Специфика использования фольклора в сказочной повести В. Каверина «Верлиока»
Л.А. Козыро
«Меня всегда поражало буквально под ногами лежащее безграничное богатство русского фольклора. Можно сказать, что давний интерес к нему послужил как бы мостом и к той 157 книге [«Верлиока»], над которой я сейчас работаю». Этот «давний интерес» писателя к народному искусству и его носителям закладывается еще в детские годы. Вот одно из первых впечатлений от услышанной сказки: «Наверное, это была сказка про Иванушку и Аленушку, потому что я помню, как он все повторял: «Копытце, копытце». И ночь, которая проходила где-то очень близко от меня — так близко, что и слышал рядом с собой ее шаги и мягкое, страшное дыхание — переставала страшить меня, и сон подкрадывался незаметно...». Прошли годы. «Теперь я знал, что в сказках далеко не все правда, а многое — неправда. У Кота в сапогах не было сапог, Иванушка-дурачок никогда не мчался на Сивке-бурке, вещей Каурке... Но для поющей дудочки в душе осталось особое место. Все было неправдой, а она, если и неправдой, так какой-то особенной, которая важнее, чем правда». И еще много лет спустя звук пастушеской дудочки, пришедшей из сказок позовет к новой жизни рыцаря справедливости Лоренцо — Васю.
Интерес к фольклору заставил В. Каверина внимательно изучать творчество народа, размышлять над спецификой устного искусства, своеобразием сказочного героя, природой чудесного начала и национальными особенностями сказок различных народов. В его статьях содержатся мысли о возможных путях использования литературой фольклорных богатств.
Не случайно Каверин серьезно размышляет о произведениях Шарля де Костера, Е. Шварца, В. Шукшина, К. Чуковского и других писателей, особенно интенсивно обращавшихся к фольклорной традиции. Высшее достоинство творчества К. Чуковского, например, он видит в том, что «поэзия Чуковского вышла из фольклора и вернулась в фольклор — счастье, которое достается немногим».
Что касается художественного творчества самого Каверина, то уже его юношеская повесть «Филька Зеркальная Рожа» была, «при всей своей несамостоятельности... пронизана русским фольклором».
Начиная с 40-х годов в различных журналах публикуются сказки В. Каверина, объединенные им при подготовке собрания сочинений в 8-ми томах в повесть «Ночной сторож». В 1982 году напечатана сказочная повесть «Верлиока».
Принципиальный подход к использованию фольклорного богатства был подсказан молодому автору М. Горьким в его отзыве на книгу Каверина «Мастера и подмастерья» (М.; Л г., 1923). В своем письме М. Горький справедливо указывал на влияние Гофмана, явно ощутимое в рассказах автора, и советовал, чтобы обрести независимость и оригинальность, «...пере вести внимание из областей и стран неведомых в русский, современный, достаточно фантастический быт». Смысл этого «подсказа» сам В. Каверин разъясняет так: «Не выдумка ради выдумки, не затейливая, но, в сущности, бесцельная игра воображения, а фантастика, раскрывающая сущность социальных отношений...». Это определение — «фантастика, раскрывающая сущность социальных отношений», — применимо к сказочной повести «Верлиока».
Повесть следует воспринимать в контексте всего творчества В. Каверина, для которого самыми острыми вопросами были вопросы борьбы в жизни добра и зла, справедливости и беззакония, «правды и кривды», как формулирует это сам писатель в романе «Двойной портрет», используя фольклорное выражение. В сказках содержится спор о правде и кривде. И «Верлиока» продолжает этот спор, одинаково важный для наших предков и для нас, спор, в котором сказочные персонажи оказываются вписанными в картину современности.
Новейший исследователь творчества Е. Шварца высказал очень точную мысль: «...сказка не имеет права быть глупее или наивнее своего времени, пугать страхами, которые были страшны только в прошлом, и проходить мимо уродств, которые могут оказаться опасными именно сегодня». Поэтому столь важным был для автора вопрос о выборе представителя злого начала в сказочной повести. Самым популярным персонажем русской мифологии является черт. Но и в сказках, и в литературе (бес Пушкина, черти Гоголя и Достоевского, демон Лермонтова и т. д.) этот образ довольно многопланов, «...если даже ограничиться христианскими представлениями о нечистой силе, то и тогда мы сталкиваемся с чрезвычайно противоречивыми представлениями о ней — от хитрого искусителя до смешного глупого черта, постоянно попадающего впросак». Каверину же был нужен персонаж не трафаретный, по узнаваемый, соответствующий замыслу автора — показать зло «бездарное, основанное на пустоте, плоское и тупое».
