Поэтика пародийной рождественской сказки Теккерея
Н. Дьяконова
Один из древнейших жанров литературы, сказка прошла долгий путь от воспроизведения примитивно-фантастической трансформации действительности до символического и философского ее переосмысления. Из создания народного творчества, непосредственного и спонтанного, она превратилась в литературное произведение, подчиненное художественным и идеологическим законам своей эпохи. Не касаясь истории сказки в веках и отдельных побед ее, мало связанных с общим движением литературы, как «Сказки моей матушки гусыни» Ш. Перро (
В Германии одновременно появляются издание народных сказок, подготовленное Якобом и Вильгельмом Гриммами в соответствии с требованиями филологической науки тех лет (1812-1814 гг.), и поэтические, литературные сказки немецких романтиков (Новалиса, Тика, Брентано, Фуке, Гофмана, Гауфа). Они отличались друг от друга более всего степенью отхода авторов от традиционных сказочных сюжетов — отхода, близкого к полному разрыву с ними, как у Гофмана.
Мировую славу завоевали в 1830-1840-е годы сказки датского писателя Андерсена, создавшие новый мир поэзии, мысли и чувства. Влияние его ощутимо еще в конце века, в символике сказок Уайльда, а из современников дань отдал ему Ч. Диккенс в «Рождественских книгах». Самые знаменитые из них были написаны в 1843-1848 годы, но до конца Диккенс отмечал рождественские праздники новым подношением влюбленным читателям.
Традиционно сказочный элемент — видения, призраки, превращения — подчинен у Диккенса идее о поэзии реальной действительности, поэзии домашнего очага и семейного счастья. В одном из рассказов чудеса вовсе не представлены («Битва жизни»), отступая под натиском подлинных страданий и душевных конфликтов. Все рождественские рассказы Диккенса воодушевлены единым нравственным порывом — в дни великого праздника содействовать единению людей, которое послужит предвестником единения более прочного, ведущего к братскому милосердию и деятельному сочувствию бедам ближних.
«Книги» Диккенса вызвали бурный отклик. Одним из рецензентов оказался Теккерей. Первую («Рождественскую песнь») он назвал «национальным благом» и личным одолжением каждому, кто прочитает ее. Но о «Сверчке за очагом» он написал: «Нам кажется, что это хорошая рождественская книга... набитая избытком конфет, чернослива и сладостей... Она такая же ненастоящая, как фамилия Пирибингл». И далее Теккерей восхищается рассказом — прекрасной рождественской пантомимой, в которой очаровательно все: и немыслимые персонажи, и сопровождающая их музыка и картинки.
Этот отзыв вполне согласуется с общим мнением Теккерея о Диккенсе. Восторгаясь силой его воображения и таланта, Теккерей осуждает неестественность, приторность изображенных им сцен, видит в них измену здравому смыслу и правде. Неутомимый пародист, Теккерей тем не менее решительно отказался пародировать Диккенса, считая это несоответствующим своему уважению к великому таланту, и не включил Диккенса в число высмеиваемых им «именитых авторов». Однако, воздержавшись от прямой пародии, Теккерей не мог не спорить с Диккенсом во имя того, что почитал правдой в искусстве.
С середины 1840-х годов и до середины 1850-х Теккерей написал серию рождественских сказок, каждая из которых в полемическом жару низвергала каноны сказки, как фольклорной, так и романтической. Противостояла она и сказкам Диккенса с их верой в человечество, в его возможности, настоящие и будущие. Пародийно было даже заглавие — произведения фольклорного, принципиально анонимного жанра имеют автора с карикатурно великолепным именем Микель Анжело, понятным, даже по первым буквам, хорошо знакомым с этим псевдонимом читателям комических очерков Теккерея.
Состав сборника самый неожиданный: фантастический, собственно сказочный элемент появляется только в последней сказке, а первые по своей форме более всего приближаются к очеркам, нарочито прозаическим и приземленным. Первая «книга» — «Бал у миссис Перкинс» (1846) — представляет собой пародию на сказочный бал, где танцевала Золушка, ибо вместо нее на балу отличаются гости, из которых каждый изображает из себя нечто несоответственное его истинному положению, как, например, леди Джейн Реквис, которая дает шесть балов ежегодно и морит себя голодом в промежутках между ними. Самые увлекательные персонажи — высоченная поэтесса, одинаково влюбленная в вальсы, салаты и собственные стихи под названием «Струны сердца», и поэт-байронист, автор «Крика смерти».
