Созидающее слово художника (Заметки о творчестве Федора Абрамова)
В. Воронов
Роль творчества Ф. Абрамова в современном литературном процессе значительна и безусловна. Вместе со своими старшими современниками и ровесниками: Сергеем Залыгиным, Василием Беловым, Евгением Носовым, Виктором Астафьевым, Василием Шукшиным — Федор Абрамов много сделал для очевидного подъема того направления в советской прозе, которое поначалу торопливые критики окрестили «деревенский». Словцо бездумно было подхвачено, а спустя десяток лет оно берется только в кавычках и каждый раз с оговорками. Да и в самом деле, какая же это «деревенская проза»? И что такое темы «деревенской» жизни? Не правильнее ли говорить о народной жизни, и не просто о темах, а скорее о серьезнейших проблемах современности, поставленных и решаемых талантливыми писателями?
Мы ведем речь о произведениях, появившихся в 60—70-х годах. Но истоки этого направления в литературе надо искать раньше. Современный художник ведет свой отсчет от целиной даты Победы над германским фашизмом — 1945 года, который по роли в развитии народного самосознания может быть поставлен рядом, пожалуй, только с Парадом. Две эти глобальные вехи, отметившие всемирно-исторические повороты в жизни человечества, постепенно, с течением десятилетий, осознаются в данной их значимости.
Война не только показала нерушимую силу общества в целом, но раскрыла также духовные возможности каждого человека, причастного к победе, возросшее чувство его личной ответственности за общее дело, его новые запросы. Вот этот знаменательный сдвиг в народном самосознании, в социальном кругозоре советского человека второй половины 40-х и начала 50-х годов талантливо выразил Федор Абрамов в трилогии «Пряслины», отмеченной Государственной премией СССР, во многих своих повестях и рассказах.
В романе «Две зимы и три лета», составляющем вторую книгу трилогии, молодой колхозник Михаил Пряслин не раз задумывается о самоотверженной работе односельчан, соотечественников, выдержавших неимоверные лишения и трудности, завоевавших мирную жизнь и терпеливо, не сетуя на тяжелую судьбу, поднимающих нарушенное в годы войны артельное хозяйство. Конечно, эти работящие, скромные люди достойны лучшей жизни, и Михаил Пряслин вместе с другими героями романа размышляет о том, могли ли им предложить больше хлеба и радости в те первые послевоенные годы. Вспомним, например, состояние Михаила Пряслина, задумавшегося у могилы Тимофея Лобанова:
«Тихо, безветренно было на кладбище. Пригревало солнышко. Молодая смола искрилась на сосновых иглах, а ему было зябко, и в мозгу тяжело, как перегруженные зерном жернова, ворочались непривычные мысли.
Ах, жизнь, жизнь... Неужели и дальше так будет? Неужели нельзя иначе?».
Эти вопросы время от времени возникают перед жителями деревни Пекашино. И в третьей книге «Пряслиных» Анфиса Минина, не один год тянувшая воз председателя колхоза, прямо говорит секретарю райкома партии Подрезову: «Разве сам-то не помнишь? «Бабы, потерпите! Бабы, после войны будем досыта есть...». А сколько годов-то после войны прошло? Шесть! А бабы все еще терпят, бабы все досыта куска не видели...».
Подрезов и сам вместе с пекашинскими коммунистами Лукашиным, Ильей Нетесовым, Анфисой Мининой понимает, что «по-старому нельзя», что нужно как-то иначе вести сельские дела, потому как «накормить людей досыта — это всем задачам задача». И речь идет не только о том, чтобы накормить людей хлебом, — это только начало. Не менее сложно утолить людскую жажду духовную, встать вровень с небывалым прежде личностным самосознанием народа-победителя.
Мужество художника, правдиво повествующего о героических днях и ночах северного русского села, прекрасных трудолюбивых и терпеливых женщин, всю войну «державших фронт на Пинеге», — мужество и обостренное чувство совестливости и ответственности перед родным народом продиктовали Федору Абрамову лучшие страницы романа.
Первое и самое сильное чувство, возникающее при чтении его прозы, — сыновний долг перед своими немногословными, безмерно богатыми душой односельчанами, земляками, современниками, желание помочь им, говоря словами писателя, в «напряженных поисках истинных дорог в жизни». И, конечно, верность отчей земле, родному гнездовью — Русскому Северу.
«Моя родина — Пинега, — писал автор «Пряслиных», — красивейшая лесная река на севере Архангелогородчины, обжитая еще легендарными новгородцами. Много ныне тянется туда всякого любознательного люда. Фольклористы, филологи, архитекторы, этнографы, любители старинных художественных ремесел — всех их влечет эта древняя гостеприимная земля, на которой до сих пор современность самым причудливым образом уживается с былиной.