Персонаж обретает плоть чисто русскую. Он получает имя «Верлиока». Верлиока — фантастическое злобное существо русских и украинских сказок, насильник и убийца: «...лежат его [деда] ненаглядные внучки — точно спят; только у одной кровь, как та алая лента, полосой на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев так и оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя».
Хотя Каверин отказался от использования образа Кощея Бессмертного, в его Верлиоке есть общее и с этим персонажем. Кощей сказок по своей функции — похититель женщин. Верлиока похищает Иву, надеясь стать человеком, вернуть молодость. Кощей «в воображении сказочников ... предстает безобразным стариком ... В нем нет ничего от человека». Истинное лицо Верлиоки чрезвычайно напоминает Кощея: это тысячелетний старик, «...изогнутый рот полуоткрыт, голый лоб упруго упирается в брови, каменные складки щек тяжело свисают по сторонам острого носа». Подчеркивается «костлявость его плеч», «черные кости, проступившие, как на рентгеновском снимке, через тонкую кожу лица». Он не просто чужд всему человеческому, он — «ошибка природы», он враждебен всему живому. В повести эта мысль реализуется в конкретных образах, метафорах. Даже имя «Верлиока», повторяемое эхом, действует разрушительно: там, где пробегало эхо, «листья свертывались и желтели, а между ветвями, отшатнувшимися с отвращением, оставался черный выжженный след». И бессмертен Верлиока в большем степени, чем Кощей. Если секрет долголетия Кощея в его тщательно запрятанной смерти, то тайна бессмертия Верлиоки — в способности принимать различные обличья. Он не может существовать без «превращений». Этот солдат, выросший из зубов дракона, четыреста лет назад в Венеции служил шпионом Совета Десяти и торговал рабами. Он был мафиози и Сицилии, обер-группенфюрером в Баварии, могилы его жертв разбросаны по всем пяти континентам. По его приказу «вливали в ухо яд и бросали под мельничные жернова», их много, его жертв, «отравленных, повешенных, задохнувшихся в галовых камерах, погибших от голода и страха». Он многолик, этот демон, «который тысячелетиями не был самим собой». Каждая эпоха, каждая страна дает ему новое обличье. Образ Верлиоки чрезвычайно точно раскрывается народной пословицей: «У нежити своего обличия нет, она ходит в личинах».
Верлиока — фашизм, не изживший себя в гитлеризме, продолжающий сеять смерть, Верлиока — мертвая душа, Демон Бюрократии. Порождение его — Шабарша. Это царство, созданное Кавериным по аналогии с золотым, серебряным, медним царствами русского фольклора.
Шабарша — бумажное царство, страшное тем, что создание «документа» становится здесь смыслом существования людей. Человек, посвятивший себя служению бумаге, в конце концом сам превращается в бездушный, мертвый документ. Это город, похожий на геометрический чертеж, город, освещенный пятнами на солнце, город, где «никому ни до кого нет дела», город искалеченных душ, равнодушия, потребительства и подлости. Вот почему так серьезен вопрос, поставленный в повести: «Верлиока! Верлиока! Как бороться с тобой? Какие еще никому не известные волшебные средства и силы разведать, придумать, найти, чтобы освободить от тебя усталую, добрую землю?»
Главная фигура волшебной сказки — герой. Его ожидают бой и победа. В сказочной повести таким героем становится Вася. Как всякий сказочный герой, уже изначально он выделяется среди других персонажей. Средствами выделения служат связанные с его появлением фольклорные мотивы предсказания и чудесного рождения, портретная характеристика (рыжий мальчик с голубыми глазами), некоторая странность в поведении (он как бы «припоминает» окружающий мир). Верлиока обязан своим появлением древнегреческому мифу. Возникновению Васи, очевидно, помогла философская теория древних греков (эллинский аналог восточной идеи, особенно явно выраженной в индуизме). «При рождении человека бессмертные души, согласно этой теории, спускаются из трансцендентного мира идей, в чувственном мире они постоянно воплощаются в новых телах (человека или животного)...». Вася — знатный венецианец Лоренцо, погибший в бою с генуэзцами много веков назад и вновь появившийся на свет, чтобы уничтожить своего врага Верлиоку. Сказочный герой по своей функции, Вася наделен и особыми качествами, правда, не силой и красотой, свойственной герою сказки, а «волшебной волей». Волшебная воля дает возможность творить чудеса, без которых не обходится ни одна волшебная сказка, в которой «...чудесное существует как воздух», и одолеть Верлиоку.
