Джон Уэйн. Малое небо
(Отрывок)
Анне
Едва показались высокие стальные арки вокзала, поезд начал тормозить, зато в вагонах темп жизни стал быстрее. Только что пассажиры спокойно листали газеты или негромко переговаривались, а сейчас нетерпеливо поглядывали в окна, складывали вещи, вставали с мест и надевали пальто. Шестьдесят пять миль поезд шел, не сбавляя скорости, и в том, что теперь он замедлил ход, им чудилась какая-то волнующая новизна, похожая на прелюдию к самым неожиданным происшествиям.
Из яркого света осеннего дня состав не спеша вполз в ровный вокзальный полумрак. Колеса еще медленно вращались, а двери уже начали открываться, и в тот самый миг, когда поезд замер, они широко распахнулись, и, еле сдерживая нетерпение, пассажиры хлынули под стеклянную крышу платформы. В этом людском потоке оставался неприметным мужчина в темно-сером пальто и костюме того же цвета. Его лицо было умным и сдержанно добрым; высокий лоб и седеющие волосы с плешинкой на маковке скрывала мягкая темно-зеленая шляпа.
Направляясь к входу в метро, мужчина внезапно замедлил шаг возле ряда скамеек в зале ожидания, на лице его застыла вежливая, вопрошающая улыбка. Он увидел знакомого и подошел ближе к этому человеку, своему ровеснику, в плаще и серой твидовой кепке.
- Хелло, Артур! - радостно воскликнул он.
Десять лет назад он бы наверняка сказал: "Хелло, Джири!" - но, идя в ногу со временем, он усвоил новомодную привычку звать по имени даже малознакомых людей. Мужчина, с которым он поздоровался, сидел скрестив руки на груди и о чем-то напряженно думал; услышав приветствие, он поднял глаза, узнал окликнувшего и ответил:
- Хелло, Филип! С поезда?
- Да. А вы?
- Нет. - Джири молчал, с интересом глядя на собеседника и ожидая, что еще тот скажет.
- Понятно, - Филип слегка помялся. - Вы не хотите выпить со мной чашку кофе? Я частенько захожу в вокзальное кафе, там гораздо лучше, чем в поездах, да и дешевле.
- Точно. В кафе на первой платформе он крепче, - угрюмо подтвердил Джири. - А всюду тут дают какую-то бурду, куда хуже, чем в поезде. Что ж, - заключил он подымаясь, - время у меня есть. Пойдемте, выпьем по чашке.
Они прошли по перрону в кафе, и Джири заказал две чашки, отклонив вежливую просьбу Филипа Робинсона позволить ему расплатиться за себя самому. Они сели друг против друга и стали рассеянно оглядываться по сторонам, словно подыскивая тему для разговора.
- Так вы говорите, приехали не этим поездом?
- Нет, - ответил Джири. - Я тут уже порядочно.
Робинсон хотел что-то сказать, но не решился, поднес чашку к губам, сделал глоток, помедлил еще несколько секунд и наконец осмелел:
- Как вы себя чувствуете?
- Довольно сносно.
- Нас с Дженифер весьма огорчила вся эта история, - мягко заметил Робинсон.
Джири пожал плечами:
- А что оставалось делать?..
- Да, но... это всегда трудно дается. Где вы сейчас живете?
- В гостинице, - ответил Джири.
Робинсон помолчал, раздумывая, стоит ли продолжать разговор на такую тему. Он никогда не был близок с Джири. Вроде сказал достаточно - а просто обойти молчанием всю эту историю было бы невежливо.
- Вы ездите из города? - спросил он. - В институт, я имею в виду.
- Из института я ушел.
Это сообщение поразило Робинсона.
- Без вас им будет трудно.
Джири невозмутимо пил свой кофе, сдувая дрожащий парок над чашкой.
- Мне пора. - Робинсон сделал последний глоток и встал. - Вы идете? Я беру такси до Саут-Кенсингтона. Нам не по пути?
- Нет, благодарю, - улыбнулся Джири. - Я останусь тут.
