Тенденции реализма и модернизма в романе У. Голдинга «Повелитель мух»
С.Л. Кошелев
Творчество Уильяма Голдинга (р. 1911), одно из самых ярких явлений послевоенной английской литературы, стало предметом пристального, хотя и несколько настороженного внимания отечественных литературоведов. Работы В.В. Ивашевой, Е. Стояновской, А.А. Елистратовой, Г.В. Аникина, диссертация М. Зинде, защищенная в 1979 году, говорят о том, что, признавая важность занимающих писателя проблем и его немалый талант, исследователи видят и черты модернистской ущербности, роль которых то выдвигается на первый план, то оценивается более скромно в зависимости от общей концепции творчества писателя.
В книге «Английская литература, XX век», появившейся в 1967 году, В.В. Ивашева не давала однозначного ответа на вопрос о методе Голдинга. Отмечая его близость к модернизму, она одновременно подчеркивала и черты, обособляющие творчество писателя от этого литературного направления. Однако в работах 70-х гг. она пересматривает свою точку зрения и решительно сближает Голдинга с модернизмом. «Автор «Наследников» и «Шпиля», — отмечает В.В. Ивашева, — художник, тяготеющий к прошлому, запутавшийся в темном лесу своего мировосприятия».
В книге Г.В. Аникина «Современный английский роман» произведения Голдинга рассматриваются как сложное явление: «В них противоречиво сочетается пессимизм с оптимистическими нотами, метафизическое осмысление проблем добра и зла с объективным изображением драматических конфликтов, скептический взгляд на природу человека с поисками нравственных начал, дегуманизирующий подход к личности с гуманной заботой о судьбе человека и человечества, модернистские эксперименты с реалистическими тенденциями».
Диссертация М. Зинде — первая советская монография о творчестве писателя, представляющая интерес широтой подхода и убедительностью постановки литературоведческих вопросов. Эта работа выводит Голдинга за рамки модернизма вообще, несмотря на отмеченное некоторое сходство его творчества с этим направлением. Признавая несовершенство человека, Голдинг стремится понять и излечить его, и верит, что жажда добра и совершенствования — неискоренимая человеческая потребность. «Его романы — предупреждения», ограниченные исследованием теневых сторон личности, считает Зинде.
Мы также не склонны переоценивать значение модернистских элементов в творчестве Голдинга и не можем не выразить удовлетворения по поводу того, что профессор В.В. Ивашева в своей недавно вышедшей книге «На пороге XXI века» делает акцент уже не на модернистских, а на реалистических сторонах творчества этого сильного писателя: «Реалистическая проза и драматургия уже в период между двумя войнами часто обращалась к условности, тяготела к аллегории и притче (Брехт, Фолкнер, Голдинг)».
Эти реалистические тенденции с особой рельефностью проявляются в первых романах Голдинга «Повелитель мух» (1954) и «Наследники» (1955). Темы истории и общества выдвинуты в них на первый план, в более поздних романах «Хапуга Мартин» и «Свободное падение» в центре внимания писателя оказывается человеческая личность.
В вопросе о характере исторического развития человечества Голдинг занимает позицию, которая отличается от широко распространенных в Англии циклических концепций, опирающихся на авторитетное многотомное «Исследование истории» Л. Тойнби. Характер исторического развития человечества Голдинг осмысляет в свете опыта Второй мировой войны, и его взгляд отличается глубоким трагизмом, но отнюдь не является «философией мрака».
Как позволяют заключить замечания писателя в некоторых его эссе, история рассматривается им как единый процесс, завоевания и утраты которого сохраняют значение неопределенно долгое время, как сохранил его бой трехсот спартанцев у Горячих Врат Фермопил: «Теперь я понял, что здесь произошло что-то настоящее. Дело даже не в том, что человеческий дух, минуя всякую логику, прямо откликается на историю самопожертвования и мужества, как бокал вибрирует при звуках скрипки. Дело еще и в том, что там, позади, в невообразимой дали, этот отряд стоял на верном историческом пути. И если я могу поехать куда захочу и писать что мне вздумается, во всем этом есть частица Леонида. Он внес свою лепту в наше освобождение». Но Леонид и спартанцы при этом погибли, и то, что умерли они «как должно», не снимает самого факта трагичности этого «отчаянного призыва» к объединению Греции для отражения персидского нашествия.
Тема связи прошлого и современности развертывается Голдингом в эссе «Притча», представляющем авторский комментарий к «Повелителю мух». Писатель отмечает здесь два значения слова «история», ни одно из которых не совпадает с привычным значением «бытие человечества во времени и его закономерности».
Первое значение слова «история», по Голдингу, — это наука, создание разума. Основанная на изучении и оценке прошлого, закономерностей, которые можно применить в будущем, она является единственной надеждой человечества.
