Любовь и ненависть писателя
Ю. Андреев
Александр Довженко любит людей коллективистской идеологии и ненавидит демагогов. Александр Володин, подобно ему, с презрением относится к той отвратительной категории людей, для которых «великие слова» — лишь средство, чтобы приблизиться к осуществлению каких-то своекорыстных целей, и которые живут, зная, как должны себя вести и чувствовать другие, но считая все эти устои необязательными для себя. Итак, сначала о ненависти Александра Володина, выраженной в его творчестве ярко и отчетливо.
«Твердый характер» — назывался заключительный и, пожалуй, самый яркий рассказ в первом сборнике рассказов А. Володина, вышедшем в Ленинграде в 1954 году. Студентка Ася живет по твердым принципам. Полутонов, сложности жизни для нее не существует, шуток она не понимает. Шалость на лекции она возводит в ранг политической незрелости и отводит кандидатуру своего ближайшего товарища Леши Сазонова из списка делегатов на комсомольскую конференцию. Она безжалостно вмешивается в отношения своей старшей сестры и тихого Петра Петровича: «Пожилой уже человек, коммунист к тому же. А ведет себя как какой-нибудь персонаж из пьесы Островского. Неужели и вы не видите, что никакого чувства к вам у нее нет! Брак по расчету, фу!»
Леша Сазонов, который любит ее, но отмечает в своем дневнике ее деспотизм, прямолинейность и стремление жить по незыблемым канонам, постепенно начинает замечать в Асе и другие черты. Он записывает: «Я заметил: когда у Аси с кем-нибудь портятся отношения, она обрушивает на этого человека всю свою принципиальность, такую подведет политическую базу, что держись! Так было с Женей, так теперь и со мной. И все это с жаром, с каким-то даже вдохновением. В этот момент голос у нее начинает звенеть, глаза становятся оловянными и с фанатической неподвижностью устремляются куда-то вдаль. При этом она и сама не замечает, что принципиальность-то ее уже стала непринципиальная, потому что, в сущности, она служит сведению личных счетов».
А. Володин с неприкрытой гадливостью обрисовал страшный, несмотря на молодость, античеловеческий тип: «До Леши теперь ей нет никакого дела. Жалкий человек... Она умеет подавлять в себе ненужные чувства и гордится этим. А после ссоры с Лешей характер у нее стал еще тверже...»
Двуличным и лживым предстает и другой носитель «правильных» высказываний,— это Надюша в следующем произведении А. Володина — в нашумевшей «Фабричной девчонке». Надюша легко произнесет: «У нас хорошие девочки, лучшая комсомольская группа», — и легко совершит подлость. Расчетливо и хладнокровно она выбрала мужа и задает комсоргу вопрос: «Кстати, не знаешь, комсомольский билет нужно на новую фамилию менять?» Она комсомольский билет не бросит, он нужен ей, как отмычка от двери, за которой хранятся различные блага. Впрочем, Надюша — гораздо менее значительный персонаж, чем комсорг Бибичев из той же пьесы: самодовольный морализатор, наделенный вместо человеческой речи обрывками из плохо написанных передовиц, он оказывается мелким и трусливым, когда дело переходит в сферу крупных чувств и решений.
Но вот мы наталкиваемся на поразительный для Володина феномен: главная героиня пьесы «Пять вечеров» Тома сплошь и рядом изрекает фразы подстать Асе и Бибичеву, а Володин ее... любит! Да не просто любит, а еще и жалеет, как любят и жалеют человека, обиженного судьбой. Что же это — простая непоследовательность художника?
Обратимся снова к первым шагам Володина — к его рассказу «Свекровь». В гости к молодым счастливым супругам Оле и Борису приехала мать Бориса — Антонина Семеновна, преподаватель химии в университете, женщина в высшей степени положительная. Она говорит исключительно правильные вещи и поступает только так, как надо поступать, — и, боже мой, каким в ее присутствии все становится плохим, неудобным, стесняющим! Все правильные вещи Антонина Семеновна делает с искренним убеждением (она не демагог!), но дело в том, что это, по Володину, привитые, а не естественные человеческие поступки и речи, она поступает и говорит так потому, что своей, живой души у нее нет, есть только прописные истины. «Раньше Оля про себя решила называть ее мамой, но теперь почему-то не смогла. Неожиданно для себя она протянула свекрови цветы.
Вот... На озере нарвала.
Благодарю, — сказала свекровь, — Но они мокрые?
Да! На озере нарвала, — повторила Оля».
