: М.О. Скрипиль. Савва Грудцын. — ТОДРЛ, т. V, М.; Л., 1947. В повести «Соломон и Китоврас» такими источниками стали издания текста в книгах: Н.С. Тихонравов. Памятники отреченной русской литературы. СПб., 1863, т. I; Памятники старинной русской литературы, изд. Г. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862, вып. III. Подобные указания на труды исследователей и научные своды вариантов текста сопровождают все ремизовские переработки. Но писатель почти всегда вступает в скрытый спор с текстами-источниками и с посвященными им научными исследованиями. Одним из способов полемики является «переоценка» Ремизовым целого ряда героев, которые, по его мнению, представлены в древнерусских произведениях в ложном свете. Характерным примером служит оправдание в «Савве Грудцыне» боярина Шейна: «Будут потом говорить: боярин позавидовал Савве. И потом назовут Шейна „изменник» и казнят на Москве. Нет, в Смуту воевода Смоленска показал, что значит любить Россию, и причем зависть и о какой измене». В повести «Бова Королевич» Ремизов переосмысляет образ матери Бовы, «искаженный» при письменной фиксации когда-то случившихся событий. Обращаясь к своей героине, он пишет: «Прекрасная королева Брандория, ты слышишь? А про это ты чуешь: злая молва — суд народа — назовет тебя позорным именем Милитриса». Целям полемики с «ложными» источниками служат вводимые в текст повестей «слухи». Р.П. Дмитриева отмечала, что в повести Ремизова «О Петре и Февронии Муромских» «перечисленные... варианты о происхождении названия Агрикова меча даны как припоминания старожилов... Любопытно то, что эти дополнения были внесены А.М. Ремизовым на основании его знакомства со статьей М.О. Скрипиля „«Повесть о Петре и Февронии Муромских» в ее отношении к русской сказке“. Ремизов часто делает подобную сводку многих вариантов, по-разному изображающих героев, события, отдельные реалии, и сопровождает их ремарками «вспоминали», «сказали», «по рассказу не менее правдоподобному» и т.д. Перечислив эти неверные, с его точки зрения, толкования, писатель дает свой вариант, воскрешающий «народный миф». Так, в повести «Бова Королевич» он приводит три концовки истории героя. Две из них соответствуют окончаниям двух использованных им древнерусских списков повести. Третья, сопровождаемая пометой «то, что есть», — это вариант, придуманный самим Ремизовым. Писатель вступает в скрытую полемику и с «неверными» интерпретациями героев и событий, внесенными в тексты их древнерусскими переписчиками.
В большинстве повестей-пересказов образ главного героя является вариантом одного и того же литературного типа. Для понимания его художественной природы существенно то, что Ремизов как писатель сформировался под сильным философским и эстетическим воздействием культуры русского символизма начала XX века. Его главный герой возникает как результат лирического самовыражения автора. Это — человек-художник, натуре которого присуще стихийное начало. Он одновременно и познает мир, и творчески преображает его, постигая таким образом сущностную сторону бытия. Многие центральные персонажи повестей Ремизова «мудры», и часто эта мудрость является причиной трагичности их судьбы, приводит к тяжким испытаниям (таковы дева Феврония, царь Соломон, Мелюзина, Стефанит и Ихнелат). Например, мать велит убить своего сына — царя Соломона, так как пугается его мудрости. Бояре ненавидят Февронию и требуют изгнать ее из Мурома, говоря: «Мудрствовать над нашими женами не позволим». «Изустный рассказ о зверях (Стефаните и Ихнелате, — А. Г.) и о бесноватых меня поразил: я ровно б вспомнил о чем-то, чему был свидетель, а возможно, и действующее лицо... Или в закованных моих силах и Ихнелат и Грудцын?». Однако вносимое в образ рассказчика и героя сходство с Ремизовым во многих случаях создает и комический эффект. Так реализуется Ремизовым один из принципов свойственного народным рассказчикам смеха над самим собой, напоминающего смех Аввакума — писателя, оказавшего огромное влияние на стиль Ремизова. Как отметил Д.С. Лихачев, смех Аввакума «... над своими злоключениями, примиряющий смех над своими врагами, соединяющийся с жалостью к ним, как будто бы именно они — его мучители — были на самом деле настоящими мучениками. Это типичный для средневековья смех над самим собой...» В повестях Ремизова это смех «валяющего дурака», смех над своими неурядицами, физическими недостатками, немощами и т.д. Например, в «Бове Королевиче» «Маркобрун сулил большую награду, кто приведет ему на цепи неверного пса: поимщику была обещана небольшая светлая комната, за отопление и электричество платить не надо и всякий день обед из одного блюда и тоже даром, газ и стирка без просушки и без глажения, по воскресеньям две баранки — а на такое, по себе скажу, кто не позарится: кури и лодырничай».