Робинсон испытующе посмотрел на Джири. Неужели он решил провести на вокзале весь день? Заболел, что ли? Правда, выглядит он вполне нормально цветущий, элегантный, подтянутый. Значит, все в порядке, успокоился Робинсон и попрощался, сказав учтиво, что неплохо бы как-нибудь снова повидаться.
Когда Робинсон исчез из виду, Джири вышел на перрон, купил в киоске газету, пробежал глазами заголовки и не спеша вернулся в буфет к своему недопитому кофе. Официант, вестиндец, подвез тележку и забрал пустую чашку, но Джири продолжал сидеть за столиком, погруженный в чтение, обычная картина: спокойный мужчина средних лет, которому некуда торопиться.
Робинсон рассчитывал успеть на поезд, отходивший в половине пятого. Однако говорливый председатель затянул заседание комитета почти на три часа, хотя предполагалось, что оно продлится не больше двух; потом такси попало в пробку, и до вокзала он добрался только в самый час пик, что вконец вывело его из себя.
На улице смеркалось, помещения вокзала заливал холодный электрический свет. Вечер выдался туманный и знобкий. Если смотреть из теплого, удобного вагона, то погружающиеся в сумрак улицы кажутся знакомыми и безмятежными; желтые квадраты окон напоминают о домашнем уюте, о чае с гренками; потом, когда город уже позади, наслаждаешься зимним покоем темнеющих равнин; а сам вокзал - как пограничный пункт, как преддверие ада. Сгорбленные фигуры, изможденные лица, шаркающая походка - каждый влачит свое тело в потоке других таких же тел, заточенный в свое одиночество среди тысяч себе подобных. В равнодушном ожидании застыли поезда. Гигантские, словно гробы, локомотивы, жаркий запах машинного масла.
С "дипломатом", оттягивающим руку, Робинсон пристроился в длинной очереди у турникета, преградившего выход на платформу. Он смотрел на состав, нетерпеливо ожидая, когда можно будет наконец спокойно сесть на свое место. Казалось, пока контролер закомпостирует его билет, пройдет вечность. Очередь постоянно прорезали шныряющие по вокзалу пассажиры, длинный хвост то и дело распадался на отдельные кучки, пропуская бесконечную вереницу лениво ползущих почтовых тележек, которые тянул за собой небольшой красный автокар. Бестолковая суета была на руку ловкачам они смело вклинивались в голову очереди, и Робинсон, простояв почти двадцать минут, не сдвинулся с места. Раздражение его сменилось злостью; вытянув шею, он стал заглядывать поверх голов тех, кто стоял впереди. Он видел поезд, медлительного бестолкового контролера и вдруг - снова заметил Джири.
Джири стоял у турникета. Может, садился на тот же поезд? Непохоже. Джири не спеша прошагал мимо, в своей серой твидовой кепке он смахивал на респектабельного господина, вышедшего в осенний вечер прогуляться. Куда он собрался? Забыв о своем возмущении и даже о том, что спешит домой, Робинсон принялся наблюдать за Джири. Тот шел вдоль турникетов, а когда на его пути возникла толпа суетливых пассажиров, изменил направление и двинулся вместе с толпой, она несла его, словно волна пробку. Но вот перед ним выросла стена очереди, и тогда он так же спокойно пошел назад и стал прохаживаться около очереди, повернувшись спиной к турникету. Судя по всему, он не торопился уезжать.
Джири почти вплотную подошел к Робинсону, и тот отступил, опасаясь, что будет обнаружен. Робинсон решил понаблюдать за ним немного, не выдавая своего присутствия. Ни о чем не подозревающий Джири невозмутимо прошагал буквально в метре от него. Он оживленно глядел по сторонам, ничего не выпуская из поля зрения, словно шел на рыбалку. В какой-то момент Робинсон успокоил себя мыслью, что Джири ведет себя как вполне нормальный человек, просто ждет нужного поезда, потому и слоняется бесцельно по вокзалу, чтобы скоротать время. Робинсон поспешил уверить себя в этом - очень уж хотелось очутиться в вагоне и поехать домой. Очередь все-таки продвинулась вперед на три-четыре ярда, и он отчетливо увидел платформу, темную неподвижную громаду состава, тут же представил себе свой дом, садовую дорожку в полосках света, падающего из окон, огонь в камине, ужин и - о господи! собирающихся к столу гостей и домочадцев. Он обещал вернуться вовремя, чтобы жене не пришлось хлопотать одной. А тут этот Джири, бродит как лунатик, вызывающе неприкаянный. Ведь он, Робинсон, порядочный человек и не может наплевать на то, что происходит с Джири. Раз Джири в беде, ему надо помочь. Нельзя оставлять его одного в этом тревожном полумраке, никому не нужного, среди чужих людей.