Свекровь не способна восхищаться волшебной красотой только что сорванных лилий; вне области прописных идей (ведь нельзя привить идеи и чувства на все случаи жизни) она примитивна, как моллюск. «Но они мокрые», — вот все, что она заметила в цветах, и вынесла их на кухню. Нет уж, как бы говорит писатель, лучше, подобно Оле, не стремиться, например, к полному равноправию между мужчиной и женщиной в семейных отношениях, но зато уметь воспринимать весь радужный ореол бесконечно прекрасной жизни и не жить, подобно свекрови, по схемам, бесцветно и стерильно.
Но возникает вопрос: почему же «или — или»? Почему либо жизнь по принципам, либо жизнь богатая, красочная, волнующая душу? Почему либо Бибичев, либо «фабричная девчонка» Женька Шульженко? Почему либо свекровь, либо Ольга?
Да потому, что великие идеи и принципы в изображении Володина выглядят только либо как отмычка от сейфа для бессовестных, либо как костыли для несчастных, обиженных, обездоленных.
На конференции зрителей по поводу «Пяти вечеров», происходившей в ленинградском Дворце искусств, в бурных прениях высказывались самые различные мнения. Высказывались, между прочим, и такие: «Тема преодоления иссушающих душу человека сухих догм в подчас жестокой действительности — одна из основных тем спектакля, и она решена искренне и волнующе». Или: «У нас все говорили о международном положении, а ...об обычных людях, которые имеются, со всеми их пороками и достоинствами, ничего не говорилось. Кто говорил о процентах, «то о процентах, но людей не было видно». Или: «Это конфликт героев со стандартными, неизвестно кем придуманными нормами. Это конфликт с догматизмом, от которого страдают». Далее: «Самое главное — это смелая, мужественная, сугубо современная, подсказанная сегодняшним днем борьба, поднятая автором с догматическими представлениями о жизни».
Таково откровенное, неприглаженное мнение тех, кому пьеса понравилась. Оно интересно еще и тем, что с ним согласился Володин, присутствовавший на обсуждении: «Очень хорошо говорила женщина о догматизме. Много людей, которые видят, как я. Я рад, очень рад». Это авторское свидетельство вряд ли не следует учитывать при анализе пьесы.
Надо отметить, что в сборнике рассказов Володина наряду со «Свекровью» и «Твердым характером» есть и другие произведения, герои которых, хоть и робко, но выступают с принципиальных позиций, не будучи в то же время духовными кастратами: инженер Володя Новиков, например, помещает в стенгазете заметку о непорядках в отделе и не сдается затем даже под прямым давлением начальника. Но в пьесах эти ростки так-таки не дали всходов, и со злом симпатичная Женька Шульженко с общественной трибуны уже не борется: «Я на собраниях не умею выступать. Да и что пользы? Только прогрессивочка полетит». А почему так? Да потому, что «у нас говорят одно, а делают другое. А против скажешь — все!»
Вернемся, однако, к Тамаре из «Пяти вечеров». Семнадцать лет тому назад рассталась она с Александром Ильиным, с которым они любили друг друга. И вот — встретились. Начинается разговор о жизни. Присмотримся к Тамариной фразеологии: «За все отвечать приходится: и за дисциплину, и за график, и за общественную работу. Я и агитатор по всем вопросам. Когда работают одни девушки, они становятся такие боевые, даже распускаются. Другой раз сидит такая хорошенькая, а лохматая. «Причешись! С твоим личиком, и так за собой не следишь». Ну, конечно, я член партии. Коммунисту можно больше потребовать от партбюро. Словом, живу полной жизнью, не жалуюсь.
Ильин. Одна живешь?
Тамара (гордо). Почему — одна? Я с племянником живу... Активный мальчик, не ограничивается одними занятиями, у него и общественное лицо есть. Так что он тоже живет полной жизнью...»
И далее почти все слова Тамары в пьесе — это трескотня, подобная процитированной. Но нет, не трескотня, ибо в самые серьезные минуты своей жизни она продолжает так говорить и в таком духе действовать. В минуту любовного разговора с Ильиным она объясняет ему, что человек должен делать самое большое, на что он способен, а если бы выяснилось, что Ильин пустой человек, она перестала бы его уважать и не поехала бы с ним. Или что уж может быть серьезней; ей показалось, что ее воспитанник Славик — человек пустой и беспринципный. Сразу решив радикально изменить положение вещей, она хочет, чтобы он тут же, немедленно перевоспитался и с этой целью заставляет его читать... письма Маркса. Слава отказывается столь быстро перевоспитываться, и она совершает следующую глупость: бьет его по лицу. Характернейший эпизод: та же утрата ощущения многосторонности и сложности реальной жизни, что присуща свекрови из одноименного рассказа, но есть и разница: в первом случае писатель показывает эстетическую слепоту одной «правильной» героини, во втором — политическую бестактность другой.
