Целеустремленность поисков (О творчестве В. Каверина)
Е. Волкова
Как бы хорошо ни были знакомы книги писателя, все же, собранные вместе, они удивляют новизной. Прежде замкнутое в себе произведение включается в цепь других и тем самым соотносится с ними. Яснее и многограннее выявляется личность автора, сквозные темы творчества, своеобразие почерка. Шеститомное собрание сочинений В. Каверина («Художественная литература». М. 1963-1966) дает возможность почувствовать динамику художественных поисков писателя и одновременно их внутреннее единство.
В шеститомник включены как широко известные романы: «Исполнение желаний», «Два капитана», «Открытая книга», — так и произведения, давно ставшие библиографической редкостью: повести «Конец хазы» и «Художник неизвестен», роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Из самых ранних вещей вошли немногие, лишь те, которые, по словам писателя, «имели существенное значение для дальнейшей работы». Здесь нашли себе место рассказы, сказки, путевые очерки, портретные миниатюры, дневниковые записи разных лет, — эти жанровые формы Каверин ценит высоко и работает в них интересно. Но облик издания в целом и каждого тома в отдельности определяется романом и примыкающей к нему повестью. В руках широкого читателя — собрание сочинений В. Каверина, первое после небольших трех томов, выпущенных «Прибоем» еще в 1930 году.
О прозе писателя до сих пор нет ни книг, ни даже популярных брошюр. В течение двадцати лет в толстых журналах не появилось ни одной статьи, в которой бы рассматривался его творческий путь. Поэтому большое удовлетворение вызывает то обстоятельство, что пять томов собрания сочинений имеют статьи-послесловия (четыре из них написаны В. Борисовой и одна — С. Лариным). Привлекает обстоятельность и серьезность этих послесловий, стремление спокойно разобраться в устоявшихся оценках и, если нужно, пересмотреть их. Пожалуй, впервые в нашей критике так доказательно проанализированы сильные и слабые стороны трилогии «Открытая книга» в статье В. Борисовой «Творчество В. Каверина 50-х годов» (V том). С большим пониманием и тактом нарисован портрет писателя в статье С. Ларина «Творчество Каверина в начале шестидесятых годов» (VI том). Правда, некоторые оценки критиков представляются спорными, и это естественно, ибо речь идет о писателе, прошедшем сложный сорокапятилетний путь творческих исканий.
С именем Каверина тесно связаны тема науки и тема формирования молодого советского человека, талант увлекательного, своеобразного рассказчика и высокое профессиональное мастерство, литературная культура. Эти широко распространенные суждения об одном из оригинальных советских прозаиков благодаря собранию сочинений не только подтверждаются еще и еще раз, но конкретизируются, углубляются, а главное — дополняются чем-то новым.
Говоря о романах писателя, не случайно вспоминают благородный жизненный девиз Сани Григорьева: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».
Неоднократно отмечалось, что ранние произведения В. Каверина резко отличаются от его зрелых романов. Это действительно так. Но вместе с тем в ранних книгах были не только такие тенденции, от которых впоследствии он должен был решительно отходить, но и те черты, которые в какой-то мере определяли направление художественных поисков на принципиально новом этапе.
Открыв первый том, мы сразу попадаем в «остраненный», как будто кукольный мир раннего В. Каверина. Это рассказ девятнадцатилетнего автора «Пятый странник», когда-то входивший в первую книгу писателя «Мастера и подмастерья» (1923). В рассказах тех лет действуют странствующие схоласты, алхимики, знатоки древних рукописей, шарлатаны, ремесленники, деревянные и глиняные человечки. С ними происходят удивительные превращения: в доме вместо хозяина остается тень, два героя сливаются в одном лице, в другом случае один из героев раздваивается, персонажи меняются личностями, деревянный истукан оживает, а сын стекольщика становится невидимкой. Вымысел этот питался литературными источниками. Что общего между этими опытами и зрелым писателем, если не ограничиваться сопоставлением фантастических рассказов со сказками?