Второе значение — эмоциональная память, переполненная предубеждениями и предрассудками, игнорирующая факты. Голдинг подчеркивает, что причины, вызвавшие эмоции, давно мертвы, реальных причин для вражды нет, но вошедшие в плоть и кровь предрассудки поддерживаются эмоциональной сферой, и неизвестно, можно ли их устранить даже при помощи «целенаправленного воспитания и парочки чудес».
Двойственность человека, наличие в нем и рациональной, к иррациональной сущности оказывается источником конфликта. Взгляд Голдинга на историю основывается на представлении о том, что причина конфликтов человеческого прошлого и современности лежит не в характере взаимодействия человека с миром, не в социальных отношениях, которые он создает в процессе своей деятельности, наконец, не в экономических факторах, а коренится внутри самого человека. Для Голдинга человек — существо, от особенностей биологической природы которого зависит его поведение и сознание. Разум и историческая наука, устремленные на самопознание человечества, позволяют надеяться на будущее, но в прошлом и настоящем реальная история направлялась и направляется эмоциональными предубеждениями плоти и крови, зачастую вообще не имеющими рациональных оснований и коренящимися в природе человека, в его биологической принадлежности к отряду хищных животных.
Человека, находящегося в плену у биологической предопределенности, Голдинг называет «падшим человеком», а саму его биологическую природу — «первородным грехом»: «…представлялось, что политическими одеяниями стараются прикрыть человеческую жадность, врожденную жестокость и эгоизм. Я считал тогда, что человек болен, — не исключительный, а средний человек. Я считал, что человек находится в положении нравственно больного существа...
Многим из вас это покажется банальным, очевидным и знакомым теологическим положением. Человек — падшее существо. Он находится в тисках первородного греха. Природа его греховна, положение его бедственно. Я принимаю эти теологические положения и признаю их банальность. Но хоть они и банальны, зато истинны...»
Нетрудно заметить, что термины эти лишены у писателя их христианско-догматического содержания и употребляются в силу аналогии, чтобы свести биологическую концепцию человека к общеизвестным понятиям. Сама же биологическая концепция служит у него объяснением того, что «человек творит зло, как пчела творит мед», объяснением тех ужасов эпохи 30-40-х гг., которые стоили человечеству миллионов жизней.
В своей книге «Человек и техника» О. Шпенглер с энтузиазмом доказывал, что человек принадлежит к самому благородному роду живых существ — хищным зверям: «Хищное животное — высшая форма организма, способного к свободному передвижению. Это значит максимум свободы от других и для себя, максимум ответственности, одиночества, крайняя необходимость утверждать себя борясь, побеждая, уничтожая. То, что человек является хищником, придает ему, как типу, более высокий ранг». Голдингу же этот хищник внушает омерзение; достаточно вспомнить вождя Марлана в финале романа «Наследники»: «Солнце било в красный парус, и Марлан тоже был красным. Его руки и ноги скрючились, волосы и борода стояли дыбом, зубы его были зубами волка, и глаза смотрели, как слепые камни». Но сама хищническая природа человека для него является несомненной. Это — знак грехопадения, то, что делает историю человечества чередой кровавых жестокостей и только слабо маскируется цивилизацией, будучи в любой момент готово вырваться наружу.
Нетрудно заметить, что Голдинг не принимает во внимание социальные, материальные, экономические факторы истории, сводя все ее закономерности к природе человека. Но если изъять из истории экономические и классовые факторы, если отнести все совершенное под знаком экономической, закономерности за счет человеческой природы, последней придется отвечать за столь многое, что голдинговская «темнота сердца человеческого» покажется чересчур радужным определением для нее. Образным выражением этой ответственности и является, по Голдингу, понятие «первородного греха»,
Детерминированный хищной природой человека взгляд на историю и общество писатель намеревался выразить в своем первом романе «Повелитель мух». В соответствии с этим многие англоязычные исследователи рассматривали книгу Голдинга как притчу о «падшем человеке», о «первородном грехе» (эту точку зрения поддерживает и В.В. Ивашева). Об этом говорит многое и в самом романе, и в комментирующем его эссе «Притча».
Высказывая свои теоретические взгляды, Голдинг замечает, что даже наилучшая политическая система неспособна изменить природу человека. Созданные на Западе в конце XIX и начале XX века системы он называет «политическими симфониями» и с горечью констатирует, что они тем не менее не привели к «улучшению общественного человека». Их воздействие блокируется «человеческой жадностью, врожденной жестокостью и эгоизмом», тем, что человек «поражен нравственным недугом». Аллегорическое толкование романа «Повелитель мух» не выявляет временной определенности. История предстаёт как серия крушений мудрого и гуманного порядка под напором хищной человеческой природы, т. е. приобретает тотально-мифологический характер, обычный для искусства модернизма.
