О чувствах добрых...
Л. Иванов
— Работенкой-то, кажись, не неволим, а совсем от рук отбился. Одно слово, безотцовщина» — говорят взрослые о мальчишке.
«Работой не неволим» — это поблажка. Работы мало — значит, повезло. Работенку легкую дать — хорошее отношение к человеку проявить. Немало еще встречается в нашей жизни людей разных возрастов и профессий, чинов и положений, людей с настороженным взглядом, полных решимости отстаивать свое «право» на легкую, свободную от обязанностей жизнь.
Легкую, вы говорите?
Ну, это еще с какой стороны посмотреть. Володька, деревенский подросток, герой новой повести Федора Абрамова, считает, что его привольная жизнь на покосах полна невзгод и неприятностей. Так, с первого взгляда как будто бы все и в порядке: со своими нехитрыми обязанностями справляется парнишка походя — «присмотреть за пятью-шестью лошадьми, согреть утром и вечером чайник, нарубить дров для костра — разве это работа для пятнадцатилетнего крепыша?» А в остальное время валяется он в избе, дурея от сна, или часами неподвижно сидит на берегу Черемшанки, высматривая, не клюнет ли рыба. В последнее время, правда, открылось еще одно занятие: подсматривать за купальщицами. Вот и все дела.
Идти бы так часам и дням сонно, спокойно, когда медленно переваливаются в голове мысли, воспоминания, когда все вокруг то ли сон, то ли явь — но жизнь не дает остановиться. Во-первых, люди вокруг беспокойные, — Володька еле успевает поворачиваться, так и рвут со всех сторон, как собачонку. Чего-нибудь не успел сделать — засмеют, застыдят. Ну, да не это самое страшное для парня, много раз стыдили-срамили его, а все как с гуся вода. Вот собственные мысли больше волнуют: как бы это так устроиться, чтобы покой твой никто нарушить не мог?..
И вот уже услужливая память подсказывает: «...если не хочешь, чтобы на тебе ездили, покажи зубы сразу...»
И вот уже те, кто не умеет схитрить, извернуться, где надо, вызывают недоумение и презрение: «Ну не дурак ли, в самом деле? Где хуже и труднее работа, туда и его...»
И вот уже к людям, которые могут нарушить это мирное и покойное течение его жизни, к людям, сам факт добросовестного отношения которых к труду беспокоит и тревожит душу, рождается неприязнь и злоба: «Хоть бы он заболел, хоть бы в яму какую свалился по дороге...»
Все это очень правильные наблюдения. Ведь именно так чувствуют, думают и поступают люди, которых наше общество заклеймило именем тунеядцев.
Почти никогда такие люди не бывают пассивными: они обычно борются за свой образ мыслей и особенно за свой образ жизни. Ведь эти бездельники не только хотят есть и жить, но еще стремятся к почету и уважению. Из них-то и вырабатываются мастера-подхалимы, виртуозы-склочники и искусникй-клеветянки ... Это всегда те, для кого ложь и смута — единственное средство удержаться на поверхности, проявить «активность», единственная форма «участия» в общем деле.
Это они придумали афоризмы: «работа дураков любит» и «от работы лошади дохнут»; они не ограничиваются нежными пожеланиями, как наш подросток: «Хоть бы в яму какую свалился по дороге...» — они предусмотрительно приуготавливают эту ямку, не желая надеяться на судьбу; это опять они же, в то время как М. и Н. бьются над выполнением очередной задачи, перешептываются в коридоре или у доверчивого начальства: «А ты не находить, что М. не справляется с работой, а Н. вообще звезд с неба не хватает?..»
Но М. и Н. делают свое дело. Работа любит их, и они любят свою работу, они не спотыкаются около этих ямок, и некоторые из них, те, в ком велик энтузиазм и трудовой накал, те справляются, и, знаете, бывает, даже звезды с неба хватают.
Федор Абрамов рассказал о пареньке, который мог стать тунеядцем. Но, на счастье, повстречался пареньку взрослый человек, взявший над ним шефство. Трудная дорога на Шопотки обернулась для Володьки новой жизненной тропкой.