Но А.М. Горький уже тогда говорил о своеобразии и свежести фантазии, об умении создавать «невероятные приключения и коллизии» как особенностях дарования молодого Каверина. Он, однако, подчеркивал, что эти стороны таланта, для того чтобы стать плодотворными, должны питаться живым опытом, впечатлениями действительности. Кроме того, уже в подобных книжных мистификациях начинающего автора выразилось смутное стремление писать об искателях и мастерах, о тех, кто жаждет истины, кто дерзко мечтает и чужд покою. Ученый-схоласт Швериндох бьется над тем, чтобы оживить Гомункулюса, доктор Фаустус ищет философский камень, появляется мотив поисков волшебного рубанка, поисков истинной сути вещей и тщетной попытки обрести себя. Энтузиазму и бескорыстию противостоит косный быт, в котором «дни проходят и дни уходят», а стрелка часов движется с «неизменной последовательностью: час за часом, минута за минутой».
Блестящее филологическое образование и ранняя профессионализация многое определили в творческом облике писателя: навыки систематической, целеустремленной работы, сохранившие навсегда уверенное владение формой и строгую избирательность в использовании тех или иных приемов, литературный вкус. Но рационалистическое теоретизирование («искусство должно строиться на формулах точных наук»), увлечение практической стороной мастерства при отсутствии серьезного личного опыта и знания действительности, при отсутствии глубокого ее осмысления и неповторимого художественного видения приводили к умозрительным абстракциям. Поэтому и позднее, когда Каверин понял необходимость овладения материалом действительности, он долго и мучительно преодолевал инерцию привычных книжных ассоциаций и схем, с горечью осознавая разрыв между замыслом и воплощением, учась на собственных неудачах. И хотя первый том не дает представления о всей сложности и противоречивости исканий писателя тех лет, но основные вехи этого трудного восхождения к современности и к самому себе отчетливо видны.
Шаг за шагом, с отдельными удачами и серьезными поражениями, художественное сознание Каверина пробивается к своей теме и стилю.
Большое значение в процессе этого трудного становления писательской индивидуальности имело прямое обращение к изображению научной среды, к тем людям, которых он хорошо знал, — филологов, лингвистов, критиков — в романе «Скандалист» (1928). После ряда экспериментов писатель в «Скандалисте» ослабил все фабульные нити до предела во имя характеров и нравов, во имя авторской исповеди, рвущейся наружу. В каверинском ключе роман раскрывал тему интеллигенции и революции.
В «Скандалисте» идет речь о научном бесплодии, о возможном, но неосуществленном жизненном предназначении людей, выпавших из времени, о запоздалых, а в некоторых случаях и своевременных бунтах против самих себя тех, кто враждебен эпохе или не нашел еще с ней внутренней, личной связи. О попытке прорвать плотное кольцо замкнутого существования, пойти навстречу времени, эпохе. Это бунт против ложно прожитых лет, обостренный чувством близости где-то рядом идущей настоящей жизни: «Пускай его ученики едут на своих велосипедах по тем местам, по которым он прошел с барабанным боем. Он будет стоять у финиша и махать флагом. Победителю он подарит свою последнюю книгу. С дружеской надписью». Но где она, эта настоящая жизнь и полноценное счастье творчества, — ответить на этот вопрос Каверин еще не был готов. Потребовался новый жизненный и литературный опыт, который принесло время первых пятилеток (очерки «Пролог»).
В этот же период писатель провел честный, но противоречивый «разговор с самим собой» об иллюзорной и настоящей жизни в повести «Художник неизвестен» (1931). Один из главных ее героев, Шпекторов, осознав себя и свое поколение созидателем нового, с законной гордостью говорит: «Наша мораль — это мораль сотворения мира». Но, служа миллионам, Шпекторов готов не замечать горя отдельного человека; занятый мыслями о будущем, он не видит сегодняшнего, так как, по его мнению, есть только один выбор — выиграть или проиграть. Время все настоятельнее включает человека в «скобки» истории, говорит он, и поэтому моральный рост личности готов ставить в прямую зависимость от социально-исторического прогресса.
Художник Архимедов считает, что изменить человека, привить новую мораль можно, лишь отключившись от общего, воздействуя на каждого в отдельности. Он голосует за «мораль внимания и доверия», за искусство, которое поможет поднять пласты равнодушия и подозрительности. Архимедов не улавливает связи между «сотворением мира» и сотворением нового, освобожденного от наследия прошлого человека. Многое в позициях героев заострено до парадоксальности (Шпекторов: «Но, если бы мне пришлось выбирать между моралью и штанами, я бы выбрал штаны». Архимедов: «Я думаю, что... во всех вузах нужно учредить кафедру иллюзий»).
