Александр Серафимович. Бабья деревня
Это было в восемнадцатом году, По кочкам и корневищам долго ехал Сергей. Куда ни глянешь, пни вырубок или глухие, молчаливые сосны.
Дикое место. От железной дороги сто пятьдесят верст.
Вот наконец и деревня, - в снегах на горе..
Внизу речка застыла, лишь черные полыньи дымятся. Кругом сизые от мороза леса, - раздолье!
У большой избы ямщик постучал кнутовищем.
Вышла баба в перетянутом ремнем тулупе, в треухе и в штанах.
- Агитатора из городу вам привез, - сказал ямщик, показывая кнутом на Сергея.
- На кой он нам!
Повернулась, отворила ворота и сказала:
- Въезжайте во двор. Лошадь в сарай заведи, теплее будет, а сами идите в избу, погреетесь.
Сергей с ямщиком сидят распаренные в жарко натопленной избе и тянут, обжигаясь, чай с блюдечек.
А уж полна изба набилась баб - и молодые, и старухи, и девки.
«Да все ядреные какие, девки-то, кровь с молоком. Ишь глазами блестят... - подумал Сергей, схлебывая с блюдца и прикушивая медком. - И все в штанах да в треухах, по-мужичьи».
- А чего же у вас мужиков-то не видать?
- Все мужики пропали, - сказала старуха, глядя в угол.
- Жанихов теперича ни одного, - печально засмеялись девки.
- Один мужик па разводку остался, да и тот безъязычный.
- Как так?
- Ды так. Пришел енерал Колчак и давай сгнущаться над народом - ды тянут, ды разоряют, ды бабам нет житья, сколько девок перепортили. Мужики терпели, терпели да все убегли к балшавикам. А из них роту энти сделали. Ну, наши и стали бить Колчака. Выгнали из деревни и погнали. Страсть наклали оно. А потом, слышим-послышим, все наши полегли под одним городом. Брали город у Колчака, все полегли до единого.
В избе стало тихо. Курлыкал самовар, да за печкой сверчок тренькал.
- Чего же вы все мужиками оделись?
- Нужда загнала. Лес ли рубить, али какую тижолую работу, где же в юбке - не справишься.
- И девки в портках, - сказал ямщик, показывая зубы изза блюдца с дымящимся чаем.
Девки весело засмеялись, блестя глазами:
- А чем же мы хуже вас?
- Ну, ладно, - сказал Сергей, отодвигая чашку, - делу - время, потехе час. Кто у вас председатель совета?
- Да она же, - указали на краснощекую коренастую хозяйку избы.
- Так сбей сход, а я поговорю с вами. Я из города прислан от партийного комитета.
- Да мы почитай все тут. А каких нету, в лесу делянки рубят либо сено с лугов возят. А об чем говорить-то будешь?
- Обо всем: об советской власти, о разрухе, о коммуне...
Тут все бабы азартно закричали:
- Не надо нам коммуны! Будь ты проклят с ней, рогатый черт!
- Надень себе ее на рога!..
- Штоб ты издох с ней, с твоей коммунией!..
- Да вы что, аи белены объелись? - спрашивал изумленно Сергей.
Но бабы его не слушали, а с красными, потными злыми лицами - в избе была невообразимая давка - кричали, махали перед его лицом кулаками.
- Носастый сатана!..
- Запрягай да подобру-поздорову по морозцу...
- Ишь ты, подобрался: мужиков нету, так он втихомолочку с коммунией подъехал.
- Да постоите! - кричал Сергей, притиснутый в самый угол. - Чего ж вы взбеленились? Что ж, вам сладко так-то живется?
Бабы сразу опали:
- Куды слаже. У кого брата, у кого мужа, у кого сыновей...
Тяжелые вздохи пронеслись по избе, набитой бабами. Блеснули слезы.
- Ну, вот. Небось и с хозяйством не ладно. Голодно, холодно, особенно многосемейным да бедноте.
- Ды как, - сказала хозяйка, утирая глаза. - Тяжело.
С весны пахать надо, - нечем взяться. У кого лошаденка, - плуга нету. У кого плужок, - худобы нету. Ложись да помирай. Сбились мы, все бабы; галдели, галдели, порешили на том - сообча пахать. Опять же кажную полоску пахать в отдельности - толков не выйдет, до осени пропашем. Порешили бесперечь всю землю запахать. Согнали лошадей со всей деревни, сволокли все плуги, бороны, вышли всей деревней и давай пахать, а следом боронить. Одни лошади выбились - отставили на отдых, других запрягли. Эти выбьются - опять их на отдых, - энтих запрягем. Бабы, девки выбьются из сил, - другие берутся, а энти отдыхают. Так, по переменкам, с ранней-то зорюшки до поздней самой темноты. Не успели оглянуться - аи земля вся вспаханная.
