Утопические и дистопические мотивы в стихах М. Цветаевой
Лонго Айза Пессина
Марина Цветаева — человек, наделенный сверхчувствительность ясновидением. Ей это было дано от рождения, и очень рано она предугадала свой путь, «свой рок»: «...знала я, что я поэт...» и что:
«Поэт — издалека заводит речь.
Поэта — далеко заводит речь.
Планетами, приметами...
...путь комет —
Поэтов путь».
Поэт Цветаева знала, что несет в себе чутье медиума, причастность к непознанному мировому «Нечто».
Быть может, у нее был постоянный, одержимый «вертикальный» поиск интрапсихической коммуникации, которая находила выход в «писании», поскольку «голоса» недостаточно для самовыражения.
Для М. Цветаевой времена года, города, море, горы, образы — метафоры внутреннего мира, с которым «авось увидимся во сне»: «Мой любимый вид общения — потусторонний: сон — видеть во сне». Сон — цветаевское «место, которого нет», ее всегда присутствующий автограф. Сон, верх, воздух — это бытие, где можно жить и забыть ежедневный быт, там поэт Цветаева спасает свою душу.
Созидательный момент у М. Цветаевой никогда не был однозначным актом, целью его являлась коммуникативность; сознание для нее представляло собой постоянную работу по сближению поэзии и жизни или, возможно, мучительное и надрывное перемещение магии ее души в магию ее цели.
В сложной гипотактической конструкции ее стихов можно было бы легко затеряться, если бы Она, Марина, не позволила своему читателю поверить прежде всего ей самой и только ее правде. Цветаева создает свою «реальность», в которую хочет поверить, затем раскладывает ее, а из фрагментов, в свою очередь, вновь составляет «ирреальность» — сверхземную, утопическую.
М. Цветаева должна любить, потому что любовь для поэта — единственный источник жизни. Но любовь, к которой часто Она стремится, которую вокруг себя создает, это лишь видимость, обманчивое чувство, не могущее ничего дать женщине, человеку. Творческий акт, инспирируемый эфемерными любовными пульсациями, поднимается до необыкновенного лиризма с тем, чтобы затем оставить женщину, опустошенную, изнуренную своим же любовным пылом, неспособную продолжать трагическую игру лишь воображаемой страсти, которую не сохраняет сознание, ибо она рождена из Небытия ...
Следовательно, в постоянно присутствующей оппозиции между «посторонним» предметом страсти и поэтическим «я» — подлинным субъектом собственной личности — М. Цветаева находит в себе Поэта и слабое равновесие своего внутреннего мира. И это за пределами телесного пространства — там, где уже не ощущается обычный разрыв между идеалом и действительностью.
Тема контраста, дуализма между «я» реальным и «я» духовным — это своего рода представление античной концепции Вселенной, в которой все рассматривается в зависимости от поляризованной деятельности из космоса. Душа, присущая каждому созданию, представляет собой таинственную и осознанную точку противостояния или равновесия между двумя половинами космоса: огня и воды, земли и неба, которые для М. Цветаевой представляют любовь, горы, материк, верх, вертикаль, а также нелюбовь, море, низ, горизонталь.
Утопические и дистопические (антиутопические) мотивы проходят красной нитью по стихам Поэта, каждое слово, каждый знак — это одновременно реальность и пронзительная мечта, осуществимая лишь в другом мире.
Хотелось бы отметить, что в противостоянии «реальности», познаваемой в обыденности — «иметь», и «духовности», объединяющей все то, что во сне (т. е. не существует нигде, кроме как в воображении), и познаваемой человеческим разумом независимо от реальности, вне сознания, и заключается цветаевское «быть», в этом и состоит глубинная суть ее поэтики.
Поэта преследует сама жизнь, заставляя его существовать в постоянных условиях двойственности. Реальность приковывает его к земле, дому, семье, к быту. Однако Цветаева не принимает действительности, она ей чужда, враждебна и не позволяет продвигаться в своей недостижимости «бытия»: «Я в жизни своей отсутствую, меня нет дома. Душа в доме — душа — дома, для меня немыслимость, именно не мыслю».
Цветаева выражает здесь свое «поэтическое кредо», свою интерпретацию чувств и эмоций, которые рождаются из «глубины души», в «космической высоте» гора в небе, в том месте, «которого нет».
Но в чем же заключается цветаевское «место, которого нет»? Это «Нечто», скрытое за горизонтом времени и пространства, оно во сне, в мире, где кометы, где скрывается «косматая звезда» древних?
В русской литературе «сон» или «сновидения» чаще всего позволяют писателю заглянуть в будущее. Эти понятия связаны с традиционным литературным повествовательным способом утопического путешествия во времени из настоящего в будущее или внутрь себя. На этом приеме, как уже отмечалось исследователями, строятся многочисленные цветаевские стихи, что позволяет понимать цветаевскую душу как «совершенное место», как страну совершенства утопистов, нечто вроде фантастического, вымышленного острова Томаса Мора.
Термин «утопия», как известно, происходит от названия фантастического острова в знаменитой книге Томаса Мора. Сначала он назывался «Благая земля» и лишь позднее стал «Нигдея», «Место, которого нет». В творчестве М. Цветаевой представлены оба истолкования этого понятия. И не только они. Начиная с ранних стихов, она использует и другое понятие, связанное с термином утопия — «дистопия», нечто прямо противоположное утопии (что синонимично русскому термину антиутопия). Содержание всех приведенных терминов сложно и многозначно, так же как сложны и многозначны стихи Цветаевой.