В первых главах инициатива в опоре принадлежит Архимедову, который считает своего друга ответственным за все проявления злобы, бескультурья и прочие духовные изъяны, которые он наблюдает в людях. В последних главах герои меняются местами: теперь наступает Шпекторов, а обороняется Архимедов, спасовавший перед суровыми приказаниями истории. Казалось бы, эпилог закрепляет нравственную победу Архимедова, создавшего гениальное полотно. И тем не менее вся структура повести говорит о том, что Каверин далек от того, чтобы признать безоговорочную правоту одного из героев, истина лежит для него в иной плоскости. В какой именно — он ответил своими романами «Исполнение желаний» и «Два капитана».
Если «Скандалист» — роман о неосуществленных возможностях, о людях, ушедших от самих себя, то «Исполнение желаний» — не только об утратах, но преимущественно о тех, кто желает большой судьбы — в смысле причастности времени и утверждения себя не вопреки времени, а в нем. В романе терпят крах эгоистические и паразитические стремления и исполняются желания по большому счету, по такому отношению к жизни, которое «создано революцией». К этому твердо готовит себя Карташихин, мучительно и страстно тянется Лукин, через моральный кризис приходит Трубачевский, который полон в конце романа решимости жить заново, «дышать легкими», а не жабрами.
Лирическим аккомпанементом зазвучала тема времени, гармонически сливающаяся с темой обретающей себя молодости. Через хронику на экране, газеты, журналы, которые читают герои, диспуты молодежи, студенческие семинары передает писатель эти неповторимые признания: первое звуковое кино, театральная эксцентрика, известие о гибели Амундсена, споры вокруг наследия Пушкина и революционной роли декабристов, а самое волнующее — вступление в первую пятилетку. С радостным чувством узнавания всматривается он в лица, жесты, привычки, вкусы, так как в «типических чертах внешности отражаются признаки времени».
Общее лирическое настроение романа тонко оттеняется пейзажами. В «Скандалисте» в соответствии с мироощущением героев, отверженных от времени, одиноких и неустроенных, — мрачный пейзаж, промозглая стужа ранней весны, пронизывающий невский ветер: грязный снег или «дождь пополам со снегом», «непрерывный, скучный» туман, серые крыши, пустота и безмолвие порта и взморья, унылое, привычное наводнение. В «Исполнении желаний» — облик молодого, как и герои, Ленинграда, омытого весенними дождями, высветленного белыми ночами. Писатель вместе с героем чутко слышит, видит город и чувствует свою слиянность с ним.
«Они свернули по Пушкарской направо и вышли на улицу Красных зорь. Она была пустая и тихая, сначала одна, а потом другая проехали пролетки, и еще долго слышен был мягкий стук копыт о торцы. Небо было темное, но такое просторное, большое! Лампочки покачивались на проводах, окруженные туманным голубоватым сиянием, как бывает только весной и только в Ленинграде». Мягкие краски весенних переходов дополняются резкими контрастами зимы и лета: «косые параллельные тени лип, черные-пречерные на ослепительно белом снегу», синее и белое — небо и снег, лес и здания по контрасту, и ясно вырисовываются неповторимые ленинградские силуэты, такие отчетливые на светлом небе. Но геометрическая правильность и резковатость контуров (в ранних рассказах В. Каверин отмечал только это) смягчаются, как бы растворяясь в воздушной и световой дымке, суховатые графические линии переходят в тонкий акварельный рисунок.
В романе «Исполнение желаний» Каверин оставляет Трубачевского в тот момент, когда тот делает первый решительный шаг к современности. Герой «Двух капитанов» воплощает глубоко типический процесс формирования личности в условиях нового общества. Теперь пишут о «Двух капитанах» как о классическом произведении социалистического реализма. Но ведь было и другое. Были те, кто, по словам К. Симонова, хотел видеть в Сане Григорьеве «подростка-передовика», «отличника-стопроцентника», а не настоящего человека. Это в конце тридцатых годов. И впоследствии, в сороковые, писали о том, что Каверин сделал героем нашего времени человека, не имеющего на это никаких оснований. Однако критика не оставила без ответа подобные обвинения.