Однако «Повелитель мух» обладает многозначным аллегорическим планом, что дает возможность предложить и другие трактовки. Как показывают работы Г.В. Аникина и А.А. Дружинной, писатель, последовательно исключавший социальные моменты из своих теоретических высказываний, в художественном творчестве отнюдь не закрывает на них глаза. Многозначный философский роман «Повелитель мух» вполне допускает возможность и социального подхода, что подтверждает значительность реалистических элементов в творчестве Голдинга.
На тропическом необитаемом острове в далеком будущем, во время термоядерной войны, приземлилась сброшенная со сбитого самолета отделяющаяся кабина с эвакуированными английскими школьниками. Их попытка организовать справедливый и самостоятельный порядок, жить как должно, правильно и радостно, не встречает препятствий во внешнем мире: установлены демократические законы, можно построить хижины, поддерживать костер на вершине горы — этот призыв о спасении, обращенный ко взрослым.
Но дети принесли с собою на остров семена тления и распада, которыми заботливо снабдила их «родная» цивилизация.
Цивилизация, лежащая в руинах вдали от ласкового тропического острова, — это современный высокоразвитый технический Запад, который за многие века научно-технического прогресса научился строить аэродромы, производить самолеты, крейсеры и атомные бомбы. Этими немногочисленными примерами и исчерпываются материальные приметы мира взрослых в романе. Фарисейская цивилизация «взрослой» Англии притворяется построенной на разумных основаниях, кичится своей демократичностью, своими регулирующими человеческое поведение законами, постулирует свое превосходство над всеми прочими (слова Джека: «Мы должны иметь законы и подчиняться им, Ведь мы не дикари. Мы англичане, а англичане всегда и во всем лучше всех», — слова заученные, которые он много раз слышал от взрослых и теперь повторяет).
Общество детей на острове — модель «большого мира». Демократическая «ассамблея» оборачивается бесплодной говорильней, развлечением для «народа», которому нравится голосовать и считать себя причастным к управлению «государством». Законы и правила нарушают сами законодатели. Да и законы эти, разумные и логически вытекающие из ситуации, как обнаруживается, учреждаются не в последнюю очередь ради того, чтобы были преступники, подлежащие наказанию: «У нас будут свои законы!.. Много законов! И если кто их нарушит...». В конечном счете «демократическая» система выливается в ожесточенную борьбу за власть между двумя, лидерами, причем побеждает безответственный демагог, обещающий «охоту и убийства» вместо «законов и спасения».
В Эдеме, где ветви покрыты цветами и плодами одновременно, живут истинные дети своего общества — хищники, которые хотят мяса, а не фруктов, личной власти, а не демократии. В аллегорической образной системе романа разумные герои бессильны перед теми, кто воплощает иррациональные импульсы человеческой природы, пышным цветом расцветающие в буржуазном мире.
Мальчики, верящие в разум, оказались обманутыми обществом, в котором они росли и воспитывались.
[…]
Но перед нами дети, и в начале романа они только играют в жестокость. В «большом мире» жестокими были взрослые, дети же только учились подражать им. Теоретически они прекрасно знают, как следует обойтись со встречным на пути живым существом («Нужно было заколоть его, и все тут, — свирепо сказал Ральф. — Свиней закалывают...» — «Им перерезают горло, — чтобы выпустить кровь, — возразил Джек. — А то мясо нельзя есть»), но еще не умеют, не могут сами так поступить: «Тогда почему же ты не...» Они прекрасно знали почему: «потому что гнусно ударить ножом живое существо, потому что вид крови невыносим». На острове, однако, они оказываются в положении деятелей, а не имитаторов, и теоретически усвоенные уроки быстро находят отражение в практике: сначала убивают свиней, а потом и людей, так что Ральф получает возможность на вопрос офицера ответить, что убитые есть.
В то же время мир взрослых, от которого мальчики, казалось бы, совершенно отторгнуты и изолированы, «не оставляет их своим вниманием», следит за тем, чтобы они не сбились «с правильного пути». Появление детей на острове ознаменовано нападением неприятельского истребителя на эвакуационный самолет и гибелью пилота; когда они молят «большой мир» о знаке, тот посылает им чудовищную гротескную фигуру парашютиста, убитого в воздушном бою, которая царит над островом как символ ненависти и смерти; «спасители» располагаются в тройной перспективе орудий убийства: перед самыми глазами Ральфа — револьвер офицера, в лодке у берега — матрос с автоматом, в море — ощетинившийся орудиями крейсер.