Труды крестьян в лесном северном краю изображает писатель: пахота, сев, сенокос, жатва, лесозаготовки и снова — пахота, сев... Но в этом естественном круговороте деревенских будней вдруг начинает просвечивать историческое бытие народа, напрягшего все силы в единоборстве с голодом, холодом, неурожаями, лесными пожарами и неисчислимыми бедами, обрушившимися на страну в период военного лихолетья и нелегкие послевоенные годы. В этих ежедневных борениях открываются чистейшие родники нравственной красоты и духовной стойкости. Секретарь райкома Новожилов в первой книге «Пряслиных» замечает Лукашину: «Вот, говорят, война инстинкты разные пробуждает в человеке. Приходилось, наверно, и тебе читывать. А я смотрю — у нас совсем наоборот. Люди из последнего помогают друг другу. И такая совесть в народе пробудилась — душа у каждого насквозь просвечивает. И заметь: ссоры, дрязги там — ведь почти нет. Ну хоть как бы тебе сказать? Понимаешь, братья и сестры...».
Это отнюдь не значит, что писатель рисует некую идиллическую картину народной жизни. Самое интересное в таких книгах — следуя за писательским словом, за прихотливым движением мысли художника, видеть и чувствовать, как пестрые, разноречивые сцены и эпизоды человеческой жизни складываются в эпическую, движущуюся картину народного сообщества, неповторимого в своих национальных проявлениях, мощного в своем многообразном воздействии на ход истории, времени.
Уловить неспешное течение жизни, колорит и, как говаривали раньше, собственную «физиогномию» времени, проявляющегося во многих деталях быта, и прежде всего в самом мироотношении народа, — вот труднейшая творческая задача, которая волнует Федора Абрамова и многих других талантливых писателей наших дней, задача, предполагающая действительно эпические решения.
Война проверила на прочность идейные, духовные устои личности, сформированной нашим обществом, и доказала, сколь прочны они и надежны. Коммунист Лукашин в «Пряслиных» размышляет о пекашинских жителях, пытаясь найти объяснение их героическому, вполне будничному поведению:
«Другая, великая, неведомого доселе размаху сила двигала людьми. Она, эта сила, поднимала с лежанок дряхлых стариков и старух, заставляла женщин от зари до зари надрываться на лугу. Она, эта сила, делала подростков мужчинами, заглушая голодный крик ребенка, и она же, эта сила, привела Анфису в партию...».
Потому лучшие герои трилогии осознают свое самое большое счастье в том, чтобы «безраздельно, целиком подчинить себя этой силе, ибо она беспощадно отбрасывала, карала все то, что пыталось выбиться из общего русла, зажить своей, обособленной жизнью».
Великолепные характеры русских советских люден созданы в трилогии: коммунисты Анфиса Минина, Иван Лукашин, Илья Нетесов, «секретарь райкома Подрезов и, конечно, главные герои романа — Михаил Пряслин и его сестра Лиза, проходящие через все три книги. А за ними столь же выразительно проглядывают образы других пекашинцев, которых никак не назовешь второстепенными персонажами: старый Степан Андреянович Ставров, замкнутая в своем горе Марфа Репишная, своенравный плотник-инвалид Петр Угнать... Они помогают почувствовать многогранный замысел: создать масштабную картину народной жизни. Именно после неожиданной, скупой исповеди Марфы о ее несложившейся любви к Лукашину пришла в голову мысль: «Вот сейчас в этой женщине такой суровой и непокладистой с виду, ему приоткрылось что-то столь большое и важное, без чего невозможно понять ни русского человека, ни того, что было и будет еще на русской земле...».
Чтобы обнаружить элитарную ограниченность, антинародную сущность взглядов, достаточно вспомнить развитие характера главного героя абрамовской трилогии — Михаила Пряслина, обыкновенного деревенского подростка, который в пятнадцать лет заслужил от пекашинских женщин поклон за добросовестную работу, честность. Писатель подробно исследует гражданское созревание подростка, комсомольца, а потом двадцатилетнего молодого колхозника. Его ранняя духовная зрелость проявляется и в том, как он заменил в семье погибшего на фронте отца, стал опорой для пятерых младших братьев и сестер, и в том, как мужественно выступает он в защиту несправедливо обвиненного председателя колхоза Лукашина, и в нравственном кругозоре Михаила, его чувстве ответственности за общее дело.