Это роман о человеке, который нашел себя и был счастлив, хотя ему знакомы «змеи сердечной угрызенья», неотделимые от высоко развитого нравственного чувства, в орбиту которого вовлекается все, что делает он сам и другие. Для Сани Григорьева нет пользы дела, не освященной нравственной целью. Его самая замечательная черта — не раздумывая, не взвешивая последствий для себя, бросаться туда, где совершается подлость и громоздится ложь, чтобы восстановить правду и справедливость, попранную людьми, подобными Николаю Антоновичу. В этой активной позиции, которая не делает скидок на обстоятельства, не ожидает сигнала «сверху», — близость Сани нашему времени. Современному читателю в его облике особенно дорога самоотверженная борьба с лживым пустозвонством и с приспособленчеством, чувство нравственной ответственности за свои поступки.
Перечитывая «Двух капитанов», мы обращаем внимание на то, мимо чего, возможно, проходили читатели конца тридцатых — сороковых годов, — на демагогию Николая Антоновича, на эксплуатацию им тех этических ценностей, которыми так дорожит поколение Сани Григорьева. В наши дни по меньшей мере странно звучат обвинения некоторых критиков тех лет, что Николай Антонович — носитель абстрактного зла. Если Каверин в те годы не смог показать, какие явления жизни питают приспособленчество Николая Антоновича, то сама механика его мимикрии изображена убедительно. И становится понятным, «что же это за тайная тень, которая каждый раз ложится поперек... дороги» героя, почему доносы Николая Антоновича имеют последствия, почему ему удается хотя бы на некоторое время общественно обезоружить Саню. Сегодня становится более очевидным слишком поспешное выведение повествования из драматического русла во втором томе «Двух капитанов», некоторая облегченность в разрешении конфликтов. Тем не менее мы благодарны писателю и за то, что он сумел сказать. Но трудно согласиться с В. Борисовой, когда в статье «Роман В. Каверина «Два капитана» (III том) она не хочет замечать никакой диспропорции между первым и вторым томами.
В романах о советском молодом человеке своеобразно преломилась основная каверинская тема. Писатель показывает влияние великих революционных перемен на судьбы молодых людей, которые в старом мире были бы обречены на обывательское прозябание, босячество, на преждевременную гибель, физическую или духовную. Революция спасает молодость и талант. И Трубачевский, и Саня Григорьев, и Татьяна Власенкова, и автобиографический герой из книги «Неизвестный друг» изображены на переломе времени, совершенном революцией. Жизнь отцов — возможный вариант судьбы детей, если бы не произошла революция, а дети как бы исправляют их судьбу, загубленную или искалеченную прошлым. Лукина ожидала беспросветная нужда, испытанная его родителями; Трубачевского — скучное обывательское существование отца; возможный вариант судьбы Кати Татариновой — в ее матери, сломленной старым мирам, несправедливостью по отношению к мужу и трагически обманутой. И в «Открытой книге» есть тоже такая аналогия-контраст: судьба матери, которая состарилась и умерла, так и не распрямив спину и не осознав своего человеческого достоинства, — и жизненный путь Татьяны Власенковой, поднявшейся к вершинам науки.
В настоящей статье нет возможностей и необходимости касаться всех аспектов темы науки, развиваемой писателем в романах «Исполнение желаний», «Открытая книга», «Двойной портрет» (1964). Интересно, что и здесь мысль о несостоявшейся и полноценной жизни также является сердцевиной произведения.