- Ну? - сказал Сергей, с удивлением глядя на баб.
- Не нукай, не лошадь тебе, - засмеялись девки.
- Ну, таким же манером отсеялись. А хлеб поспел, тут и вовсе гужом надо работать, - нету полосы твоей али моей, вся обчая. Опять же косилка одна на всю деревню. Ну, и стали косить, переменяясь. Ночи светлые выпали, месяц, - так день и ночь косили, все сняли, вымолотили сообча и ссыпали в обчественный анбар: смотреть за хлебом и караулить легше, как он весь вместе. С тех пор свет ясный увидали.
- Ну, а как же вы хлеб делите? По работникам али как? - спросил Сергей.
- Спервоначалу, которые без детей, заспорили, чтоб по работникам делить. Ну, мы собрались и порешили: по едокам делить. Потому, у которой бабы много детей, чем же она виновата?
- Ну?
- Опять поехал, - подхватили девки со смехом.
- Обдумали мы, - продолжала председательница, - хлеб не раздавать по дворам, а печь сообча на всю деревню. По очереди шесть баб на всю деревню напекут в обчественной печке, и раздадим по едокам, и горюшка нам мало.
- Ну, что же у вас еще есть? - спросил Сергей, с удивлением разглядывая баб.
- Да чего же, больше ничего нету. Всё недостатки да недохватки. Посуды нету, - почитай не в чем готовить, Так мы добыли у смолокура котел, смолу он варил. А мы его вмазали в печь ды стали на всю деревню готовить. Сарай у одной у бабочки был. Так мы его обмазали, окна, двери вставили, печь сложили, столы длинные поставили и ходим всей деревней и с детьми обедать, вечерять. Так-то ли хорошо: по очереди готовим, посуду моем, а энти все свободные бабы и девки, кажная свое дело делает.
- Вот так ловко! - сказал Сергей. - Вот не ждал, не гадал такое увидеть в деревне. Ну, а еще чего у вас есть?
- Да больше ничего.
- Ну, а с детьми как? Поди трудно?
- Как не трудно? Не то работу работай, не то за детьми гляди, - хочь раздерись. Так мы маленьких со всей деревни сволокем в одну избу с утра. Изба просторная, светлая: по очереди и смотрим за детишками. Им тепло и хорошо, в чистоте.
А вечером бабы разбирают по домам. Прежде кажная баба за своим смотрела, а мужики работали, а теперича самим работать приходится, вот и удумали. Пеленки-то штоб не мыть кажной в отдельности, так мы в одну избу со всей деревни наберем да по очереди стираем.
- Аи да ловко! Аи да бабы-девки! Аи да герои! - сказал Сергей и захлопал в ладоши. - Да кто же это вас все надоумил?
- Да хто? Нужда, - сказала хозяйка, пригорюнившись. - Нужда горькая.
- Ды Васька... - весело заговорили девки.
- Он у нас один жаних на всю деревню. Оттого и не женится, - не разодраться на всех девок.
Синие зимние сумерки загустились в избе, а замороженные окна выступили белыми четырехугольниками. Бабы и девки так же тесно стояли и сидели, переговаривались и смеялись, и в синей темноте не видать было их лиц.
Да вдруг и стены избы, и потолок, остывающий самовар, и лица разом ярко и голубовато вспыхнули.
- Что такое? Что это?! - вскочил Сергей, а сам уж видит: загорелась под потолком лампочка, и окна сразу стали черные.
Девки засмеялись.
- Ага, спужался!
- У нас електричество проведено по деревне, - сказала спокойно хозяйка.
- Да откуда это у вас? Кто такой Васька? - спрашивал Сергей, глядя на них во все глаза.
- Да наш же парень. Годов семь на фабрику ушел, и ни слуху ни духу об нём не было. Потом слышим-послышим, - на войну взяли. И там ему пулей зубы выбило и язык под самый корешок срезало. Ну, дохтора залечили. Дошлый парень, а говорить не может: языка нету... Вот он нас все и надоумливал.
Говорить не может, а показывает. Съездил в город, приволок какую-то машинку, приправил к водяной мельнице, протянул какие-то черные ниточки, вот и пошло електричество по всей деревне. Теперь опять в город уехал.
- Урра-а-а-а! - закричал радостно Сергей и подкинул шапку. - Да это же у вас и есть коммуния. Самая настоящая коммуния!..