Робинсон вышел из очереди. Стоявшие позади него тотчас заполнили пустоту, и цепочка сомкнулась. Обратной дороги нет. Узенький Рубикон перейден. Он позвонит жене, потом позаботится о Джири, а поезд уйдет без него.
Пока он следил за серой твидовой кепкой, маячащей в толпе, в нем росла уверенность, что Джири не ждет никакого поезда, и свидания он ни с кем не назначил, и не ищет никакого справочного бюро или парикмахерской, просто разгуливает по вокзалу, только и всего: _разгуливает по вокзалу_.
Робинсон стоял у телефонной будки, наблюдая за вереницей неподвижных затылков и профилей. Его поезд отойдет через девять минут, через семь, шесть, пять. Дверь открылась, теперь телефон свободен. С монеткой в руке Робинсон бросился в будку.
- Алло?
- Алло?
- Дженифер, это я, Филип.
- Что-нибудь случилось? Ты едешь домой? Надеюсь, ты не надумал _именно_ сегодня вечером...
- Послушай, дорогая. Это очень серьезно. Я только что встретил Артура Джири. Ему худо.
- Что значит худо? Разве нельзя все это выяснить по дороге?
- Он не едет со мной.
- Очень жаль. (Джулиан, не трогай! Пойди скажи Джулиану, чтобы он ничего не трогал. Быстрее!) Слушай, Филип, не волнуйся ты за Артура Джири. Приезжай домой.
- Дорогая, разреши, я объясню. Похоже, у него нервное расстройство. Слоняется просто так по вокзалу. Я еще утром видел его здесь - видно, он провел на вокзале целый день.
- С чего ты взял, что целый день? (Джулиан! Не трогай, кому говорю!!!) Он сам тебе сказал?
- Не совсем так.
- Что значит не совсем так? Ты что, не едешь шестичасовым? Что происходит?
- Вечером я с ним не говорил. Только _видел_. Короче говоря, я сейчас за ним слежу.
- Ты не говорил с ним, но уверен, что он провел целый день на вокзале, уверен только потому, что видел его утром и теперь он там же. Так, что ли?
- Дженифер, выслушай меня. Я звоню, чтобы сказать тебе, что не еду шестичасовым.
- Не едешь?! Неужели ты забыл, что Кит и Элис...
- Нет, не забыл, но я поеду следующим и буду дома полдевятого...
- Полдевятого?!
- Я должен отвести его к врачу, должен помочь ему. Хотя бы поговорить с ним и выяснить, что случилось...
- Филип, бога ради, поторопись, ты еще можешь успеть на шестичасовой, ты _нужен_ мне, неужели не ясно?
- Артур Джири...
- Ты женат на мне, а не на Артуре Джири, - прошипела сквозь зубы Дженифер. - У тебя есть обязанности передо мной и перед семьей. Раньше тебя почему-то не трогала судьба Артура Джири, а сейчас, стоило мне попросить...
Робинсона лихорадило, он нажал на рычаг и бросил трубку. Американец сказал бы - "сыграл отбой". Да, он сыграл отбой, бросил трубку, а ведь это его жена, с ней он прожил девятнадцать лет. Что для жены звучит оскорбительнее? Бросил трубку. Сыграл отбой. Он толкнул дверь и отправился на поиски Джири.
Серая кепка все еще маячила возле киоска. Поезд прогудел на прощание, и Робинсону в этом гудке почудилась насмешка. Он коснулся плеча Джири и взволнованно выдавил:
- Добрый вечер.
- Опять встретились, - раздался беспечный ответ. Джири был воплощением покоя в этом море суеты.
- Опоздал на поезд, - объяснил Робинсон. - Чертовски неприятно, у нас сегодня вечером гости. Жена будет... - Он даже взмок. - Пойдемте выпьем пива, если вы тоже ждете.