В третьей книге «Пряслиных» дан скупой, но выразительный портрет Михаила, который хоть и не служил в армии (как единственный кормилец большой семьи), но тоже имел «военные отметины»; «Лоб в морщинах-поперечинах — поле распаханное, не лоб. Карий глаз угрюмый, неулыбчивый — видал виды... Но все это замечаешь, когда хорошенько всмотришься. А так — залюбуешься: дерево ходячее! И сила — жуть. Весной на выгрузке по два мешка муки таскал, а один раз, на похвас... — даже три поднял».
Есть в Михаиле Пряслине черта, особенно привлекающая к нему - совестливость. После многотрудного рабочего дня он ходит еще к речной пристани на разгрузку сельповского катера, чтобы заработать буханку черного хлеба для младших братьев и сестер. Когда приятели подбивают его увильнуть от работы на строительстве коровника парень не соглашается. Именно Михаил едет на дальний сенокос, чтобы привезти умирающего старика Ставрова. А во время войны совсем еще мальчишка, четырнадцатилетний Михаил испытал мучительный стыд за свою мать, которая взяла без спросу несколько горстей зерна с колхозного тока. Он тогда со стыда хотел убежать из деревни в ремесленное училище, требовал справку и трясся в рыданиях в доме Анфисы Мининой. «Она смотрела на его костлявые вздрагивающие лопатки, обтянутые старой, выгоревшей отцовской гимнастеркой, на его худые красные руки с большими кистями... Господи, да ведь он еще совсем, совсем ребенок, — думала Анфиса Петровна. — Вишь, и шея — каждый позвонок наперечет. А мы навалились, как на мужика, замучили парня. На днях на час выехал позже в поле — проспал, наверно, так она же его и разругала. А сколько ему — это в его-то годы! — пришлось пережить, перестрадать? Отца убили, семья — мал мала меньше. А тут еще с матерью...».
В обычном сельском парне вырастает настоящий гражданин с высоким гражданским сознанием, активной общественной позицией, обязательный в своих душевных порывах. Михаил многое узнал, когда обходил избы односельчан, предлагая им подписать письмо в защиту несправедливо обвиненного Ивана Лукашина (тот выделил из колхозного фонда по пятнадцать килограммов зерна каждому плотнику, строившему артельный коровник). Один отказывается из страха перед «коллективкой», другой — из осторожности, третий — из недоверия к «бумажкам». У Михаила даже вырвалось горькое: «Сука — народ. Самые что ни есть самоеды. Мужик для них старался-старался, а в яму попал — кто пальнем ударил?». Но скоро Михаил понял, что так, сгоряча проклинать сельчан не следует. Под его письмом подписалась сестра Лиза со словами: «Лучше уж совсем на свете не жить, чем без совести...». Потом Рая неожиданно для Михаила поставила свою подпись. И, наконец, Пряслин получает поддержку со стороны Ильи Нетесова, который добавляет к своей росписи очень важные для Михаила слова; «Член ВКП(б) с 1941 года». А ведь Пряслин не надеялся, что Илья Нетесов подпишется: «Человек в колхозе не жил. Партийный... Характер, известно, не матросовский. Всю жизнь Марьи боялся...». Но в этом случае Михаил ошибся. И, стоя на нетесовском крыльце, он уже не чувствует на душе прежней тоски: перед его глазами «вставала родная страна. Громадная, вся в зеленой опуши молодых озимей».
На таких людей как Михаил Пряслин, писатель возлагает свои главные надежды в художественной летописи русского села Пекашина.
Черты таких людей писатель ищет и находит в любимых своих героях: Лизе и Михаиле Пряслиных, Анфисе Мининой, Иване Лукашине. В третьей книге романа, в «Путях-перепутьях», на первый план художественного исследования выдвигается крупная, колоритная фигура секретаря райкома Подрезова, один из наиболее впечатляющих характеров коммунистов в литературе последних лет.
Подрезов показан в драматический, переломный период своей жизни. Много лет отработав партийным руководителем в огромном лесном районе, он привык чувствовать себя полноправным хозяином. Независимый в суждениях и отношениях, Подрезов поражает своим сильным, неотразимым характером. Под его руководством держался «бабий фронт на Пинеге» все военные и послевоенные годы; у него хватает мужества, хотя бы и наедине со своим другом у ночного костра, признать справедливость слов Анфисы насчет «куска хлеба»: «А в общем-то я обманщик...». Он, правда, тут же спохватится и одернет себя, но останется внутренне честным перед собой и перед читателем.