Если в целом «Открытая книга» художественно слабее «Исполнения желаний» и «Двух капитанов», то в галерее лжеученых, созданной писателем, Крамову принадлежит первое место. В отличие от Николая Антоновича, действующего часто вслепую, Крамов прекрасно разбирается, на какой именно волне общественной жизни конца тридцатых и сороковых годов он должен действовать. Человек науки, дарование крупное, он в прошлом не занимался «захватом» и «разбоем», а работал, и работал много. Но потом остановился. А вокруг живет, кипит, бьется чужая нетерпеливая мысль. По-человечески понятно, что он мог устать, подчиниться инерции, — годы берут свое. Но Крамов не только не желает отказаться от прежней роли — он хочет расширить сферы своего влияния. Тщеславие, жажда получать все, не отдавая взамен ничего, руководит им. Вот тогда-то реальная деятельность заменяется ее видимостью, на свет появляется искусственно созданная крамовская теория, крамовская школа. Удержаться помогали «свои люди», которых Крамов связал круговой порукой, тонко разработанная сеть интриг душила научных противников, имевших самостоятельное мнение. А если интриги становятся недейственными, применяется другое, последнее оружие — изъятие противника с помощью политической клеветы. Так научное бесплодие, помноженное на агрессивный паразитизм, рождает страшную каучуковую мораль. Свои низменные побуждения, холод и расчет Крамов прикрывает высокими словами, особенно отчетливо и веско их произнося.
Перерождение Крамова происходит не сразу, он дан в развитии. Каждый раз, появляясь в романе, он раскрывает новую грань своей натуры и новый маневр, применяемый им в той сложной и нечистой игре, в которой уже не может остановиться. Тонкий и умный собеседник, он умеет слушать с интересом, быть милым, остроумным рассказчиком. Но тот же Крамов становится непроницаемо-холодным или вежливо-высокомерным, когда может себе позволить это. От иронического тона он переходит к заботливому и дружескому, готовя очередной удар своей жертве. Хорошо написан портрет Крамова, его «умное бледное лицо и осторожные глаза», его выдержка и вежливость. Очень убедителен быт: холодный, большой дом, ровное и жесткое отношение к близким, азарт и гордость коллекционера.
Однако Крамов хотя бы в прошлом был ученым, а вот у последователей его нет науки ни в прошлом, ни в настоящем, а только стратегия и тактика использования науки. Таков Снегирев из нового романа «Двойной портрет».
Позиция героев «Открытой книги» по отношению к Крамову в основном оборонительная — нужно нейтрализовать его, заставить не мешать работать, терпеливо ожидая, когда время вынесет свой приговор. В романе «Двойной портрет», который хронологически отнесен к тому времени, когда заканчивается действие трилогии, все, даже с излишней рационалистичностью, говорит о том, что нельзя медлить, проявлять терпимость по отношению к демагогам и приспособленцам от науки, нельзя надеяться на то, что в конце концов все будет хорошо.
Конечно, наука будет развиваться, несмотря на Снегиревых. Репрессированный ученый Остроградский даже в лагерях работал над своей научной теорией. Он оставляет учеников и последователей. Ничто не пропадает даром — ни творческие мысли, ни труды, ни человеческая самоотверженность — мотив, известный еще по «Двум капитанам», проходит и через последний роман В. Каверина. Снегиревы уходят, Остроградские остаются. Но если справедливость все равно восторжествует, то стоит ли вмешиваться в естественный ход событий? Не только стоит, но как можно быстрее и активнее, говорит автор. Снегиревы держались в атмосфере подозрительности, которая рассеивается (в романе речь идет о 1954 годе), но остается инерция привычных оглядок и осторожности. За пассивность и выжидательную позицию приходится расплачиваться не только отставанием в науке, но неосуществленными надеждами, непрожитым прошлым, раньше времени остановившимся человеческим сердцем. Впервые в романе В. Каверина главный герой — Остроградский — погибает. Это смерть в расцвете творческих сил, на пороге вернувшегося личного счастья.
Как бы драматично ни складывалась судьба Власенковой, Остроградского, как бы ни были тяжелы их утраты, именно эти герои живут настоящей жизнью. Им дано изведать человеческое счастье утверждения своей личности и глубокой связи с людьми. Признак неудавшейся жизни — пустота, которая образуется вокруг Николая Антоновича, Крамова, Снегирева, сознание напрасно потраченных сил.
Таким образом, внутренняя тема писателя развивается в различных идейно-художественных ракурсах. Или это трагикомический образ старого Ложкина из «Скандалиста», который «зачитал» себя, убил машинальностью существования, или отца и дяди автобиографического героя из повести «Неизвестный друг», ставших рабами эксцентричных иллюзий, или драматические судьбы матерей Сани Григорьева и Кати Татариновой, отдавших незаурядные душевные силы, свою любовь ничтожным людям, или это одаренный человек, нравственные качества которого ниже его таланта (Некрылов в «Скандалисте», Дмитрий Львов в «Открытой книге»). И даже сугубо отрицательные, «преступные» герои, такие, как Неворожин («Исполнение желаний»), Аламасов («Семь пар нечистых»), в какие-то моменты жизни показаны враждебными самим себе; последний, например, так защищался на суде, что прокурор сказал: «Какой талант, какая силища! И куда все это направлено, боже мой!»