Повесть называется «Безотцовщина». Это Володька — безотцовщина, но не только и не столько потому, что он не знает своего отца, а потому, что никто: ни мать, ни друзья-товарищи, ни старшие колхозники — не отнеслись к нему, как умный и добрый отец, — они жалели сироту и берегли его от работы. Так чуть и не сгубили человека. Лучше отца стал для Володьки «ненавистный» Кузьма, который, как щенка, приволок его на покос и заставил работать в поте лица наравне с собой. Страницы, повествующие о Володькином превращении, просто чудесны.
Сначала вспышка ненависти к проклятому Кузьме, который утащил его в эту берлогу, где дикарем станешь. Нашел, дескажъ, дурака, задобрить, прикормить хочет (презрительный взгляд на собачонку Пуху, которая ест кашу от Кузьмы: «Продалась, подхалимка!»); потом тщательно скрываемое одобрение работы напарника — правильно косит, приятно смотреть (Пуха, привстав на передние лапы, внимательно глядит в сторону Кузьмы: «Не видала, как косят!»); и, наконец, неожиданное ощущение счастья, что ему доверили машину, — там, в Черемшанке, его и близко к косилке не подпускали, — что у него получилось совсем так же, как у самого Кузьмы (Пуха просто расцвела, когда хозяин взгромоздился на сиденье: «Любит, глупая, всякие машины!»). «Володька живо вскочил на сиденье. Огромный, сияющий мир, расцвеченный утренним солнцем, закачался перед его глазами. Блестит, переливается зернистая роса на траве, высокие ели с поднебесья смотрят на него... Один за другим ложатся ряды травы. Лошади уже в мыле: густая трава да жара. Ему приходится время от времени слезать с косилки, щупать под хомутами. Не хватало еще, чтобы лошади у него сбили плечи... Душно, пот одолевает. Сыромятные вожжи в руках раскисли. Пуха — тоже бестия не последняя! — забралась от жары в траву. А все-таки чувствует, что к чему. Раз хозяин работает, то и она по своей собачьей вере трудится: ползет сбоку, путает траву...»
Кузьма — человек молчаливый, слова из него не вытянешь. Воспитанием Володькиным заниматься ему некогда. Просто работают они, как ровня, как двое взрослых мужчин: один косит, другой кашеварит или спит. Работает Володька на косилке и думает, думает. Думает он о том, как похвалят люди его золотые руки, и хочется ему отплатить Кузьме добром, «заарканить» для него, скажем, хорошую щуку на обед. Нравится ему чувствовать, что он, Володька, известный лодырь и лежебока, теперь не просто валяется в шалаше, а отдыхает после работы, вспоминает, что в последнее время что-то часто стал летать во сне и это не иначе, как в гору ему идти...
Два человека на покосе почти не встречаются (работают посменно), а если встретились, то один молчалив по природе, а второй помалкивает, присматриваясь. Разговоров, стало быть, не получается. События тоже очень однообразные— косьба и косьба с утра да поздней ночи. А сюжет тем не мёнее развивается! Все внимание автора сосредоточено на психологии героя; сердце и ум парнишки — вот место, где происходят главные события: он вспоминает и сравнивает, он выбирает и колеблется, он мучается, раскаивается и одерживает победы.
Посмотрите на Володьку в начале повести, когда его с битьем да с издевками провожали с Кузьмой на Шопотки, — не все ли равно, где хлебы переводить, — а он, истерзанный бессильной яростью, не может ничего ответить и молча скрипит зубами. А что сделаешь, что скажешь? Кругом правы односельчане.
А где-то на последних страницах есть такая сценка: стоит наш Володька перед доской показателей: справа — общие цифры по бригадам, а слева поименно выписан каждый носильщик. «Почетно, — думает парень. — Недаром председатель на собрании назвал носильщиков сенокосной гвардией. Н вот в эту гвардию завтра впишут его. А ну-ка, потеснитесь маленько. Дайте человеку встать на свое место...» Так думает Володька, который совсем еще недавно намеревался «зубы показать, если на нем ездить вздумают»... Это очень старая истина, что безделье — источник всех пороков. Правда так же и то, что чувства добрые — благожелательность, честность, искренность, хорошее честолюбие, порядочность — одним словом, любовь к людям — это в конце концов всегда свойства трудового человека. Отцом оказался чужой Кузьма, который и всего-то... приохотил к труду. Всего только, а паренёк встал на свое место в жизни.
