Стилистические особенности «Перламутровой Зинаиды» М. Рощина
М.Ш. Кипнис
Возникшая еще во времена античности трагикомедия представляет собой синтез, смешение элементов комического и трагического.
На 70-80 годы - и это, конечно, не случайно — пришелся расцвет этого жанра на советское сцене. Наше внимание привлекла трагикомедия известного Михаила Рощина «Перламутровая Зинаида». Пьеса писалась долго, в течение более семи лет и, наконец, в 1987 году была опубликована в альманахе «Современная драматургия». Осенью того же года состоялась премьера спектакля по этой пьесе, поставленной ро МХАТе Олегом Ефремовым.
Эта остросюжетная и виртуозная по форме пьеса на поверхностный взгляд посвящена тем и рассказывает о тех, кого принято относить к поколению «шестидесятников». Внимательнее приглядевшись к рощинским персонажам, читатель и зритель узнает себя сегодняшнего.
Трагикомедия исследует «частную жизнь» героев, обыденность и при этом с большим критическим зарядом изображения реальности, Неудивительно поэтому, что в «Перламутровой Зинаиде» чрезвычайно активно используется разговорная речь, щедро разбавленная лексикой ненормативной: просторечием, жаргоном, диалектными словообразованиями.
Видимо, закономерно, что такие пьесы, как «Перламутровая Зинаида», вскрывающие различные «несоответствия» в нашей сегодняшней жизни, и на лингвистическом уровне ориентируются на слово, искореженное, нарушающее общепринятую норму.
Пьеса Рощина дает богатейший материал для лингвистических наблюдений. С точки зрения языковой герои «Перламутровой Зинаиды» распадаются на две группы: Актриса, Аладьин, журналист Табак и несколько эпизодических персонажей - это преимущественно носители современного русского литературного языка. В речи главного героя - писателя Аладьина, в монологах Актрисы представлена не только нормативная, но и стилистически окрашенная поэтическая лексика. Речь Аладьина и Актрисы насыщена тропами: закованная река, облитые луной, магия написанного, женщина-тайна, срывать аплодисменты, примеряю образы, алтарь вспыхнет, вопль жертвы, потрясает сердца.
Речь Табака изобилует простонародными выражениями, в его языке велик удельный вес штампов и канцеляризмов. Этот рощинский герой представляет собой как бы связующее звено между Аладьиным, Актрисой и персонажами второй группы: вокзальным носильщиком Колей-Володей, его женой Анфисой, дочерью Ирочкой, бабкой Марусей, Мотькой-Полковником. Все они - жители подмосковной деревни Сенькино — привносят в трагикомедию множество просторечий, диалектных форм и жаргонных образований: вкалывать, жрать, черепон, балабонишь, от их, просю, ловют, ветренулись, туризьм, девчаты и т. д.
Однако подобная речевая закрепленность не абсолютна, в процессе развития образа, сюжетно-композиционного движения меняется и лексика героев. Так, Аладьин - писатель романтического склада, мало знакомый с реальностью, ушедший в мечтах на свою Гору, на которой «розово цвели абрикосы», — по ходу пьесы, вовлекаясь событиями в круговорот жизни, все чаще прибегают к просторечным разговорным формам. По мере того, как Аладьин превращается в поденщика от литературы, его речь утрачивает лексическую чистоту. В противовес Аладьину деревенский житель Коля-Володя, познакомившийся на вокзале с американкой Патрицей Томсон, все чаще сдабривает свое просторечие иноязычной лексикой: о’кей, андестенд, айс-хоул, леди и джентельмены. Слова иностранного происхождения причудливо сочетаются у него не только с грубопросторечными выражениями и диалектизмами, но и с фольклором.
Искрящиеся, эмоционально окрашенные «разговоры» Коли-Володи содержат во множестве суффиксальные и приставочные образования, близкие фольклорной традиции: переулочек, грибочек, аковский, понаехали, голубка, с запасцем. Яркую разговорную краску придают его репликам частицы: работа-то, сказал-то, потаскай-ка, попробуй-ка. Для группы «деревенских персонажей» хактерно словотворчество: храпоидол, кругосветлое путешествие, ругосветское путешествие, безнадёга. Это происходит под влиянием народной этимологии или в результате употребления иноязычной лексики, смысл и семантика которой не до конца усвоены говорящим. Например: миникюрные пальчики. Остается неясным, что же, собственно, хотел сказать герой: миниатюрные или маникюрные?..
Присущее героям пьесы стремление к речевому созиданию приводит к созданию таких «перлов», как: радива, сейнф, антот, а также слов, образованных в результате уподобления одних звуков другим (кипиталист, скус, хранцуз, еумага), и их перестановок (карахтер).