В конце фразы Робинсон слегка приподнял брови, как бы желая, чтобы Джири понял деликатный намек его полувопроса. Робинсон остался доволен собой - намек прозвучал весьма ненавязчиво, без тени фамильярности, зато Джири может воспользоваться случаем и объяснить, как сочтет нужным, отчего он до сих пор еще на вокзале. Но Джири словно и не подозревал о том, что от него ждут объяснений.
- В кафе сейчас не протолкнуться, - ответил он. - Но думаю, мы что-нибудь найдем. Вон то, мне кажется, самое подходящее.
Он кивнул в сторону вывески над дверями в углу зала ожидания: "Спиртные напитки", и они отправились туда. Лавируя среди людей, то и дело сталкиваясь с ними, Робинсон чувствовал, что в нем закипает гнев. Раз уж попал в такой переплет, и все ради того, чтобы помочь Джири, пусть тот хотя бы не артачится.
В кафе стояла банная духота. У левого края стойки продавали чай и кофе, у правого - спиртное. Народу было полно. Одни поспешно хватали рюмки и залпом выпивали содержимое, словно их поезд вот-вот отойдет, другие бережно обнимали рюмки пальцами и угрюмо зыркали по сторонам, словно опоздали на поезд и теперь должны торчать здесь уйму времени. Посетителей обслуживали двое пожилых флегматичных барменов; хотя и неторопливо, но они делали свое дело исправно, ни на что не отвлекаясь. Робинсон и Джири заказали пиво. Молча подождали, когда их обслужат, потом с трудом выбрались из толпы, разыскали в углу зала банкетку, на которой им удалось уместиться вдвоем - тесновато, зато по крайней мере можно поговорить.
- Будьте здоровы, - сказал Робинсон.
- И вы будьте.
Робинсон выпил, затем посмотрел Джири прямо в глаза.
- Надеюсь, вы не сочтете меня назойливым. Все нормально?
- Не понимаю.
- Я хочу спросить, - пояснил Робинсон, взвешивая каждое слово, - у вас все нормально?
Джири задумался.
- Разве я неважно выгляжу?
- Сознаюсь, я не сел на поезд, поскольку тревожусь за вас.
- Весьма тронут, Филип. Спасибо.
- Послушайте, - Робинсон расправил плечи, - боюсь, мы рискуем запутаться в недомолвках.
- Слишком сильно сказано, - улыбнулся Джири.
- Не сочтите за труд сообщить мне, - решительно продолжал Робинсон, сколько времени вы провели на вокзале?
- Девять дней.
Наступила пауза. Наконец Робинсон выдавил из себя:
- Девять _дней_?
К своему стыду, он почувствовал явное облегчение, прямо от сердца отлегло. Да, Джири _действительно_ сошел с ума! И Дженифер непременно простит ему, что он не успел к ужину.
- Но почему? Почему? - с горячностью спросил он, спеша погасить эту отвратительную вспышку радости.
- Меня это устраивает.
- Но... - Робинсон в недоумении развел руками. - Вы же не станете утверждать, что провели на вокзале все _девять суток_?
- Нет, - ответил Джири. - Я ночую в гостинице. Спать ложусь в одиннадцать. По утрам не тороплюсь: сюда прихожу обычно полдесятого.
- В какой гостинице?
- В привокзальной.
- Стоп. Дайте разобраться, - сказал Робинсон. - Вы ночуете в привокзальной гостинице и целыми днями гуляете по платформам?
- Иногда гуляю, иногда сижу. А ем в кафе, их тут хватает. И вам теперь могу посоветовать, куда лучше пойти.
- Нельзя ли узнать, зачем вы это делаете?
- Я мог бы объяснить, - ответил Джири, - но при всем моем почтении к вам, Филип, не вижу причины, почему я обязан делать это.
- Тогда ответьте мне только на один вопрос. Вы что-то изучаете здесь, обследуете? Чего ради вы здесь торчите?
- Вы хотите сказать, послал ли меня сюда кто-нибудь. Нет, никто. Я на вокзале по своей доброй воле.
- Вы собираете какую-нибудь информацию?