Но как же так: активный общественник, воспитатель, передовой мастер, — а так примитивна именно в той области, в которой живет «полной жизнью»? Все дело в том, объясняет Володин, что это для нее внутренне чуждо, что жизнь ее как раз очень неполна — сера и несчастна, что все эти «великие» слова для нее только лишь слова, только лишь эрзац, подпорки для несчастной, замена того, что могло бы составить подлинное счастье ее жизни.
Человеческое счастье во всем значении этого слова — вот что нужно героям Довженко и вот мера их стремлений. Так называемое «простое» счастье или его вариация — «личное счастье», — вот потолок основных персонажей Володина и мера их удовлетворения жизнью. Ненавидя демагогов, спекулирующих, обесценивающих великие понятия, Довженко показал в качестве героев нашего времени тех людей, для которых эти великие понятия — их сердцевина, суть. Подобно Довженко ненавидя бессовестных фальшивых людей, Володин стал искать своих героев не там, где инфляция миновала великие слова и принципы, а в той сфере, где эти слова вообще — явления чуждые, где главное стремление — к «извечному», «простому» счастью.
А. Володин любит свою героиню Тамару, конечно, не за ее штампованную фразеологию, а за то, что, вопреки этой фразеологии, под ее корой, Тамара сохранила привлекательные человеческие качества: самоотверженность, душу, способную любить, честность, а эти и им подобные качества, с его точки зрения, — явления иного плана, чем те, которые сопутствуют «словам».
Володин — талантлив, его пьесы построены так, что задевают некоторые душевные струны читателя, зрителя. Проблемы, поднимаемые им, отнюдь не малы. Миллионы женщин в результате войны потеряли мужей и женихов, — кто же посмеет смеяться над этим массовым несчастьем? Кого не взволнуют заключительные слова героини, которые она произносит, как сказано в ремарке, «то ли радуясь, то ли страшась за свое счастье»: «Ой, только бы войны не было!..»
Героям Довженко естественно находиться там, где творится история, где происходят крупнейшие события эпохи; герои Володина с их характерными раздумьями очень органичны в своих квартирках, в стороне — или точнее — в хвосте марширующей эпохи. С этой точки зрения никакой фальши у Володина нет. Зритель или читатель его не может не сказать: «и так бывает». Нет фальши и в том, как говорят герои Володина: это герои Довженко, находящиеся на передовом фронте современности, говорят прямо, что думают, там не до экивоков, а герои Володина, живущие в затишье, произносят совсем не то, что составляет их сущность, — и это правдиво, это не вызывает возражений.
Вот Славик — вроде бы и циник, над профсоюзами смеется, говорит, что надоели ему все принципы, экзамены по шпаргалкам сдает, а ведь — хороший мальчик, в защиту тетки и ее чести грудью встает. А вот его тетка — все о принципах толкует, о полноте своей жизни, а ведь правда у нее только один раз прорывается: «Я ведь, в сущности, живу одна... Все парами, парами, только ты одна. Один раз еду в трамвае и думаю: «Вот бы ехать, ехать, никуда не приезжать... А дома? Так вдруг худо сделается, что вот пол натерт, и все на месте... Расшвыряешь вещи по комнате, а потом от этого еще хуже, опять порядок наводишь...»
Это вот действительно искренне, а все остальное — наносное, чужеродное для нее.
Да и автор сам стремится своих симпатий и антипатий прямо не показать; там, где он выступает от своего имени — в заставках между действиями, — он произносит красивые, раздумчивые стихотворения в прозе о том, сколько солнечного света может вместить сосулька, о Петропавловской крепости, которая «стоит, кажется, не на берегу Невы, а на самом краю снежного поля», и о других поэтических предметах. Автор вводит в ход действия неприхотливую чувствительную песенку и указывает ремарками, когда сопровождающая музыка в оркестре должна быть тихой, а когда это «стремительная, страстная, почти экзотическая мелодия» (момент поцелуев Тамары и Ильина), в общем — законными драматургическими средствами воздействует на эмоциональную настроенность читателя или зрителя, но, подобно своей героине, автор однажды, как бы сказать, проговаривается и прямо оценивает происходящие события: по окончании первого вечера ведущий оповещает: «Второй вечер. Мы сразу перейдем к нему, потому что за день ничего существенного не произошло».