Нередко возникновение просторечных форм у их носителей связано с нарушением грамматического строя языка: рода (такую вредительству, животная, Восьмая марта), падежа (варежков, такого гостеприимства окажу, мадаме). Подобные речевые отступления от нормы рождают комические эффекты, особенно выразительные в устах Коли-Володи, Анфисы и бабки Маруси. Вот как они лихо жонглируют заморскими словами: «Из тебя мы живо персону нонграту в двадцать четыре часа - и абзац!», «Не пасаран!», «Стриптизьм устроили».
Комичны реплики «летающей старухи» - бабки Маруси, которая потерялась в зарубежном путешествии и теперь курсирует из страны в страну: «Я ведь потерялась... Товарищ полисменш, говорю, так и так. Он руку сюды, мол, оф коуз, ай, си, не в лесу, мол, бабушка, не бойси. По радиву но своему... хоул, боул, бабка Маруся от своих отстала...» Здесь Рощин, мастерски используя чужеродную его героине лексику, вводит прием речевой игры, которую в зависимости от авторских целей подхватывают и другие персонажи. Любопытен интонационный рисунок реплики в сцене, когда муж Актрисы - Миша — пародирует сентиментальную умиленность супруги:
«Актриса. Что с тобой сегодня?
Миша. Ас тобой? Тю-тю-тю, му-тю-тю.»
Следом за маской ребенка Миша, желая эпатировать интеллигентку-жену, примеряет маску носителя просторечия: «Нам тут из травмопункта одного привезли — в башке пробочник. Кто ж это так тебя, мил-человек? Жена, зрит, я ее в художественную самодеятельность в клуб „Факел" не пускал. Артистка!..»
В свою очередь Актриса, пригласившая Аладьина в таинственное пустое вдание театра, изобретает свою «речевую маску»: «Театр - это тайна, это в самом деле храм, видите? На взгляд пошлого практического человека - зачем он? (Передразнивает.) «Это на кой такую помещению отгрохали? Какие-такив киятры? Людям, понимаешь, жить негде!»
Для создания в пьесе необходимого комедийного звучания Рощин активно использует паронимы. Подбирая близкие по звучанию, но разные по структуре и значению слова, он за счет игры смыслами углубляет семантическое богатство произведения. Так, Воля говорит Аладьину, вернувшемуся домой под утро: «Духами пахнешь. Хорошо живете. (Напевает.) «А девушка наша проходит в ,,шанели“...» Другой пример — из перепалки между Патрицией Томсон и женой Коли-Володи:
«Пат. Вы не представились, миссис...
- Колина ж е н а. И не надейся, не преставлюсь!»
Речевая многозначность достигается автором и с помощью каламбуров. Вот лишь некоторые образцы из репертуара Табака: «Я трамвай могу поднять, а все время приходится поднимать... рюмку»; «Вы же молодожены, а мы тоже идем венчаться! На царство!..» Каламбуры он производит охотно, но небескорыстно: за каждую остроту американец Стерлинг выплачивает ему двадцать копеек. Не желая оставаться в долгу, Табак обыгрывает и фамилию своего заокеанского ценителя: «Нам бы в редакцию фунт таких Стерлингов, мы бы и горя не знали!» И далее: «Ну и фунт вы, Стерлинг!..»
В первом случае - звуковое совпадение слов фунт (русская мера веса) и фунт стерлингов (денежная единица). А во втором — и контекстом, и интонационно подразумевается не фунт, а фрукт — в переносном, иронически-неодобрительном значении (ср.: Вот так фунт - выражение удивления или разочарования).
Языковая манера Табака — это противоестественная связь остроумной словесной игры и откровенной пошлятины, обилия просторечий, вульгаризмов и газетных штампов, которые указывают иа его принадлежность к журналистской братии не самого лучшего толка. Газетными штампами насыщена почти каждая его реплика: «Еще выше уровень качества счастья, товарищи!..» — так, вичтоже сумняшеся, может сказать он. Чужеродность подобных вкраплений, не увязанных ни семантически, ни стилистически с остальным текстом, понятна и самому герою: «Сейчас наша неотложная задача - наладить производство автодеталей из пластмасс!
Тьфу, черт, отрыжка, сказываются двадцать лет в газете!..» Нелепость газетных клише, избитых, утративших смысл выражений, наводнивших любое высказывание Табака, усиливает осознание нелепости его начинаний, в которых деловитость сочетается с наглостью проходимца, показной патриотизм с краснобайством, а излияния в любви и вечной преданности с предательством всех в вся. По сути, речь этого рощинского персонажа сплошь клиширована, она не создается им, она ему не принадлежит, а берется в готовом виде, без затрат собственной мыслительной деятельности.