- Не в том смысле, какой вы подразумеваете.
- Что ж, - сказал, вставая, Робинсон. - Если вам хочется находиться здесь - дело ваше. Но, полагаю, вы догадываетесь, как это выглядит со стороны.
- А как?
- Так, словно у вас расстроены нервы и вы не в состоянии поступать разумно, - резко ответил Робинсон.
- Поступать разумно, - повторил Джири. - Вы, надеюсь, вкладываете в это понятие конкретный смысл. Или же хотите сказать - поступать, как все?
- Не запутывайте нашу беседу еще больше, Артур. Вы отлично понимаете, что я имею в виду.
- Если бы на всех больших вокзалах постоянно жили сотни людей, вы бы привыкли к этому и не считали это неразумным, - заметил Джири. - Вы ведь на каждом шагу сталкиваетесь с куда более странными явлениями и принимаете их.
Робинсон порывисто поднялся. Вечер испорчен, дома теперь мира не восстановишь несколько недель, если не месяцев, а этот Джири, человек, которому он от души желал добра, отказывается от помощи. Он смотрел на серую твидовую кепку Джири - спокойствие, которым от нее веяло, приводило его в бешенство.
- Что ж, Артур. Я опоздал на поезд, потому что встревожился за вас, но, судя по всему, вы считаете, что я понапрасну теряю время.
- Я тронут вашим вниманием. И мне было приятно побеседовать с вами. Жаль, что вы опоздали на поезд.
- Знаете, что меня больше всего пугает в вас? - Робинсон наклонился к Джири. - Ваше _спокойствие_.
Джири взял свой стакан и отхлебнул немного.
- А почему бы мне не быть спокойным? Вы спросили меня, сколько времени я уже на вокзале, и я подумал: лучше сказать правду, чем играть в прятки. Я ведь знаю, вы чуткий, доброжелательный человек. Вы не будете стараться упечь меня в психушку только из-за того, что я поступаю не так, как обычно поступают другие.
- Раз уж речь зашла о психушке, - гнев Робинсона еще не остыл, - могу сказать, что я думаю по этому поводу. Если вы останетесь на вокзале, вы сойдете с ума. Бесконечные толпы людей, отсутствие удобств и крыши над головой - все это доконает вас. Бога ради, смейтесь надо мной, но через три месяца вы свихнетесь.
- Хотите поспорим? - с улыбкой спросил Джири.
- С удовольствием, - ответил Робинсон. - Только каким образом я получу свой выигрыш, когда вам выдадут свидетельство о невменяемости?!
Это слово - "свидетельство" - вырвалось у Робинсона нечаянно. Лучше было бы сдержаться, оставить его при себе, ведь и так все ясно. Оба на секунду замолкли, потом Джири спросил:
- Вы в самом деле так считаете?
- Я считаю, - размеренно произнес Робинсон, - что у вас сильное нервное истощение, вы переутомлены и потому, вероятно, не в силах судить, что вам на пользу, а что во вред.
- Иначе говоря, я душевнобольной, - заключил Джири. Снова наступила пауза. Он нарушил ее первым: - Вы были знакомы с Джеффри Уинтерсом?
- Где-то слышал это имя. А я мог его знать?
- Он был микробиологом.
- Что же с ним произошло?
- Джеффри был бесконечно одинок, другого такого я не встречал. Он говорил, что в разладе со всем миром и ничего не может с этим поделать. Привязан он был лишь к нескольким людям, больше всего, мне кажется, к своей жене и ко мне. Но ведь этого мало. Он чувствовал себя так, словно бОльшую часть суток проводил вне земной цивилизации, на какой-то другой планете, где, кроме него, не было ни одной живой души.
- Что с ним случилось?
- Он покончил с собой, - без всякого выражения ответил Джири.
Робинсон снова наклонился к нему:
- Зачем вы рассказали мне об этом?
- Предположим, Джеффри нашел способ избавиться от этого ужасного одиночества, хоть и несколько странный. Не лучше ли было оставить его в покое и не принуждать вернуться к тому, что вы называете разумным образом жизни, тем самым обрекая его на невыносимое одиночество? В итоге как-то утром он отравился на своей кухне.