«Рождественская» сказка — очерк «Наша улица» (1847) — изображает галерею персонажей всех состояний и званий, главным образом низких, включая нищих художников и служанок, находящихся в состоянии вечной борьбы. Эта же борьба разделяет школьников и учителей в рассказе «Доктор Берч и его друзья» (1848). Кончается он торжественным исполнением рождественского гимна, звучащего комически неуместно в унылой, серой обстановке описанной в рассказе школы. Дух пародии заявлен уже в заглавии повествования «Семейство Киклбери на Рейне» (1850), где карикатурное звучание фамилии, сочетающей аллюзии на «ляганье» и «шекотанье», противостоит спокойному величию реки, по которой плывут герои. Любовная драма рассказчика разыгрывается на двойном фоне — овеянной романтической легендой реки и идущего по ее волнам корабля, пассажиры которого — люди всех рангов: аристократы, негоцианты, крестьяне, солдаты. Среди них — даже принцесса, впрочем, оказавшаяся модисткой...
Это пестрое собрание «антирождественских» историй, демонстративно порывающих со сказкой, завершается возвращением к ней. Последняя из рождественских книг Теккерея «Роза и кольцо» написана в 1853-1854 годах, после завершения исторического романа «Эсмонд» (1852). Легкомыслие ее подчеркивается драматизмом заключенного в ней исторического сюжета. В изображении Теккерея властитель Татарии Паделла убил своего предшественника, а повелитель Пафлагонии Валорозо после смерти короля, своего брата, завладел троном, пренебрегая правами законного наследника, принца Джильо.
Сюжет определяется перипетиями борьбы за восстановление справедливости в двух могущественных государствах, за права отстраненных от власти принца Джильо из Пафлагонии и принцессы Розальбы из Татарии. Тема невинно оскорбленных наследников разыграна в двух вариантах. Джильо, по видимости, мирно живет в семье узурпатора дядюшки, влюблен в свою кузину Анжелику (очарование для него она приобрела благодаря волшебному кольцу, которое он же ей подарил) и рассчитывает со временем стать повелителем Пафлагонии; крошка Розальба бежала из родного дома в ночь переворота и после долгих странствий, после унылых лет служения горничной у принцессы Анжелики, после опасностей, заточений, угрозы смертной казни в конце концов одерживает победу ... с помощью Джильо.
Тираны побеждены, справедливость торжествует благодаря смелости героев и поддержке народа. Влюбленные принц Джильо и принцесса Розальба соединяются в счастливом браке.
Сказка «Роза и кольцо» сочетает занимательность сюжета с многослойной пародией. Сложное взаимодействие составляющих ее пародийных пластов определяет своеобразие объединяющего их целого.
Первым назовем самый очевидный: пародирование традиционной сказки. Так, при бегстве из родного дома после убийства отца маленькая Розальба, подобно Золушке, теряет башмачок, который, однако, подбирает вельможа, впоследствии, при новом короле, разжалованный в дровосеки. Дом этого традиционно сказочного персонажа становится центром борьбы с узурпатором. Он же нашел и обрывки мантильи маленькой принцессы, на подкладке которой обозначены с одного конца «прин Роза», а с другого — «цесса льба, N 246».
Даже святая святых сказки — волшебные дары феи — приобретают пародийный характер: фея поняла, что если хочет счастья одаряемым ею, она должна сперва наградить их несчастьем. Вот почему Розальба и Джильо обречены на долгие испытания, которые помогают им обрести себя. Добрая фея должна быть суровой!
Вторым объектом пародии становится у Теккерея романтическая сказка. Подробное перечисление зверей, покорившихся очарованию Розальбы, включает змей, улиток, червей — и благородных львов. Именно они, подобно доброму Дельфину у Новалиса, спасают принцессу и мчат ее прочь от неминуемой расправы. Поэтическая любовь Джильо и Розальбы осмеивается в сообщении о том, что сила ее измеряется точно обозначенным количеством протанцованных ими полек и дарованных ими друг другу поцелуев.
Высмеивается и постоянно используемый в романтической сказке мотив превращения: добрая фея, покровительница героев, спасает принца Джильо от претендующей на его руку и сердце отвратительной старухи тем, что возвращает человеческое обличие ее законному супругу, некогда за наглость превращенному ею в дверной молоток. Как не вспомнить физиономию торговки Лизы, выглядывающей из дверной колотушки в сказке Гофмана «Золотой горшок»! Полным разрушением романтической таинственности становится описание волшебной сумки феи: она то удлиняется, то сокращается, извергая полезные предметы, представленные по описи, с обозначением числа и достоинства выскакивающих из нее монет.