Поначалу чудеса, совершаемые Васей, «можно разглядеть только под сильную лупу»: лейка превращается в родник, яблоня вкладывает яблоко в его руку (ср.: «Подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблочки опустились»), через речку по просьбе Ивы перекидывается соломенный мостик (во многих русских сказках именно строительство моста — золотого, хрустального — является одним из испытаний, которым подвергается герой). В дальнейшем чудеса Васи, добрые чудеса, аннулируют «подлые» чудеса Верлиоки.
Чудо происходит, когда в нем возникает острая необходимость. Чудо рождается из сострадания, желания помочь измученному человеку, из стремления восстановить справедливость. Вот слова, своеобразное «заклинание», с которыми Вася обращается к превращенному Верлиокой в статую из туфа Славе: «Ты снова станешь человеком... Потому что ты без вины виноват. Потому что справедливость есть на земле. Потому что мера всему — душа. Потому что я жалею тебя, а жалость давно породнилась с любовью».
Помогает совершению чуда ощущение своей причастности ко всему человеческому и, шире, ко всей живой природе. Такое единение героя с природой, приходящей на помощь ему в лице разнообразных животных, характерно и для русской сказки.
Существенен еще один момент. Волшебство — талант, «такой же, как музыка или поэзия». И в сказочной повести появляется «глава VIII, в которой обсуждается вопрос о том, связаны ли чудеса с музыкой или поэзией...». Поэзия — сама по себе чудо, «возможность невозможного». Животворящая сила искусства служит добру, поэтому в сказке «Сын стекольщика» Старый Волшебник говорит: «Когда-то один нищий поэт, искренний и потому великий, сочинил стихи, которые помогут тебе. ...Как никто другой он мог вдохнуть жизнь в мертвое слово. А ведь слово и жизнь человека — родные братья и даже, я бы сказал, близнецы. Вот почему я уверен в том, что его стихи, возвращавшие жизнь слову, могут вернуть жизнь и человеку...». Стихотворение Велимира Хлебникова успешно выполняет функцию заклинания. И для Васи поэзии становятся таким же орудием, «как топор для плотника или игла для портного».
Волшебная воля «...давно перебралась из сказок в самую обыкновенную жизнь». С неузнаваемыми нами, недооцениваемыми «чудесами» мы сталкиваемся ежедневно: чудо человеческого общения, доброжелательности, благодарности, чудо памяти, искусства, любви (заметим, что в русской сказке издавна существует традиция изображения любви, как силы чудесной, способной избавлять от злых чар). Чудо — категория нравственная, и не случайно одна из последних глав повести — «глава XXXVII, повествующая о чудесах, проходящих без всякого вмешательства волшебных, сил». Чудо — это работа души, «обыкновенное чудо». Чудо помогает сокращать расстояния между сиюминутным и вечным. Так фантастический элемент «прорастает» в реальность.
В русских волшебных сказках действуют представительницы двух женских типов: мудрые жены — помощники герои, его советчицы, существа активные, и сказочные невесты, красавицы, похищаемые злой силой. Они традиционно ведут себя пассивно. В «Верлиоке» Ива, подруга Васи, совмещает эти два сказочные типа. Ее похищает Верлиока, надеясь стать человеком и вернуть молодость, она активна и самостоятельна. Ее основная черта — любопытство. (В волшебных сказках зачастую именно любопытство заставляет героя нарушить запрет и тем самым дает толчок к дальнейшему развитию действия.) Ива в повести — живая, милая девушка и образ-символ всего творческого, поэтического, прекрасного (ср. с феей музыки Варварой Андреевной в «Ночном стороже»). Именно стихи Ивы помогают Васе совершать чудеса. Он влюблен в Иву, «но так влюбляются в музыку или поэзию».
В целом функции главных персонажей повести (Вася, Верлиока, Ива) соответствуют функциям действующих лиц волшебной сказки. Фольклорный принцип резкого деления образов на положительных и отрицательных персонажей сочетается с литературными средствами их раскрытия: углубленный психологический анализ, портрет, авторская характеристика, характеристика мира вещей и т. д. Это следствие замысла автора: показать столкновение добрых и злых сил в «чистом» виде.
Вася, как и каждый сказочный герой, имеет волшебных помощников. В роли их выступают Ворон и розовый Кот Филипп Сергеевич (Филя). Старый Ворон рассказывает Васе о его прошлой жизни, дает Васе средство борьбы со злом, называя имя его носителя. Ворон в повести не только помощник, но и жертва, за помощь Васе он платит своей жизнью.