Робинсон продолжал стоять, склонясь над Джири и пристально всматриваясь в его лицо.
- Что вы пытаетесь мне внушить? Что покончите с собой, если вам не разрешат оставаться на вокзале?
- Нет, конечно. - Джири рассмеялся. Казалось, все это искренне забавляло его. - Ничего такого я о себе не говорил и вовсе не желаю, чтобы мне приписывали подобные глупости. Просто я вам рассказал случай, в котором модель разумного поведения, как вы это называете, не очень-то помогла.
Робинсон выпрямился.
- Пожалуй, я пойду. Вы недвусмысленно дали мне понять, чтобы я не вмешивался не в свое дело. А с другой стороны, ни с того ни с сего вспоминаете о судьбе своего друга, покончившего с собой от одиночества. Вот что у вас на уме, и тем не менее вы утверждаете, что здоровы.
- Вовсе я не утверждал. Кто нынче может этим похвастать? Вы снова договариваете за меня.
- Ладно, я пойду.
- Как хотите, Филип, но ваш поезд не так уж и скоро. Может, посидим и закажем еще пива? Народ схлынул, и мы мирно побеседуем.
- О чем? - спросил Робинсон. - О самоубийстве?
Он выскочил на перрон, решительно прошел через здание вокзала и зашагал по грязным улочкам с ветхими постройками. Куда глаза глядят, лишь бы вырваться из этого кошмара. Он вернется минут за пять до отхода поезда, не раньше. Он не намерен снова сталкиваться с Джири. Жалость, недоумение, раздражение, тревога переполняли его, потом вдруг нахлынула бесконечная усталость и поглотила все остальное. Длинный день сегодня выпал.
Джири вернулся в кафе, заказал стакан портера и не спеша развернул вечернюю газету.
Джири потягивал в кафе портер, а тем временем его жена - в шестидесяти пяти милях от него - разговаривала по телефону.
Красивой Элизабет Джири никогда не была. В молодости она обладала, как принято выражаться, привлекательностью, в сорок - почти не утратила этого качества. На лице - ни морщинки, а округлость бедер лишь придавала ей аппетитность, удачно сочетавшуюся с несокрушимым душевным спокойствием. Рядом с телефоном лежал блокнот, на каждой страничке которого умещались дела трех дней, сейчас она заглядывала в него не потому, что договаривалась о встрече, а так, по привычке.
- Спасибо. Я справлюсь, - говорила она. - В сущности, все идет своим чередом, и дети в порядке, единственная перемена в моей жизни - буду работать только за деньги. Я уже беседовала в министерстве, просила, чтобы меня взяли в штат, мне обещали подыскать что-нибудь не позднее Нового года. Так что _это_ улажено.
- Вы весьма храбрая женщина, - отвечала собеседница; в сущности, ее вовсе не интересовали беды Элизабет. Она звонила по делам комитета, в котором они обе состояли. Миссис Джири входила в несколько комитетов. - Не представляю, как бы я справилась на вашем месте.
- Справились бы, дорогая, жизнь бы заставила. Одно утешает: даже в наше ужасное время такое случается не часто. Большинство мужей не бросают своих жен. Встречаются, конечно, люди вроде Артура, им вдруг втемяшивается в голову, что они должны уйти из дома и жить сами по себе...
Даме на другом конце провода очень хотелось выведать, не ушел ли Артур Джири к какой-нибудь девице, и она буквально вцепилась в слова "сами по себе", решив проверить, правду ли ей говорят.
- Как же он один? Представить себе не могу.
- У меня нет такой информации, - отрезала Элизабет Джири, заглядывая в блокнот. - Пока мой адвокат не сочтет нужным связаться со мной, я даже не стану узнавать, где Артур живет. В материальном отношении он поступил, что называется, порядочно - оставил нам с детьми наличными, сколько мог, - она закончила, как подобает "храброй женщине", - и пока я больше ни о чем не позволяю себе думать.