Неподдельную живость и сочность речи рощинских персонажей, служа целям их всесторонней характеризации, придает широкое привлечение различных средств метафоризации, с помощью которых обычные слова и выражения приобретают дополнительные экспрессивно-эмоциональные оттенки. Так, Аладьин в минуту душевного откровения говорит о своем поэтическом чувстве: «У меня вот тут внутри (кладет руку на грудь) стоит стакан чистой воды...» А вот как характеризует вокзальный носильщик Коля-Володя коллегу по ремеслу Мотьку-Полковника, безотцовщину: «<...> он у нас самоделка». Сугубо простонародная речь Коли-Володи подчас достигает натуральной образности: «... в четыре тридцать Казань приходит» (имеется в виду казанский поезд).
Искусное обыгрывание собственных имен и наименований занимает в пьесе особое место. Аладьин, задумавший написать роман «Перламутровая Зинаида», надеется высказать в нем что-то очень важное, выступить с новым словом в литературе. Для окружающих его «эпохальное произведение» — лишь факт биографии незадачливого литератора, столь мало значащая писанина, что Табак постоянно путает имя главной героини: то Зинаида, то Степанида, то Зинаида Ракушкина, то «перламутровая», то «златокудрая». Впрочем, все, чем занимается сам Табан, так же мало яначимо и не обещает ничего дельного. (Попутно рискнем предположить, свою фамилию этот рощинский герой получил неслучайно: это авторский намек на поговорку «Дело — табак». Действительно, все, ва что берется этот «деятель», если и не разрушается, то и не доводится до конца). Созданный, им журнал, которому «предстоит покорить мир», сам главный редактор называет то «Орбитой», то «Озоном», а то и вовсе прозаически — «Окружностью». «Шедевр» публикации этого издания - роман «Чугунная сталь». Отнюдь не в шутку Табак путает свой журнал со Стиральным порошком «Орбита»...
Подобная карнавальность характеризует не только роман Аладьина и название журнала. Табак, например, не различает своих сотрудников Кирилла и Мефодия, постоянно называя одного именем другого. Драматург вводит вереницу героев с комически нелепыми, но «говорящими» именами и фамилиями, вызывающими разнообразные аналогии: Рена Скорпиян, Зосима Курский, Паганель Стулов, Серпов-Паяльцев, Марат Наследдинов, Валюта Скуратов и др. И превращения, бесконечные комедийные превращения... Деревенской девушкой Лизкой оказывается компаньонка Патриции Томсон - Лиззи. А вокзальный носильщик Коля-Волрдя?.. Его имя говорит о том, что человека этого можно называть как угодно, стержня личности в нем нот. Даже в сцене на кладбище один из пришедших проститься принял похороны Аладьина за похороны какого-то Склянкина из Книжной палаты.
А ведь издавна имя собственное в искусстве было одной из постоянных величин, своеобразной визитной карточкой, определителем личности. В «Перламутровой Зинаиде» карнавал имен - яркое свидетельство отсутствия собственного «я», зыбкости, неустойчивости всего, чем живут персонажи, эфемерности их идей, бесплодности, суетности их поступков. Трагикомическая неустойчивость, ненадежность сегодняшнего мира находит свое отражение в разрушении собственных имен, в их нелепой путанице. И закономерным завершением пьесы становится оживление «умершего» Аладьина. Восстав из гроба, писатель не смог сказать собравшимся на кладбище ничего лучшего, чем созданный им стишок: «Наступило утро всё из перламутра». В этой банальности вся жизнь Аладьина, а венчающий ее «шедевр» — «Перламутровая Зинаида».
В этих беглых заметках мы попытались обозначить лишь некоторые из них, но уже они демонстрируют, как из умелого обращения с лексикой и стилевыми возможностями языка возникают полнокровные образы неподдельно живых персонажей, а в целом — наших современников.
В частном письме автору этих заметок Михаил Рощин писал:
«Я знаю, что на „Старом новом годе“ много смеются, а потом задумываются. На драме „Спешите делать добро" много смеются, но понимают, что, в общем-то, здесь не до смеха. На „Геракле" хохочут, а поджилки трясутся. На „Перламутровой Зинаиде" хохочут до упаду, а в конце плачут и молчат. Наша жизнь такова... Хоть смейся, хоть плачь!»
Л-ра: Русская речь. – 1989. – № 6. – С. 25-30.
Произведения
Критика