Такая трактовка романа отражает актуальные политические проблемы XX века, опыт недавней европейской истории. Не подлежит сомнению, что сам Голдинг отдает предпочтение биологическому перед социальным, вневременному перед злободневным. Однако роман его был написан под влиянием событий Второй мировой войны, и — в соответствии с авторским желанием или вопреки ему — социально-политический аспект безусловно в нем присутствует. Анализ конкретно-исторической ситуации и критика буржуазного общества, хотя бы и иносказательная, крепко связывают роман Голдинга с традициями реализма.
Интересен и другой аспект романа, также противопоставляющий «Повелителя мух» литературе модернизма. На него указывала В.В. Ивашева в книге «Английская литература. XX век», на нем же останавливает внимание и Г.В. Аникин: «...Страстное желание отыскать в человеке добро и опереться на него в борьбе со злом, якобы изначально присущим человеческой природе, отличает позицию Голдинга от экзистенциализма».
У некоторых исследователей романа можно встретить такую точку зрения: человек — зверь, и потому всегда творит зло. Нам концепция Голдинга видится иначе. Человек может и должен творить добро, потому что он не только «болен», но и «героичен». Но для этого необходимо самопознание, выработка внутреннего критерия добра и зла.
В «Повелителе мух» основной силой, препятствующей нравственному прогрессу, выступает незнание человеком себя, своей природы. Неспособность увидеть в себе добро и зло ведет к отсутствию личной, внутренней морали.
В «Повелителе мух» мальчики обладают системой моральных воззрений, считают, что одно «хорошо», а другое «плохо». Но эта система дана им извне, является продуктом негодной цивилизации и имеет силу только там, где есть другие «конвенции». На острове она недействительна, хотя и распадается не сразу, сохраняясь по инерции. Потому мальчики начинают жить по законам примитивного утилитаризма (которые привиты им все той же буржуазной цивилизацией), исходя при этом из искаженной картины мира, отчего их действия и оборачиваются против них.
Выход из положения для Голдинга — в становлении нравственной личности. С этим связано и решение проблемы положительного героя в романе.
Герой Голдинга Саймон понимает человека, сознает двойственность его природы, видит в нем существо «героическое и больное». Ту же болезнь — зверя в человеке — он ощущает и в себе, но, чувствуя себя одним из людей, любит их, готов пожертвовать ради них жизнью. В трактовку темы героизма в «Повелителе мух» вторгаются христианские мотивы. Знание человеческой природы у Саймона обусловлено прозрением, сам он, по мысли Голдинга, должен ассоциироваться - с фигурой Христа, на что писатель указывал в статье «Притча». Эпизоды, в которых Саймон играет главную роль, — разговор с Повелителем мух и поход на гору — соотносятся с эпизодами Евангелия.
Функция, которую автор предназначает в романе Саймону, тоже аналогична функции Христа в Священном Писании. Саймон должен принести людям Благую Весть и поплатиться за это жизнью. От этого мотива веет горькой иронией. Весть, которую несет Саймон, — это весть о звере в человеке, и мальчики тут же подтверждают ее, во время ритуальной пляски убивая героя.
Так в «Повелителе мух» Голдинг выстраивает христианскую концепцию героизма, воплощенную в образе Саймона.
Что же касается центрального персонажа романа Ральфа, то он героическими качествами не обладает. Его вера в демократию, закон и порядок наивна; его способность контролировать происходящее ничтожна мала; представление о добре и зле внутренне неорганично для него, привнесено извне, и поэтому в момент испытания он готов проявить оппортунизм. И тем не менее именно с образа Ральфа начинается другая концепция героизма в творчестве Голдинга, которую он развил в романе «Наследники».
Пройдя через ужасные испытания, Ральф «...рыдал о том, как темно сердце человеческое...». Он вынес из истории «трагический урок», понял, в чем сущность зла. Его знание — не плод откровения, как у Саймона; оно вытекает из познания внутреннего трагизма истории на своем опыте, и потому в нем — залог нравственного скачка. Осознав темноту, уже не так трудно увидеть и свет.
Эта концепция героизма, в «Повелителе мух» лишь намеченная, получает полное развитие в «Наследниках». Герой этого романа Туами, как бы продолжающий линию Ральфа, в результате «трагического урока» приходит к гуманистическому выбору человечности, противопоставленной злу.
Типическое обобщение определенных черт современного человека, сформировавшегося под влиянием трагического опыта мировых войн, в образах Ральфа и Туами очевидно. Таким образом, реалистические тенденции присутствуют и в решении Голдингом проблемы положительного героя, хотя и соседствуют с христианскими воззрениями.
Подводя итоги, отметим, что в сложном и неоднозначном романе Уильяма Голдинга «Повелитель мух» может быть отмечено влияние модернизма. Но при этом очень отчетливо выступают в нем реалистические тенденции, определяющие его особенность как одного из значительных произведений английской: литературы XX века.
Л-ра: Проблемы метода и жанра в зарубежных литературах. – Свердловск, 1982. – С. 17-25.
Произведения
Критика