Ничего существенного, всего лишь работа, партийные обязанности; существенное совершается не тогда, оно совершается по вечерам, когда люди отрешаются от всех этих нудных, чуждых им дел и поступков и отдаются самому главному — борьбе за личное счастье.
Впрочем, нет — не один раз так прямо высказался Володин, он ведь и пьесу демонстративно назвал «Пять вечеров» — иными словами, «Вне деятельности». Самое четкое и прямое подчеркивание позиций автора в данном случае — это жизненный материал, отобранный им именно, мол, вечерами после работы и всех общественных обязанностей люди остаются наедине со своими личными чувствами и поступками; именно, дескать, тогда — они такие, как есть: им не надо притворяться и носите личину, — вот тогда-то они по-настоящему красивы.
Володин жалеет своих героев, ибо они достойны лучшей участи, чем та, которая постигла их. Тамара — натура красивая, тонкая, не получилось в ее жизни так, как она мечтала, — она не стала гнаться за маленькой любовью, а пошла искать утешения в больших догмах. А Зойка-продавщица — та попроще, непосредственней, и провал в ее жизни, который все равно не закрыть (одно лицемерие получится), она и не стремится прикрывать. Зойка рассказывает Ильину: «Девушка встретила человека. Он в нее влюбился до беспамятства. Она хочет пройти с ним рядом всю жизнь. А он вдруг раз — и бросил ее. Тогда она другого встретила. Уже не совсем то, но все-таки привыкла к нему и тоже хочет с ним вместе пройти жизнь. А он хлоп — опять то же самое, ушел. А ей семью хочется, ведь женщина! И она уже не так верит в себя. «В чем дело, чего у меня не хватает?» И с третьим она уже теряет гордость, почти навязывается. А про нее говорят: какая распущенная».
Искренние слова: «А ей семью хочется, ведь женщина!» Интересно, что по смыслу этого монолога и почти текстуально со словами Зойки, да и со словами Тамары об ее одиночестве, перекликается немало отрывков из «Поэмы о море». «Что бы ни говорили, в расцвете юности для девушки любить и быть любимой — главное стремление всего ее существа», — замечает Довженко, подчеркивая страдания брошенной, жестоко обиженной Катерины. Довженко не менее отчетливо, чем Володин, видит человеческое горе:
«— Не надо мне дворца. — Голос Христины печален, дрожит в нем гнетущая жалость, — Ни кресел мягких, ни картин. Ничего не надо.
Почему?
Я жинка молода.
А что тебе надо?
Не знаете? Могу при всех сказать...
Чоловика! — послышался голос пожилой колхозницы. — Трудно спать ей без живого тела.
Я стыд теряю... не надо уж... молчите...»
«Я смотрю на Зарудного и замечаю сразу, как меняется весь его облик. О чем-то грозном, незабываемом напомнила ему молодая вдова... И он говорит ей с глубоким сочувствием:
Но так уж судилось. Я мужа не верну тебе. Война ведь и моих сынов пожрала...
Зарудный замечает, как от тяжести воспоминаний нарастает волна уныния среди женщин. Нужна другая мысль и мера жизни другая, немедленно».
Какую меру жизни предлагает людям человек большого сердца Довженко, мы знаем. Но подобный «догматизм» Александр Володин не разделяет, его мера жизни другая: так называемое «простое» счастье. Для того, чтобы убедительно доказать это, он обращается лишь к тем явлениям жизни, которые могут подтвердить его правоту, старательно устраняя то, что может разрушить его концепцию.
Зойка и Тамара — женщины, и, ставя их в центр пьесы, Володин получал аргумент в пользу примата «простого» счастья — ведь бесспорно и справедливо стремление женщины к материнству, к созданию семьи. Но вот к чему же стремится мужчина — Александр Петрович Ильин?
Для того чтобы ответ был по возможности четким и убедительным, рассмотрим сначала, к чему приходит в результате жизненных мытарств другой литературный персонаж, созданный тем же Володиным несколько ранее и названный им... Александр Петрович Ильин (рассказ «Пятнадцать лет жизни»).
Ильин из рассказа на Ильина из пьесы похож своей в общем-то неудавшейся судьбой: оба они ушли недоучившись из Технологического института, оба были ранены на войне и одними и теми же словами думали, что если выживут — сколько дел еще смогут совершить! А выжили — и ничего не совершили, продолжали болтаться по жизни в то время, как друг Вася Тимофеев в первом случае и Миша Тимофеев во втором, преодолев отчаянные трудности, стал крупным специалистом.