Коту повезло и в фольклоре, и в литературе: Кот в сапогах, кот-баюн, кот Котофей, кот Васька, кот Мурр, Чеширский кот, кот Бегемот и т. д. Русские сказки хорошо знают ученого кота: «А Симеон меньшой взял с собой в путь сибирского кота ученого, что может по цепи ходить, вести подавать, разные немецкие штуки выкидывать». В «Верлиоке» эта скромная характеристика сказочного кота углублена психологически: «...можно смело сказать, что знаменитый Кот в сапогах в сравнении с ним был недалекий малый. Ухоженный, гладкий, розовато-рыжий, с большим, похожим на лиру пушистым хвостом, он считал, что ловля мышей — это не больше, чем хобби для уважающего себя, еще молодого, но уже завоевавшего солидное положение Кота. Хитрость соединялась в нем с честолюбием, а нечто хулиганское — с мудростью и благородством Дон-Кихота». В силу этих своих особенностей Филя получает в повести дополнительную сюжетную нагрузку: он становится своеобразным комментатором событий, носителем определенного философского начала.
В русском фольклоре животные-помощники остаются сами собой. В западноевропейском фольклоре они часто оказываются заколдованными людьми и в конце концов обретают свой истинный облик. Каверин, изображая животных-помощников, избирает нейтральную позицию. Ворон и Филя обладают свойственным их животной природе обликом и привычками, подчеркивающимися народными сказками (ср.: Ворон Воронович «... хитер и мудер, по горам, по долам, по вертепам, по облакам летал!»), но они предельно «очеловечены». Особенно отчетливо это проявилось в парадоксальном образе секретаря Верлиоки Луки Порфирьевича, который о себе говорит так: «Ведь я не то человек, не то птица. Таких, как я, закажи — не выродишь».
В борьбе Васи с Верлиокой ему помогают, как и в сказках, умершие. Но в сказках это обычно родственники героя (отец, мать), а в повести — жертвы злодеяний Верлиоки. Праведный гнев поднимает их из могил.
Таким образом, традиционные сказочные помощники в повести приобретают не свойственные им в фольклоре дополнительные функции, приемы создания образов этих персонажей, как и основных действующих лиц повести, литературные.
Единственный чудесный предмет в повести — волшебный шар. Аналогия ему в русских сказках — волшебное зеркальце: «Что захочешь, все в зеркальце увидишь».
В «Верлиоке» Каверин пользуется несколькими мотивами, характерными для сказочного эпоса, не следуя при этом какому-то определенному источнику. Различные по значимости сказочные мотивы в одних случаях являются опорными элементами сюжета, в других играют второстепенную роль. Повествование начинается разговором Кота Фили и Шотландской Розы, предсказывающим появление в доме мальчика. Мотив предсказания реализуется в следующей главе: из звуков пастушеской дудочки, пылинок, играющих в лунном свете зимней ночи, ошибки паспортистки и одиночества старого ученого возникает Вася. Мотив предсказания будет неоднократно повторяться и далее (предсказание вещего сна, предсказание конца превращений Верлиоки). Но, в отличие от сказки, предсказание не всегда «срабатывает»: так, Верлиока не превращается в старого солдата, а распадается на множество крошечных верлиок.
И мотив чудесного рождения в повести объясняет сила человеческого желания, которая так велика, что оно в конце концов осуществляется: «Все это и есть та очевидность невероятного, без которой было бы скучно и даже невозможно существовать».
Неоднократно возникает в повести мотив встречи (с Ивой, Вороном, «заговоренным» рыбаком, Судьбой).
Мотиву дороги отводится значительное место. Именно в дороге на долю Васи и Ивы, как и на долю сказочных героев, выпадают основные испытания. Мотивы приготовлений к поездке и дороги как бы разворачивают, конкретизируют привычные традиционные фольклорные формулы: «Государь батюшка! Благослави нас в чужие страны ехать, самим на людей посмотреть, себя в людях показать...», «Ехали по долам, по горам, по зеленым лугам...». Но мотивировка поездки нетрадиционная. Это «свадебное путешествие», предваряющее возможную в будущем свадьбу. В дороге Верлиока похищает Иву. Мотив похищения в повести близок к разработке этого мотива сказкой о девушке, которую похитил нечистый и сделал березой. Верлиока превращает Иву в ивовое деревце. Традиционным для фольклора (свадебных причитаний, сказок) является мотив вещего сна и др. Но в «Верлиоке» это вещий сон «наоборот», он не предсказывает событие, а рассказывает о том, что произошло много веков назад, это предыстория взаимоотношений Васи и Верлиоки (Лоренцо и Джироламо). Своеобразно подается и мотив погони. Традиционно в сказках злая сила преследует герои, здесь — герой гонится за Верлиокой, преодолевая препятствии, которые тот воздвигает на его пути: пустыню, черный туман, поток кипящей ядовитой смолы (аналогия с огненной рекой сказок). С точки зрения сказки, эта погоня была бы бессмысленна — Вася уже освободил свою невесту, личные побуждения отпали. Но героем движут теперь иные чувства: жажда осуществления справедливости, стремление покончить со злом вообще: «Иначе нельзя! Иначе стыдно будет смотреть в глаза Платону Платоновичу, Ольге Ипатьевне, Шотландской Розе и всему человечеству в придачу».