- Конечно, конечно, я понимаю вас, - отвечала собеседница, гадая, означает ли услышанное, что Артур Джири ушел к любовнице, имеющей в банке небольшой капитал. Тихоня небось, такие всегда тихони, размышляла она. - Я вас не подведу, подготовлю эти данные ко вторнику, Элизабет, а тем временем вы, может быть, познакомитесь с теми, кто будет проводить опыты, и разузнаете, что они намерены делать. - Тебя, звучало в ее словах, это немножко отвлечет, бедняжка, без мужа ведь теперь.
- Мне они обещали представить отчет ко вторнику, - сказала миссис Джири. Хлопнула дверь, она оглянулась и увидела свою пятнадцатилетнюю дочь Анджелу. Только она так влетает в дом. - Простите, мне пора уходить. У вас еще что-нибудь?
Элизабет резко оборвала разговор, и ее коллега, поспешив заверить, что ей все теперь ясно, попрощалась. Четким, уверенным жестом миссис Джири положила трубку и целиком переключила свое внимание на дочь.
- Мамочка, - заканючила Анджела, - ты все еще не решила?
Миссис Джири вздохнула. Не успела Анджела остаться без отца (во всех отношениях), как стала уговаривать ее переехать в Лондон.
- Ведь мы жили в этом гадком захолустье из-за того, что у папы здесь институт. Не понимаю, почему теперь мы не можем устроиться, как все нормальные люди?
- А что, нормальные люди живут только в Лондоне? - спросила миссис Джири. Она хотела, чтобы в голосе ее была слышна ирония, но поняла, что это не очень удалось. В глубине души она и сама сознавала, что глупо не жить в столице государства, гражданином которого ты являешься. В таком городе есть возможность расширить свой кругозор, а именно широта кругозора привлекала ее в людях. Потому-то ей и не удалось остудить пыл Анджелы своей отрезвляющей, ледяной иронией.
- Анджела, дорогая, - голос ее окреп, - ты прекрасно знаешь, что теперь не время обсуждать подобные вопросы. Мы пока ничего не решили. В принципе я не против переезда в Лондон, но сначала надо во всем разобраться. Если мы с твоим отцом будем разводиться, - она произнесла слово "разводиться" небрежным, будничным тоном, словно говорила о факте, который следует принимать как таковой и не более того, - мы, конечно, решим и финансовые вопросы. А на что нам можно рассчитывать, я не представляю, особенно теперь, поскольку, как я слышала, твой отец ушел из института.
- Мамочка, - спросила Анджела, вертя головой, чтобы увидеть свою спину, - почему папа от нас уехал?
- Я уже говорила тебе, дорогая. Не знаю. В возрасте твоего отца мужчины иногда совершают странные поступки. Ему ведь сорок пять, - добавила миссис Джири, стараясь быть точной.
Теперь Анджела пыталась взглянуть себе на спину через другое плечо. Очень хотелось увидеть, хорошо ли сидит новое платье.
- И он ничегошеньки не сказал? Просто поднялся и ушел без единого словечка?
- Дорогая, у тебя в спальне большое зеркало. Что ты вертишься, как волчок? Он сказал, что ему одиноко.
- Одиноко? - Анджела выпрямилась и посмотрела на мать. - Мы же все время были с ним!
- Так он сказал.
- А жить одному, выходит, не так одиноко?
- Не знаю. Для меня это такая же загадка, как и для тебя.
- Мам, а он _один_ живет? - осенило Анджелу.
- Насколько мне известно, один, - с завидным самообладанием ответила миссис Джири.
- Но ты не знаешь точно? Спорим, скоро выяснится, что он опять собирается жениться. Может, на моей ровеснице. Мужчины ведь так обычно поступают, да? Ох уж эти мужчины... Вот увидишь, как он стушуется, когда станет знакомить меня с ней. Наверняка он тратит кучу денег и шикарно одевает ее, так что она знает себе цену... Если бы мне новую юбку, одну-единственную. А ты все тянешь, тянешь, целую вечность...
- Анджела, детка, - сказала миссис Джири, вставая со стула. - Зачем ты клянчишь у меня кожаную юбку, она ведь в три-четыре раза дороже обычной, у тебя в голове все перемешалось: юбка и сумасбродные фантазии о браке твоего отца с пятнадцатилетней девчонкой, о вашем соперничестве и борьбе за отцовскую любовь. Мне остается лишь сказать, что тебе пора в постель. В твоем возрасте надо побольше отдыхать.