Попытаемся перечитать цветаевский цикл стихов «К Чехии» и «Поэму Горы», связанные, на наш взгляд, с видением высокого мира утопии и одновременно тяжелого, давящего дистопического пространства, которые воплощены в опорном смысловом образе-символе горы. Обратимся к смысловой парадигме этого слова. Первое стихотворение цикла «Сентябрь» относится к ноябрю
На орлиных скалах
Как орел рассевшись —
Что с тобою сталось,
Край мой, рай мой чешский?
Горы — откололи,
Оттянули — воды...
Триста лет неволи:
Двадцать лет свободы!
То же значение «горы» как «совершенного места», страны совершенства (рай мой чешский) наблюдается и во втором стихотворении цикла:
Горы — турам поприще!
Черные леса,
Долы в воды смотрятся,
Горы — в небеса...
Эти горы — родина
Сына моего...
Было то рождение
В мир — рожденьем в рай.
Отметим, что гора освящает все то, что ее составляет: долы и «подземия», как и живущих в ней людей:
Все было — безродного
Лишь — ни одного
Не было на родине
Сына моего —
ведя к отождествлению: «Богова! Богемия!».
Отмеченное здесь смысловое содержание слова было заявлено самой Цветаевой в письме к Пастернаку еще в
Поэма горы — гора,
С другой горы увиденная —
Поэма конца — гора на мне,
Я под ней.
Перед нами дуализм понятий, ведущий к мысли о несуществовании любой действительности, если она не связана со своей или своими противоположностями. От этого дуализма не ускользает ни одно понятие, и он неизменно присутствует в контрастах между утопией и дистопией.
Характерны в этом смысле первые два четырехстишия Посвящения «Поэмы Горы», которые тоже связаны с жизнью в Чехословакии:
Вздрогнешь — и горы с плеч,
И душа — горе!
Дай мне о горе спеть:
О моей горе.
Черной ни днесь ни вцредь
Не заткну дыры.
Дай мне о горе спеть
На верху горы.
Контрастные значения слова гора включены, как мы видим, в единый контекст: сочетание «горы с плеч» соединяет значение слова гора в составе фразеологизма ‘тяжесть’, ‘забота’ и общее значение фразеологического сочетания: прекращение тягостного душевного состояния, окончание забот. В результате этого — переход в новое состояние: И душа — горе, где горе толкуется как архаическое наречие вверх. Продолжение стихотворения снова отождествляет гору и горе (о горе спеть: о моей горе). Последние две строки опять разводят эти понятия (о горе спеть на верху горы). Скольжение смыслов свидетельствует о том, что для Цветаевой соединение противоположного, элементов утопии и дистопии органично. (Заметим попутно, что, анализируя стихотворение «О, слезы на глазах!..» и полемизируя с Ю. М. Летманом, который также рассматривал роль структурных поворотов в семантической организации этого текста, Л. В. Зубова отметила совмещение в слове быть «значений бытия и антибытия»).
Поэт преодолевает физические границы, чтобы найти свое слабое равновесие, свой внутренний мир. В местах, «которых нет» и которые могли быть «совершенными» или «плохими», за пределами телесного пространства можно найти Цветаеву-Поэта. В этом заключается цветаевская черта — ее постоянное присутствие между идеалом, из которого она черпает вдохновение, идеалом из области грез, и реальностью, жестокой, безжалостной, присущей ее будничной жизни.
М. Цветаева, опираясь на воображение, в отрыве от реальности стремится конструировать новую действительность но принципу «все должно быть наоборот», как свободный переход от реального к идеальному.
Как в утопии, так и в дистопии (в произведениях) М. Цветаевой присутствует гиперболизация духовного начала. В стихотворении «О, слезы на глазах . .» она пишет:
О, слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
О, черная гора,
Затмившая весь свет!
Пора — пора — пора
Творцу вернуть билет...
Перефразируя знаменитую фразу из «Легенды о Великом Инквизиторе», Цветаева обнаруживает свои расхождения с Достоевским, который также вводит утопические мотивы в поисках ответа на вопрос, возможно ли обращение человека к той полной идеалов красоте и естественности жизни, которая связана с образом «золотого века», или его ожидает катастрофа. Марина Цветаева никогда не искала ответа на этот вопрос: всю жизнь она стремилась к золотому месту — «славному краю», где можно писать и быть понятым. Сближает же Достоевского и Цветаеву то, что они оба дали понять читателю, что мечта о «золотом веке» и «славном крае» помогает человеку найти смысл жизни и силы для того, чтобы жить.
В литературе существуют так называемые «негативные утопии», содержащие сатирическое предсказание мрачных перспектив будущего, описание отрицательных последствий войн, могущих повернуть историю вспять. Весь цикл «Стихов к Чехии» — это не что иное, как бесконечный страшный крик против злодейства, совершаемого той страной, которую Цветаева любила и культуру которой с детства ценила, — Германией.
Итог очевиден: поэзия Цветаевой — магнитное поле, которое притягивает к себе и утопию, и дистопию.
Л-ра: Вестник СПбГУ. Серия 2. – 1993. – Вып. 2. – С. 78-83.
Произведения
Критика