Когда читаешь роман Федора Абрамова «Братья и сестры», то не покидает ощущение, что автора переполняло чувство глубочайшего восхищения и уважения перед женщинами далеких и ближних наших деревень, перед «тылом», который не только сам выстоял, но и ценой великих жертв, усилий и подвигов помог своим «мужикам» на фронте. И роман Ф. Абрамова не что иное, как низкий поклон женщинам-колхозницам, вся сила духа которых ярко проявилась в «тяжелое время Отечественной войны. Годы военных, испытаний стали в романе теми типическими обстоятельствами, которые сделали ясно видимыми высокие человеческие и гражданские качества наших людей. Потому и возникли на страницах романа строгие и суровые, как на старинных гравюрах, портреты женщин, самоотверженных, нежных и мужественных. Анфиса и Анна, история их жизни, нелегкой, но честной и полной любви в людям, — это те «высоты» в творчестве писателя, которые ему самому придется еще брать снова и снова.
В рассказе «Однажды осенью» — снова женские образы. Но теперь перед писателем стоит совсем иная задача. Его интерес к проблемам нравственности, проявившийся в повести «Безотцовщина», становится очевидным в этом рассказе. Нередко среда нас встречается человек, в которого — не природа, нет, — а, наверное, уж очень незавидные жизненные обстоятельства вложили такое неистребимое недоверие к ближним своим, что, расшибись окружающие в лепешку, стремясь доказать, что они не замышляют ни подвоха, ни подлости, — веры им не будет ни ныне, ни присно, ни во веки веков. Да пропади пропадом такая жизнь, с оглядкой, да с недомолвкой, да с вечной единой мыслью на уме: «Вижу тебя насквозь!» «Послушай! — хочется сказать ему. — Что сделать, чтобы ты поверил, что я не враг тебе? Что я не обрушу на твою голову мерзкую клевету, что не подсуну работу, на которой ты «сломаешь себе шею», что не дам лукавого совета и не поймаю тебя на ошибке? Что сделать для этого?» Смотришь ему в глаза и вдруг видишь, как дрогнуло в них что-то вроде недоумения: «А вдруг и правду говорит?» Но через секунду опять выражение насмешливо-понимающее, почти сообщническое: «Ну и лиса! На сладкие речи поймать хочешь. Не пройдет, голубчик!»
А нам кажется, что пройдет! Пройдет потому, что не кто иной, как сама жизнь «выдавит по капле» унижающее человека подозрение, будто люди по природе своей — мерзавцы и негодяи. Сама жизнь ежедневно доказывает, что люди добры и самоотверженны, прекрасны в мыслях и делах своих, отзывчивы и верны.
Федору Абрамову близка эта тема. Итак, маленькая история о двух женщинах...
Деловитая, степенная, аккуратная девка на выданье Зинаида презирает свою хуторскую соседку Шуру. И гулена-то она, и недотепа, и деньгами-то распорядиться не может, и грязнуха, и кукушка, которая «в одном гнезде обогреется — в другое летит. Все чего-то ищет, как потеряла». Единственной правдой из всего этого оказывается последнее: женщина потеряла мужа, которого любила. Все остальное — выдумка. Не бегает по субботам соседка в поселок к чужим мужикам, а ходит на могилу к мужу, поплакать. Что на первую же пенсию за мужа купила сыну игрушечного коня с хвостом, хоть и сама раздетая, в том тоже беды большой нет. А люди к ней, к этой «беспутной» Шурке, тянутся: с ней интересно поговорить, ей хочется что-нибудь доброе присоветовать, помочь чем можно.
Все это так. Но пораздумаешь и видишь, что все-таки хозяйкой полноправной не только в доме, но и в рассказе остается Зинаида, которая верит только во что-то безусловно реальное, прочное: в сверкающую никелированными шарами высокую двухспальную кровать, в мотоцикл да приемник у жениха и, конечно, в то, что в людях больше плохого, чем хорошего. Потому и жить надо осторожно да по-хозяйски сметливо: знакомых не баловать, мужа в руках держать, а всех непонятных людей, вроде этой Шурки, по возможности изгонять из своей жизни. И в рассказе Зинаида чувствует себя раздольно; все как будто специально для нее устроено. Образцовый порядок в кухне, вымытый пол, чистые половики, хорошо начищенная посуда; минуты без дела не проходит, даже при гостях все вяжет, спицы так и сверкают; только гости за порог — первым делом снимает наша хозяйка с ног лакированные лодочки, надетые для жениха, тщательно протирает их ватой и, переодевшись, начинает убирать со стола, — не правда ли, аккуратная и хозяйственная девушка?