- Тьфу! Тьфу! Штоб тебе кобель рыжий приснился, - зазвенели девчата. Али взбеленился? Да ни в Жисть в коммунии не будем.
- Да это же самая она настоящая коммуна и есть, когда люди вместе живут, работают, все на всех, а не на помещика, и делят наработанное, чтобы каждый был сыт, все в чистоте, в уюте, в довольстве.
Изба вдруг наполнилась раздраженным говором, криком, движением.
- Ах ты, конопатый черт. Цыплок облупленный! Ты это што ж: опять за коммунию взялся. Навязать хочешь нам. Ды ни в жисть! Штоб она сдохла, твоя коммуния!
- Постой, бабы, девки! - кричал радостным голосом Сергей. - Да это же и есть, сами же устроили, ни у кого не спросясь... Это и дорого, сами у себя устроили... жизнь вам подсказала... Это и есть самая настоящая комму...
Да не успел договорить - чей-то увесистый кулак пришелся в ухо, и у него зазвенело. Кругом красные, возбужденные, злобные бабьи лица и сверкающие глаза. Сергей раздвинул их локтями.
- Ну, это вам даром не пройдет...
И опять не успел договорить.
- Штоб ты лопнул, окаянный! Штоб те выворотило наизнанку! Бей их, девки! Волоки на двор!
Он не успевал обороняться и отступал к стене - не драться же с ними.
Кто-то сзади насунул ему шапку на самые уши, накинул и тулуп, и он вылетел из избы в распахнутую дверь головой в сугроб. За ним в тот же сугроб вылетел ямщик.
А уж двор полон баб и девок, и их возбужденные голоса мечутся в морозном ночном воздухе.
Девки мигом выволокли из-под навеса сани, ввели в оглоблю недовольную лошадь, перекинули дугу, засупонили, и не успел Сергей отряхнуться хорошенько от набившегося везде снега, как его ловко свалили в сани. Туда же, как мешок, свалился ямщик. Столпившиеся кругом бабы, отчаянно крича и улюлюкая, взяли в кнутья лошадь.
Изумленный мерин захрапел, поддал задом, рванулся и вынес сани на улицу. Девки бежали и все хлестали. Только за околицей ямщик, намотавший вожжи на руки, сдержал расскакавшегося мерина.
Ясная морозная луна бежала над лесом в одну сторону, а верхушки леса в другую. Сергей сердито привалился к задку саней, глубоко засунув руки в рукава.
«Чертово бабье! Сатана в них вселился. Как белены обожрались. Что с ними делать? Не бить же их...»
Он потрогал вспухшее ухо.
«Вот и веди работу. Да к ним сам черт на козе не подъедет...»
Долго ехали молча. Повизгивали на укатанном снегу полозья, прыгали заиндевевшие шлея и дуга на споро бежавшем мерине.
- Но, но, милай!.. - подгонял его ямщик, пошевеливая тоже побелевшими вожжами.
Да вдруг повалился спиной назад, через облучок в сани, высоко задрал кверху огромные валенки и стал хохотать, как леший, на весь лес:
- Хо-хо-хо... Слышь, энта черномазенькая-то кэ-эк звизданет меня по шее, аж в голове загудело. Ну, думаю - шабаш. Своротило шею, - не разогну никак да и на! Хо-хо-хо... Ха-ха-ха...
Он хохотал как сумасшедший, с таким подмывающим увлечением, как будто ему не по шее дали, а поцеловали.
- Хо-хо-хо...
- Ну, чего ты с дурна ума? - сердито сказал Сергей и вдруг сам ухмыльнулся в обмерзшие усы.
«А ведь что, - вдруг, неожиданно для самого себя подумал он, - вот маленько работу в своем районе подберу, приеду да женюсь. А что ж! Здоровый, крепкий народ. Умеют дело делать, а не языком. А как втянется, дорогая работница будет...»
А ямщик нет-нет да опять во все горло:
- Хо-хо-хо... кэ-эк звизданет! И зараз, как бирюк, шеи не поверну.
Да вдруг круто повернулся к Сергею, снял шапку и помотал открытой головой на морозе:
- Слышь, Лексеич, што я тебе скажу: вот зараз отвезу тебе, поеду к своим, скажу родителям: пущай благословлят - женюсь, - ей-богу, приеду и женюсь.
Сергей прятал усмешку в усы. Ямщик крутил головой и весело хмыкал. Ухмылялся и мерин, заложив одно ухо назад и потряхивая седелкой. И месяц с веселой рожей все бежал вдоль дороги, мелькая за верхушками сосен.
Кругом стоял мороз, тишина и залитая белизной ночь.
1923
Произведения
Критика