Но в чем же разница? Куда направлена прямая, проложенная между этими разделенными во времени точками?
Ильин в рассказе мельче как личность, чем Ильин в пьесе. В рассказе это действительно слабый, неустойчивый человек, который катится туда, куда ветер подует: «вылетев» из Технологического, он работает учителем, а затем — завхозом госпиталя, проводником на железной дороге (не брезгует куплей-перепродажей), агентом снабжения артели «Инкоопсоюза», затем вербуется на север, работает там радистом, завклубом, корреспондентом местной газеты, а затем, вернувшись в Ленинград, устраивается грузчиком. И вот в тяжелую минуту он рассуждает: «...впереди была огромная, бесконечная жизнь. Но вот не успел опомниться — и ничего хорошего уже больше не ждет. А оглянешься — там, позади, тоже ничего нет. Где же она, эта огромная жизнь? Неизвестно. Потерял между делом, неизвестно как, не заметил где...»
В пьесе Александр Ильин выглядит романтичней: он после службы стал не завхозом, а выдающимся спортсменом, и когда завербовался на север, то сразу определился там шофером — это, конечно, человек более прямой дороги и более благородного облика, чем спекулянт-проводник из рассказа. Но жизнь его тоже до поры до времени пуста и неустроенна, и хотя он утверждает, под занавес, что ему нравится его трудная работа, этому решительно нельзя поверить: когда человек живет своей работой и гордится собой как работником, он не будет лгать, притворяясь «главным инженером»; значит, либо он нестоящий человек (это не так, говорит Володин), либо работа не интересна ему. Он мечется, не находя в жизни удовлетворения до тех пор, пока не встречает женщину, которая его любит и которая достойна его любви. Наконец-то жизнь его заполняется чем-то весомым, непреходящим.
В этой развязке и заключено самое большое отличие жизненного пути Ильина из пьесы от жизненного пути Ильина из рассказа. Их обоих когда-то, много лет назад, крепко, по-настоящему полюбили замечательной души девушки, одного Поля, другого Тамара. Оба возили с собой их письма в течение долгого времени и в конце концов где-то потеряли эти письма. Поля не дождалась Александра Ильина, она вышла замуж, у нее ребенок. Тамара дождалась — и Александр Ильин обрел смысл жизни и счастье.
А если бы не дождалась? Тогда и пьеса кончалась бы, как рассказ: герой по улице бредет к себе в опостылевшее общежитие «и все бормочет: «Бессмысленно, дико... Пятнадцать лет, а?..»
Таким образом, не только для женщин — Зойки и Тамары, — но и для прошедшего огонь, воду и медные трубы Ильина главным оказывается «простое» счастье, которое и составляет неподдельную, безобманную правду жизни.
Отражая жизнь, Володина не мог совсем не показать людей другого типа, и он выводит в пьесе Тимофеева, действительно являющегося главным инженером крупного химического комбината. Но в пьесе он — лишь эпизодический персонаж, мы узнаем только, что он честен, чуток и способен во имя большой цели на нужду и лишения: «Я тоже воевал. Только я после фронта жевал пшенную кашу без жиров, по ночам грузил капусту в гавани и с дубовой башкой сидел на лекциях». Изображать нашу жизнь без людей такого рода — невозможно, и чуткий Володин называет Тимофеева, но поскольку Тимофеев не укладывается в жизненную концепцию Володина, он проводит его в пьесе краешком, стороной, чтобы вторжение этого образа не развалило тщательно продуманное построение произведения.
Что же в конце концов получается: Володин ненавидит демагогов, людей лживых и своекорыстных, ибо единственная цель их разглагольствований и поступков — личное благо, но ведь и у его героев, хотя они отнюдь не демагоги, главной целью и смыслом жизни является... то же самое!
Взволнованно выступая на обсуждении своей пьесы, Володин говорил о «Пяти вечерах»: «Тут бой за то, что есть в жизни поэзия, красота, любовь, человечность, добро». Какой действительно красивый перечень и как благородны цели автора! Но если автор не борется за подлинную высокую идейность (не догматизм, не ханжество!) нового человека, весь этот красивый абстрактный перечень немедленно превращается в свою противоположность.
Ибо, выводя главную тенденцию времени за скобки, он тем самым противопоставляет ей все эти перечисленные им качества.
Л-ра: Москва. – 1960. – № 2. – С. 204-209.
Произведения
Критика