Драма Подрезова состоит в том, что в начале 50-х годов, когда началось техническое перевооружение лесозаготовительного хозяйства, он вдруг почувствовал, что понемногу отстает со своими прежними познаниями людей и техники и уже не в состоянии грамотно руководить такими людьми, как молодой директор Сотюжского леспромхоза инженер Занудный. «Раньше было просто, — размышляет не без горечи Подрезов. — Сам первый инженер. Во всем. А теперь — нет. Теперь стой сбоку, в сторонке, и жди, что тебе скажет ученый молокосос, потому как ты во всей этой железной механике и во всех этих проектах и графиках, вычерченных в Москве и Ленинграде, ни бум-бум».
Растущая самостоятельность председателей артелей и рядовых колхозников тоже требует новых методов руководства. Правда, самостоятельность эта проявляется по-разному: один председатель, Худяков, засеивает втайне от района хлебные поля, другой, Лукашин, выделяет из колхозного фонда зерно артельным строителям, чтобы заинтересовать их работой... И когда на районном активе это неожиданно всплывает наружу, Подрезов все берет на себя: и хлеб-де Лукашин роздал с его разрешения, и про худяковские поля он, секретарь райкома, знал...
Мы не знаем, чем закончится «дело Подрезова»; ясно только, что он оказался верен своим жизненным принципам и своей партийной совести. Он понимает степень риска и опасности, которой подвергается, вмешиваясь в судьбу Лукашина, но он понимает также, что не сможет спокойно, с чистой совестью, жить, если обманет ожидания Анфисы Мининой, Михаила Пряслина и тысячи других колхозников района, свято веривших в него, своего партийного руководства.
Обаяние и человечность подрезовского характера, тоже показанного в движении, в развитии, растущее гражданское; самосознание Михаила Пряслина, его сестры и односельчан, трудный, но неотвратимый процесс нарастания социальной активности народа — вот что создает в трилогии Федора Абрамова ощущение исторической перспективы, надвигающихся благотворных перемен.
Пожалуй, нет нужды доказывать, что проблемы, волнующие автора «Пряслиных», относятся к числу наиболее важных, актуальных, насущных проблем нашего времени. Речь идет, по существу, о нравственном, духовном обеспечении общества развитого социализма.
Не составляет большого труда определить своеобразие прозы Федора Абрамова, сравнив ее с повестями, скажем, Юрия Трифонова или Андрея Битова, сугубо «городских» писателей, постигающих духовные процессы в пестрой, мелькающей жизни нашего торопливого века.
Гораздо интереснее, хотя и труднее, почувствовать самобытный характер творчества Федора Абрамова, сопоставляя его с близкими по художественным исканиям писателями, например, с Сергеем Залыгиным или Валентином Распутиным.
Абрамов исследует в основном процессы, происходящие в определенной социальной группе: семье, селе... Абрамов не столь отчетливо выделяет личность героя из окружающей среды, как Залыгин. Михаил Пряслин и Лиза Пряслина в главном, как все другие, и несут в себе, в своих натурах общие типологические черты односельчан или шире — советских колхозников конца 40-х и начала 50-х годов. Романы и повести Абрамова тяготеют к народно-эпической летописи, и потому они, несколько громоздкие по своей композиции, воплощают масштабные замыслы художника в отображении народной жизни. Вот почему их можно, как летописи, продолжать (романы Залыгина и Распутина «продолжать» невозможно). В печати уже промелькнуло сообщение, что Федор Абрамов пишет четвертую книгу «Пряслиных».
Даже в своих повестях писатель мыслит циклически. Сначала появилась скажем, повесть «Пелагея», потом «Алька», и сейчас уже трудно рассматривать их независимо одну от другой.
Эта мысль — о нравственном развитии нашего современника в период бурного роста городов, когда деревня «тронулась» с насиженных мест в поисках новой духовной пищи. Еще три-четыре десятилетия назад люди шли в город ради верного заработка или, оставаясь в селе, осваивали «городские» профессии. Такова судьба Пелагеи Амосовой. Сразу после войны молодая энергичная женщина нашла себе «теплое местечко» — в поселковой пекарне (не задаром, но помог Пелагее ее мимолетный ухажор «Олеша-рабочком»). В те времена хлеб был в цене; «а ведь какова цена хлебу — такова и пекариха». С Пелагеей водили дружбу и Петр Иванович — «первый человек» на деревне, и председатель сельсовета Василий Игнатьевич, и Иван Федорович из райисполкома, даже Антоха-конюх уважал Пелагею, а от него зависело, дать коня в нужный момент или нет... Пелагея ценила дружбу с этими «нужными» людьми, жила безбедно и только с годами вдруг почувствовала, как что-то меняется вокруг нее... Действие повести происходит в конце 60-х годов. Постаревшая, больная Пелагея перебирает в своих сундуках, отрезы, шали, платки, думает о своей одинокой жизни (мужа схоронила, дочь Алька убежала в город с молодым офицером и не пишет матери), и вдруг однажды она поняла, что всю жизнь гонялась за призрачными ценностями, заискивала перед хапугой и ловкачом Петром Ивановичем и не заметила, как жизнь рванулась вперед...». Все, все было сейчас иным, чем раньше, в ее время. Даже коровы и те стали какими-то другими. Бывало, как на живодерню, тащишь буренку на дойку... А сейчас она сама рвется к доильне, потому что там ее соль-лизунец да концентрат ждут». И отношение сельчан к Пелагее тоже изменилось: раньше ей в рот смотрели, «теперь незачем смотреть, теперь в магазинах хлеб не выводится».