Событие, которое описывает рассказчик, принадлежит сразу двум временам: давно минувшему прошлому и современности. Ремизов вносит в пересказы древнерусских произведений бытовые реалии XX века, органично включает в число участников и «очевидцев» сказочных событий не только себя, но и своих друзей, знакомых. Так в «Бове Королевиче» к больному королю Зензевею вызывают доктора Зернова (лечащего врача писателя), а душеприказчиком воспитателя Бовы становится знакомый Ремизова Солнцев. Свидетелями происходящего писатель делает часто и тех, кто фиксировал это событие на протяжении веков — переписчиков, редакторов, переводчиков древнего текста. В повести «Мелюзина» гостями замка Мелюзины, своими глазами увидевшими конец чудесной и трагической истории, стали автор хроники графов Лузиньяв Шан Дарас (XIV век) и переводчик этой повести на немецкий, польский и русский языки Туринг фон Рингельтинген (XV век), Мартын Сенник (XVI век) и дьяк Иван Руданский (XVII век).
В итоге создается особый мир ремизовских повестей — фантастический и одновременно необыкновенно реальный, в котором прошлое не противопоставляется, а приравнивается к настоящему, т.е. представляет собой мифологическое прошлое.
По мысли Ремизова, в процессе целостной фиксации «народного мифа» в устной или письменной традиции неизбежно возникали искажения «подлинного» смысла когда-то случившегося. Например, в примечании к повести «Соломония» писатель отметил не удовлетворяющие его особености текста-источника: «Поп Иаков держался „древнего благочестия", но дара любви протопопа Аввакума к „природному русскому языку“ не имел и повесть о чуде исцеления бесноватой, насколько это было возможно, — уж очень материально живой, никаким высоким книжным словом невыговариваемый, — написал книжно и довольно-таки путанно». Задачей писателя было исправление этих «искажений»: переосмысление и переработка текста-источника.
Обычно Ремизов многое изменял в сюжете древнерусского произведения. Он разворачивал именно те сюжетные линии, которые были только намечены в источнике, вводил новые сюжетные повороты. Например, в повести «Савва Грудцын» Ремизов развил мотив любви Саввы к жене купца Вожена, превратив один из эпизодов средневековой повести в сюжетный стержень своего произведения. Кульминацией в развитии сюжета этой повести стал введенный писателем новый эпизод — убийство Саввой своей возлюбленной, которой переданы и все функции Богоматери, спасающей героя от власти бесов. Писатель вносил в текст психологические мотивировки поступков героев. Так в повести из цикла «Круг счастья» «Царь Соломон и Красный царь Пор» переосмыслена причина бегства царицы Милены. В древнерусском источнике она польстилась на жемчужные перчатки и уехала с корабельщиками к царю Пору, а у Ремизова он покинула царя Соломона, узнав о его измене. Характерной чертой ремизовской переработки сюжета является «снятие» счастливых концов в повестях, близких к сказке («Бове Королевиче», «Аполлоне Тирском», «Брунцвиге» и т. д.). Это —также результат усилий писателя по вычленению трагического в своей первооснове «народного мифа», который, функционируя в виде сказки, приобрел «ложную» благополучную концовку в народной традиции.
Л-ра: Русская литература. – 1988. - № 3. – С. 110-117.
Произведения
Критика