Это самоутверждение в процессе щедрой отдачи людям выпадает на долю ученого Бауэра («Исполнение желаний»), «заново родившегося» Трубачевского, Сани Григорьева и Татьяны Власенковой. И если такие из них, как моряк Веревкин («Семь пар нечистых») или ученый Остроградский, оказываются силой трагических обстоятельств в разряде «нечистых», то и там они сохраняют основные качества своей личности, оставаясь верными своему образу мыслей.
О стремлении писателя выявить важную для него тему свидетельствует и новая авторская переработка романа «Девять десятых судьбы» (1925) в повесть «Девять десятых» для настоящего собрания сочинений. С помощью некоторых изменений в сюжете и композиции в повести на первый план выдвинулась тема морального обновления героя. Когда-то Шахов служил революции, но, оказавшись в царской тюрьме, он, испуганный близостью смерти, подал просьбу о помиловании. С этой минуты человек «потерял себя», «погас, окаменел». Революция не только освободила Шахова из тюрьмы, но помогла найти себя. Возрождение героя дает ему право и на любовь, от которой он добровольно отказался, чувствуя себя жалким. Так обретается им утерянная одна десятая — внутреннее равновесие, согласие с самим собой.
С темой несостоявшейся и полнокровно раскрывшей себя личности, с темой двух неравноценных биографий в истории одной жизни, со всем строем художественного мышления В. Каверина органично связаны его композиционные принципы.
Писатель часто ставит своих героев в сходные ситуации, выявляя тем самым различие их характеров, жизненных позиций, наконец времени, в которое они живут. В чем-то повторяются те или иные черты или настроения героев, сюжетные положения, картины, возникающие в воспоминаниях. Это сходство, выявляющее различие. Подобные принципы — и в «Исполнении желаний», и в «Двух капитанах», и в «Двойном портрете». Так, в последнем история любви Остроградского и Ольги Черкашиной имеет постоянный лирико-драматический второй план — воспоминание о жене и дочери, погибших в те годы, когда Остроградский находился в заключении. Настоящий человек, он даже в тех условиях сохранил и преданность науке, и веру в людей, и мужество, поэтому достоин любви и радости, но в глубине души есть непрестанная боль о недожитом, об утраченном навсегда, незаменимом, о том, что все могло быть иначе. В некоторых случаях принцип параллелизма переходят в свою крайность, становится навязчивым, обнажает авторскую конструкцию. Тогда прозе В. Каверина недостает широты и свободы повествования, воспроизведения полутонов. Но очевидны и ее неоспоримые достоинства: ясность и последовательность воплощения идейного замысла, драматическая выразительность, точность и лаконизм.
В. Каверин сумел создать своеобразный художественный синтез социально-психологического и приключенческого романа. И опыт его в этом отношении недооценен современной прозой. Уже в «Исполнении желаний» он успешно прокладывал себе путь к острому сюжету на реалистической основе. Но в свое время критика справедливо отмечала, что второй герой Карташихин в сюжет романа не введен. В объединении «далеких историй» двух капитанов Каверин проявил оригинальность фантазии и блестящее мастерство. Он находит очень острый, выразительный момент в развитии сюжета для заочного знакомства и сближения Сани и капитана Татаринова. Чем более вытесняется погибший капитан Татаринов из своей семьи стараниями брата Николая Антоновича, чем большую власть над его вдовой и дочерью получает человек, когда-то способствовавший провалу экспедиции, тем больший интерес проявляет Саня Григорьев к таинственному путешественнику. Именно тогда, когда капитану грозит полное забвение, этот мальчик берет под защиту честное имя оклеветанного человека. Сюжет «прорастает» в прошлое, давая анализ того, что произошло до событий, с которых начинается роман.