Мотив боя повторяется трижды: Лоренцо-Джироламо, Вася-Верлиока, Вася-Судьба. Причем лишь в первом случае это бой в прямом смысле слова, а во втором и третьем — нравственная схватка, борьба двух позиций. Сказочный бой героя с врагом заканчивается поражением врага, его уничтожением. В «Верлиоке» же столкновение Васи и Верлиоки — развязка ложная, зло не побеждено окончательно. Но в сказке (и в сказочной повести) должен реализоваться закон сказочной справедливости, восторжествовать доброе начало. И повесть завершается разговором Васи с Судьбой. «Жизнь продолжалась» — развязка, предполагающая новые поиски «и вечный бой».
Следовательно, сказочные мотивы, введенные в рамки повести, подчас используются нетрадиционно, приобретают новый смысл. Практически возникает две сюжетных линии: широкая, общественная, в основе которой лежит борьба Васи за восстановление справедливости, стремление уничтожить злое начало в лице Верлиоки, и линия частная, любовная, связанная с похищением Ивы, «волшебной невесты», и ее освобождением. Любовная линия, чисто фольклорная, вплетается в более широкое и значимое повествование. Поэтому в повести общая экспозиция и развязка, а завязка и кульминация «раздваиваются». Завязкой общественной линии является рассказ Ворона о Джироламо-Верлиоке, кульминацией — встреча с Верлиокой в пустыне. Завязка любовной линии — похищение Ивы, кульминация — возвращение ей человеческого облика. В целом композиция «Верлиоки» типично сказочная, круговая; герой отправляется из дома — разнообразные приключения — возвращение домой.
Проблема художественного времени в фольклоре и литературе наиболее обстоятельно проанализирована в работах Д.С. Лихачева и Д.Н. Медриша. Соотнесем выводы исследователей с материалом «Верлиоки». Время волшебной сказки особое, резко отграниченное от реального, замкнутое, «давно прошедшее». Точной хронологией фольклор не пользуется. В «Верлиоке», событийное время конкретизировано — середина 70-х годов нашего столетия. Достаточно точно определяется ход времени: прошло 3 года, полтора года, 3 дня, 20 минут и т. д. (время в «бумажном царстве» Шабарше менее конкретно). Волшебная сказка повествует об определенном этапе жизни.
Жестокость Верлиоки подчеркивается им самим сказанной пословицей: «Вина не велика, да воевода крут»). Пословица используется и в своем непосредственном качестве как моральная сентенция, обобщающая опыт народа, такова функция названия XXXIII главы, «в которой доказывается, что доброе дело в воде не тонет и в огне не горит». Литературные реминисценции в основном углубляют характеристику персонажей, определяя эмоциональный подтекст их восприятия. Ива говорит: «Я не новобрачная, а он мой не жених» (ср. М. Цветаева: «Ты не будешь ни чей жених, Я ни чьей женой», или: «За наши не—гулянья под луной...»). Лука Порфирьевич, увидев, что Васю нагнал Верлиока, восклицает: «Радость-то какая! Именины сердца!» (ср,: Манилов встречает Чичикова: «...майский день... именины сердца...»). Повесть насыщена юмором, столь характерным и для русской сказки, в нее широко вводится разговорный, бытовой язык, создающий атмосферу раскованности, непосредственности.
Таким образом, жанр волшебной сказки с его четко определенными моральными и социальными идеалами, с его стремлением к философскому осмыслению действительности, с его спецификой образной системы открывает автору возможность самым прямым путем подойти к решению нравственных проблем.
В повести фольклорные мотивы проецируются на явления действительности, вплетаются в их анализ, создавая эффект неожиданности, нетрадиционности.
Органичное слияние фольклорного и литературного начал происходит на уровнях событийном, образном, стилевом.
В. Каверин, создавая свои сказочные повести, верно почувствовал потребность современного человека в мире гармоничном, ясном, прекрасном.
Л-ра: Фольклорные традиции в русской и советской литературе. – Москва, 1987. – С. 157-168.
Произведения
Критика