Черствая ее ограниченность, душевная скупость, себялюбивая расчетливость проявляются в каждом поступке. Соседку она ожесточенно и несправедливо ненавидит, клевещет на нее, мальчика соседского обидела, людей сторонится (как же, столько хлопот от них!), скупа на чай, на вино, на керосин в лампе... И когда от нее уходит жених (хоть и привечен был ею в полной мере), и когда маленький Сережка молча и упрямо, постукивая калошками, обиженный, идет к двери (хоть поили и кормили его в этой хате), когда сам рассказчик всей душой хочет пожелать девушке счастья, но замолкает на полуслове, — мы убеждаемся, что все так и должно было быть, что все эти люди — и жених, и мальчонка, и автор — все они правы, а Зинаида виновата, что вина ее тяжела, и что примета не сбудется, и «сосульки на ночь играют» не к ее счастью.
Соседка Шура — чужая в избе, чужая в рассказе. Это только кажется, что ею много занимаются, напротив, автор поскупился для нее. У Шуры почти нет возможностей реабилитировать себя, и выручает ее в конце концов вовсе не то, что ей удается доказать свою «положительность», а то, что Зинаида широко проявляет свою «отрицательность». Такой негативный метод характеристики героини не оправдывает себя. Зинаида определенна в своих отношениях к вещам, людям и в размышлениях а будущем. Шура лишена этих отношений. Она показана в двух ситуациях, и обе бьют мимо цели. Первое — умеет эта женщина слушать так, что и жених, и два Ивана, его приятели, чувствуют к ней симпатию необыкновенную и совершенно забывают о хозяйке. Второе — в отличие от скуповатой Зинаиды, которая отказалась поставить гостям вторую бутылку водки, Шура вдруг предлагает: «А знаете что? У меня соседка гуся торговала — тут близко... Все равно лиса утащит». И опять вспоминаются ружья, которые хоть и с осечкой, но должны же когда-то щелкнуть. Надо показать, что Зинаида ошибается во всем, надо показать, что Шура — и мать и жена хорошая и верная, что не блудит она со всеми встречными мужиками, что живется ей трудно, но тем не менее сохранилась в ней душа детски-беззлобная, доверчивая, чистая, открытая лучшим человеческим чувствам. Вот на рассказ обо всем этом автор все же поскупился. А что Шура и слушать умеет и щедра на пол-литра для мужиков — это ведь доказательство не столь веское, сколь сомнительное...
Главная цель писателя все-таки достигнута, и достигнута истинно художественными средствами: в лице Зинаиды разоблачено зло, которое не подлежит разбирательству ни в суде, ни в профсоюзной организации, ни в домовом комитете...
В повести «Безотцовщина » — умное доверие к парню сыграло роль той самой уточки опоры, с помощью которой Кузьма перевернул всю прежнюю неправильную и унизительную жизнь подростка. В рассказе «Однажды осенью» неумение и нежелание открыть сердце навстречу людям ломает жизнь Зинаиды. Нет и не должно быть места в нашей сегодняшней жизни себялюбивым, эгоистичным, корыстным чувствам и мыслям — таков пафос новых произведений Федора Абрамова.
«...Чувства добрые я лирой пробуждал...» Прекрасно, если писатель может отнести, хотя бы и в значительно меньшей степени, чем великий поэт, к себе эти слова. Конечно же, масштаб «добрых чувств» бывает разным. Больший — это любовь к Родине, самоотверженность и преданность гражданина своей Отчизне, готовность к подвигу во имя счастья людей и многое, многое другое. Есть иное качество, тоже очень важное для гармонического развития человека, — то, что в обиходе называют «чисто человеческими» достоинствами, но что теснейшим образом сплетено с социальными чертами: это взаимное доверие людей, это убеждённость в том, что мысли и чувства человека прекрасны и добры, а стремления благородны, это воспитание и всяческое уважение в человеке его творческого, созидательного начала.
Нам кажется важной и значительной тема «чувств добрых», нам кажется, что в наши дни можно, не обманывая себя, говорить и писать о воспитании в людях доверчивости и искренности, нам представляется благотворным обращение литераторов к этой теме.
Л-ра: Знамя. – 1961. – № 7. – С. 212-216.
Произведения
Критика