Особым, третьим, пластом пародии является осмеяние модных в викторианской Англии нравоучительных повестей для детей, убеждавших юных читателей стать хорошими, чтобы разбогатеть. Такова история принца Джильо, поначалу ленивого и невежественного, но после бегства из дворца тирана-дядюшки поступившего в университет и в течение года учившегося с неимоверным усердием. Его дальнейшие успехи в сражениях и любви Теккерей нравоучительно комментирует: «Вот что значит хорошо учиться в университете!», приводя при этом длинный список полученных принцем наград по чистописанию, орфографии, истории, катехизису, арифметике и хорошему поведению.
Четвертый пародийный пласт представляет юмористическое воспроизведение исторических схем модных романистов середины века — Бульвера Литтона, Эйнсворта, Дизраэли, Дж.П.Р. Джеймса, в описании которых история — лишь арена мелодраматических страстей, бешеных честолюбий, столкновений заскорузлого злодейства с трогательной невинностью и непременной победой светлого начала над темным. В какой-то мере объектом пародии оказался и тот, эпигонами которого были названные авторы — сам Вальтер Скотт. В подражание ему Теккерей показывает, что судьбу героев его сказки решает поддержка простых людей, восставших против угнетателей.
Стремление Скотта найти объективную мотивировку исторических событий и потрясений у Теккерея компрометируется: в его истории нет других движущих сил, кроме столкновений мелких честолюбий и корыстных интересов. Осмеиваются в «Розе и кольце» и представления Скотта об исторической закономерности как основе исторического развития. Вчерашние победители сегодня терпят поражение от войск, для объединения которых нет другого мотива, кроме страстной любви возглавляющих их принца и принцессы. Попытке Скотта увидеть логику, смысл, нравственное и общественное оправдание переменам, порою болезненным и по видимости несправедливым, противостоит исторический нигилизм Теккерея, изображающего борьбу за власть в карикатурном свете. Таково, например, описание грандиозной победы Джильо: когда его крошечный отряд оказался в окружении всей пафлагонской армии, он, на предложение сдаться, в течение трех дней так блестяще ораторствовал перед солдатами белым стихом, что все они перешли на его сторону и разгромили врага.
Мелодраматические приемы не столько Скотта, сколько его эпигонов осмеяны в сказке описанием трех чудом не состоявшихся казней. Наиболее эффектно — и нелепо — спасение Розальбы. Приговоренная к смерти узурпатором ее королевства, Татарии, она спасена потому, что львы, которым она предназначена на съедение, не только в самозабвении обожания распластываются у ее ног, но пожирают с похвальным аппетитом стражей и палачей принцессы, а ее мчат прочь от опасности в объятия милого.
История двух великих королевств пародирует подлинную историю, которая изображается как нелепая смесь преступлений и обманов, опирающихся на тупость исполнителей и безмолвие народа. В резко комическом свете предстают и царственные особы, и послушные им вельможи. Наименее отталкивающими их свойствами оказываются глупость и леность. Государственные интересы полностью вытеснены из их сознания личными обстоятельствами и пристрастиями, воплощая ироническое отношение Теккерея к тайнам высокой политики, движимой низкими интересами.
Сквозь пародию на фальшивое изображение исторических событий в произведениях современных ему последователей Скотта прорывается и глубоко ироническое отношение Теккерея к самому движению истории, к определяющим ее силам и мотивам.
И наконец, последний пародийный слой «Розы и кольца» связан с реакцией Теккерея на «Рождественские книги» его главного соперника, Диккенса. Как уже говорилось выше, в восприятии их у Теккерея смешивались восхищение и раздражение. Мир диккенсовской сказки с верой в чудотворное действие доброты, любви, фантазии, побеждающих холодный расчет, жестокость и разделяющие людей социальные преграды, был для скептически мыслящего Теккерея не приемлем. Против любых сентиментальных преувеличений возражает он в эссе «Ворчливый отзыв о рождественских книжках». Теккерей воздержался от прямой пародии на Диккенса, но спор с ним ощущается на всем протяжении его единственной «сказочной» сказки.
Прежде всего комически обнажена и доведена до абсурда фантастическая основа повествования. У Теккерея, в отличие от Диккенса, у которого фантастика «психологизирована» и подчинена «философии Рождества», волшебные роза и кольцо механически выполняют свою функцию — придавать невиданную привлекательность всякому, кто ими хотя бы временно владеет. Несуразность и алогизм их воздействия на судьбы героев подрывают волшебный мир сказки, доводят его до крайнего абсурда.