В конце повести к безнадежно больной Пелагее приходит жалкий, опустившийся Петр Иванович, когда-то «первый человек» на деревне, и униженно просит у Пелагеи руки ее дочери для запойного своего сына... Пелагея «искоса глядела на небритый, вздрагивающий подбородок с ямочкой посредине, на жалкие стариковские глаза, размягченные родительской слезой, и только теперь, только сию минуту поняла, как она ненавидит этого человека. Ненавидит давно, с того самого дня, когда он насчитал на нее пять тысяч рублей».
Всю жизнь она тянулась к этим «хорошим» людям, а чего добилась? «Одна... Насквозь больная... Без дочери... В пустом доме...». Слишком поздно, перед самой смертью Пелагея Амосова поняла, что ради неправедного куска хлеба пожертвовала очень многим в жизни: уважением колхозников, сознанием своего честного, всем тем, что составляет нравственное достоинство личности.
Принесенные Пелагеей во имя внешнего благополучия духовные жертвы опустошили ее душу и совесть, привели к бездуховному, растительному существованию. Драма этой, трудолюбивой, одаренной женщины, по мысли писателя, имеет общее значение: одни «укрощают» свою совесть, другие делают то же самое ради приобретения престижного «жигуленка» — процессы духовного оскудения едины в своем существе, различны только формы их проявления и стимулы, движущие людьми.
Алька Амосова ведь тоже вслед за матерью захотела чистой работы и легкой жизни. Красивая молодая девушка, она убежала из колхоза, соблазнившись посулами офицера Владика. Потом он бросил ее в городе, и Алька пошла в ресторан «фицианткой». Она неплохо живет в городе («девяносто рэ чистенькими каждый месяц, ну и сотняга — это уже само мало — чаевые»), усвоила нехитрую ресторанную науку («чтобы на устах мед, музыка в бедрах») и поэтому приезжает проведать родную деревню с видом победительницы, вызывая восхищенные взгляды колхозных парней и мужиков, а также зашедших в клуб студентов.
Отчего же, однако, бьётся в слезах, катается по подушке Алька Амосова в пустом материнском доме? Она прошлась по деревне, заглянула на луг, где убирали сено, потом к Мите Ермолину, увидела его жену Лидку, почувствовала мир и покой счастливой семьи и придя домой, разрыдалась. «...И, кажется, первый раз в своей жизни задавала себе вопрос: да кто же, кто же она такая? Она, Алька Амосова!».
Вопрос, который слишком поздно, перед самой смертью, задала себе Пелагея, возник и перед дочерью. Многим Алька пренебрегла в родной деревне: первой настоящей любовью, дружным, честным трудом с подругами, связями с отчим домом и землей... Однажды она даже решила остаться в колхозе, но быстро передумала.
Да и не в том дело, где будет жить Алька Амосова, умная, оборотистая женщина, в свои двадцать лет узнавшая так много в жизни. Федор Абрамов меньше всего озабочен пресловутым «зовом земли»; писатель размышляет о духовной цельности и наполненности своей молодой героини. Она порвала узы, соединяющие ее с односельчанами, с колхозом, в котором могла бы найти немало для себя. Но и в городе она восприняла лишь самую поверхностную оболочку цивилизованного обхождения, оставшись глухой к подлинной культуре, к глубокому духовному общению.
Такова драма матери и дочери Амосовых — в деревне и в городе, драма элементарной потребительской психологии в нашем обществе. В этих двух повестях — «Пелагее» и «Альке» — Федор Абрамов ставит животрепещущие проблемы современности, по сути дела речь идет о духовном и нравственном фундаменте развитого общества.
Федор Абрамов в полной мере сознает, сколь велика ответственность писателя за судьбы рождающегося в борьбе нового мира, за судьбы человека нового общества.
Л-ра: Литература в школе. – 1977. – № 1. – С. 6-14.
Произведения
Критика