В «Двух капитанах» с большой остротой концентрируются мысли и чувства героев, завязываются и развязываются конфликты, происходит своеобразное сжатие пространства и времени, чем-то напоминающее драматургию. Завязка, развязка, кульминационные моменты в развитии сюжета акцентированы, все части романа строго соотнесены. Многие сюжетные повороты определяются тем, что одни герои стремятся открыть тайну, обнаружить истину, другие — скрыть ее, завуалировать. Динамика поступков вместе с тем не заслоняет духовных поисков героя и не отрывает его от каждодневной, будничной жизни. Это отразилось и в композиционном чередовании глав «событийных» с главами-размышлениями и повествовательно-бытовыми. Каверин оттачивает бытовую и психологическую деталь, редко прибегая к развернутым описаниям: «Мешок на плечо — и на десять лет этот человек исчез из моей жизни! Остались только грязные следы на полу да пустая жестянка от папирос «катык», в которой он держал запонки и цветные булавки».
Особенности манеры писателя подвижны. В последних произведениях Каверин пытается расширить выразительные возможности своей языковой палитры. В повести «Семь пар нечистых» в основе своей предметная, повествовательная проза обогащается элементами реалистической символики: мотив вспыхивающего то там, то здесь пожара и перемены в природе, поэтически обобщенно выражающий приближение военной грозы.
Несколько скупой, суховатый лексический строй языка Каверина, лишенный того аромата и блеска красок, каким отличается, например, проза К. Паустовского, производит между тем впечатление художественной достоверности, силы и изящества. Писатель много выразительного извлек из обычной разговорной интонации, богатой эмоционально наполненными паузами. Он придает значение ритму каждого отрывка, интонационному строю каждой фразы, которая не только схватывается глазом, но всегда слышится, отражая ритм определенного душевного движения. Эта работа началась еще в «Скандалисте» и стала неотъемлемой чертой языка писателя со времени «Исполнения желаний»: «Автомобиль проехал вплотную рядом с ней; колея у самых ног залилась водой. Она не шелохнулась. Пройдя несколько шагов, Карташихин догадался, что она плачет и лицо мокрое от слез, а не от снега. Он вернулся».
Шеститомник свидетельствует о взыскательности и самокритичности писателя: «Готовя его (собрание сочинений. — Е. В.) к печати, я не мог оставить без перемен многие, прежде казавшиеся мне вполне законченными страницы. Многолетний опыт не проходит даром, и было бы грешно не воспользоваться им, переиздавая книги, написанные молодым или даже не очень молодым человеком».
По каким линиям шло редактирование? В основном это работа над словом, над ритмико-интонационной выразительностью фразы. Беспощадное отсечение длиннот, описательных кусков, нехарактерных подробностей. Иногда писатель вносит небольшие коррективы в сюжет и композицию, стремясь «озвучить» тот или иной приглушенный ранее мотив — например, любовь Татьяны Власенковой к Дмитрию Львову («Открытая книга»). В других случаях, наоборот, отказывается от пунктирно, приближенно намеченной темы. Так, убирается одна из глав романа «Скандалист» — о молодых друзьях Нагина, в чем-то предвосхищавшая страницы «Исполнения желаний». Одновременно в «Скандалисте» Каверин дополняет, уточняет автобиографический образ Нагина, да и в других произведениях акцентирует лирические отступления, усиливая этим звучание авторской исповеди.
Но когда внесены подобные изменения, может возникнуть сомнение: справедлива ли такая переработка, не исчезает ли при ней печать времени, неповторимого душевного состояния, мировосприятия, литературных пристрастий? Нет ли здесь ненужной модернизации?
Бесспорно, какие-то потери происходят. Но, вчитываясь еще и еще раз в заново отредактированные книги, убеждаешься, что эти потери не слишком значительны. Все-таки писатель в основном бережно сохраняет признаки времени и не допускает насильственных «подтягиваний», убирая лишь случайное, нехарактерное.
Собрание книг В. Каверина, который не перестает думать, работать, искать, еще раз подтверждает справедливость слов, сказанных в свое время Горьким: «...я очень уверен, что вы — писатель, у которого есть очень много данных для того, чтобы стать независимым, оригинальным».
Л-ра: Новый мир. – 1967. – № 9. – С. 231-238.
Произведения
Критика