В отличие от персонажей Диккенса, персонажи Теккерея лишены доброго начала. Даже проявленные ими гуманные чувства эгоистичны. Розальба сохраняет стойкость и верность своей любви перед лицом неминуемой гибели, но ею движет безысходность ее положения. Добрые герои не выступают, как у Диккенса, носителями общего счастья и благополучия; ни словом не намекает Теккерей на совершенствование государственного устройства Пафлагонии и Татарии по приходе к власти добродетельных влюбленных. Напротив, один из подданных вспоминает, что при всех королях подати приходится платить одинаковые.
Сказка Теккерея имеет комический подзаголовок: «История принца Джильо и принца Бульбо. Пантомима у камина для больших и малых детей». Намек на «Сверчка за очагом» и другие рождественские рассказы Диккенса очевиден. Вся атмосфера «Розы и кольца», описанные в ней битвы, осады, придворные интриги, любовные домогательства, доблесть мужчин, прелесть женщин, победа правых над неправыми — все предстает в гротескном свете, обнажающем смехотворность наивной веры Диккенса в милые чудеса, которых так не хватает в прозаической действительности.
Пародия и гротеск осуществляются у Теккерея с помощью ряда более или менее очевидных приемов. Среди них назовем прежде всего комическое преувеличение, подобное сообщению о том, что принц Бульбо, завоеватель Римбомбаменнто, убил в бою десять тысяч великанов, или краткую характеристику деятельности доброй феи, превратившей неисчислимое количество злых людей в животных, в мельничные жернова, часы, насосы, рожки для ботинок, зонтики и прочие нелепые предметы. Другой прием, тесно связанный с первым, — мнимая точность при перечислении явно фантастически гиперболизированных обстоятельств и предметов: захватчик трона Пафлагонии носит имя Валорозо XXIV — двадцать четвертый доблестный властитель страны; его дочь, принцесса Анжелика, знает французский, английский, итальянский, немецкий, испанский, древнееврейский, греческий, латинский, каппадокийский, самофракийский, эгейский и татарский языки; премьер-министр Глумбозо похитил у Джильо двести семнадцать тысяч миллионов, девятьсот восемьдесят тысяч четыреста тридцать девять фунтов, тринадцать шиллингов и шесть пенсов с половиной.
Прием, также обусловленный первыми двумя, — обилие прозаических, антиромантических деталей, нередко отчетливо связанных с современным бытом: перечисление бутербродов, съеденных королем Пафлагонии за утренним завтраком, и куриных косточек, поглощенных выздоравливающим после долгой болезни Джильо, и названия высших орденов двух королевств — Орден Огурца и Орден Тыквы. Прозаизмы усилены контрастирующими с ними поэтизмами из разряда банальнейших и давно исчерпанных: «Никогда не видел я газели, которая бы так восхищала меня своими синими очами! О, нимфа красоты! Прими мое юное сердце; более верное никогда не билось в солдатской шинели! Будь моей!». Так Бульбо объясняется в любви Розальбе, тогда горничной, нечаянно ставшей владелицей волшебного кольца, которое вызывает пламенную любовь со стороны всех окружающих. С ним состязается Джильо, который не может понять, как он ранее не замечал божественного совершенства Розальбы.
Приемом осмеяния романтических штампов является также переход героев от прозы к стихам — виршам, пародирующим выспренние чувства и поэтическое их воплощение. Вот как выражает свой любовный восторг король Пафлагонии:
А если будешь ты моя,
Пусть тонет в речке твоя госпожа,
И будем на троне ты да я.
Вульгарное рифмоплетство унижает и уничтожает декларируемые эмоции.
Все, что не досказано в тексте сказки, завершается авторскими иллюстрациями к тексту — комическими, антипоэтическими, грустно насмешливыми, подчеркивающими низменность всего, что почитается высоким. «Пантомима у камина» Теккерея с ее занимательным, Напряженно развивающимся сюжетом, составленным из набора трафаретных ситуаций — похищений, боев, соперничества, колдовства, чудесных превращений, обобщает мрачные размышления автора о большой политике и политиках, о побудительных причинах людских поступков.
В сказке «Роза и кольцо» многослойная пародия и незамолкающая литературная полемика сокрушают сам жанр литературной сказки. Сливаясь с крайне нигилистической трактовкой истории, подчеркнутой остро злободневными намеками, сказка Теккерея превращается в «антисказку», в отрицание самих возможностей сказки, в разрушение привычных ее форм неадекватных реальной сложности питающей ее содержание современности.
Л-ра: Филологические науки. – 1999. – № 4. – С. 42-49.
Произведения
Критика