Дэвид лежал у себя наверху в спальне, натянув простыню до подбородка. Он отчего-то проснулся, и теперь вот никак не удавалось заснуть снова. И он решил поразмышлять о том, о сем. Ведь только ночью и можно подумать, а днем - быстрей вставай, быстрей собирайся, быстрей беги в школу, торчишь там целый день, потом домой за уроки, а там и спать пора. Дэвид ненавидел такую жизнь; одно утешало - вечно так не будет. Это папа ему сказал. Однажды, давным-давно, когда ему было лет семь или даже шесть, папа заметил, что он ходит кислый, посадил к себе на колени и поговорил с ним. "Знаешь, жизнь меняется, - сказал он. - Проходит несколько лет, и она меняется, становится совсем другой. И нет такого несчастья, которое длилось бы вечно. Так что шагай вперед, не унывай. Запомнил?" Дэвид ответил "да" и вправду запомнил отцовские слова.
Комнату заливал мягкий свет ночника. Дэвид немного подумал об отце, но очень скоро переключился на уток. Он часто ходил кормить их на круглый пруд в парке. Неподалеку от пруда протекала речка, и утки иногда разнообразия ради перелетали туда поплавать, но каждый раз возвращались на свой пруд. Когда Дэвид был совсем маленьким, на пруд его водил кто-нибудь из домашних, а теперь он ходит туда сам. На кухне у него был мешочек, в который он собирал остатки хлеба и печенья; все это он уже делал сам.
Утки качались на воде, как игрушечные лодки. На самом деле там были утки и селезни. Он знал про это. Только никогда не увидишь, как они занимаются этим. Может, ночью, как люди. Самое удивительное в селезнях их окраска, перышки так и переливаются на свету, пока они плавают. Пятна бензина на гладкой мутной воде. Заросли высохшего камыша зимой.
Почему так весело кормить уток? Бросишь им хлеба, и они начинают отнимать его друг у друга, нырять за ним. Порой ему казалось, что какой-нибудь утке почти ничего не доставалось; те, что проворнее и смелее, выхватывали корм прямо у нее из-под носа. Тогда он принимался бросать хлеб специально для той, невезучей. Если же ей все равно не перепадало, он хитрил - бросал несколько кусков подальше от стаи, чтобы невезучка подплыла туда, а уж там ей свобода. Интересно - бросишь кусочек вбок, а утка за ним, как за магнитом. Все равно что шахматные фигуры переставляешь. Или все равно что бог. Бог может выбрать кого-нибудь и повести его одной дорогой - где болезнь подстерегает, или другой - где счастье ожидает. Так и здесь. Захочешь - можно заставить утку оторваться от стаи и стать доброй. А захочешь - можно сделать, что она разозлится. Гоняй ее по пруду и все время бросай кусочки хлеба впереди нее, но чуть дальше, чтобы она не сумела их сразу схватить: пока подплывет - они уже утонули. А бедняжка плывет и плывет голодная. Бог тоже мог бы так сделать, если б захотел. Но утки не умеют молиться. А если б умели, что бы они просили?
Он - вроде как бог, но он будет добрым богом. Утки привыкнут к нему и поймут, что раз Дэвид бросает им хлеб, так это для того, чтобы они ели, а не для того, чтобы заставить их гоняться за кормом. И тогда на крошечном пятачке вселенной, на круглом пруду с густым камышом, восторжествуют добро и справедливость.
Он расскажет об этом папе. Папе понравится его план. Если только они увидятся когда-нибудь, он непременно ему скажет: пруд с утками счастливое место. Это я так сделал. И тогда папа обязательно улыбнется ему.
- Спасибо, дорогая, я не голоден, - сказал Филип Робинсон жене. - Я подумал, что тебе, вероятно, будет легче не ждать меня с ужином, и перекусил по дороге.
- Я держала для тебя ужин на огне, - сердито бросила она в ответ. Безусловно, если бы не гости - Кит и Элис Доултон, - жена обрушила бы на него огонь всего оружия, которым располагают женщины.
- Прошу прощения, - улыбнулся Робинсон гостям. - Дженифер, надеюсь, объяснила, почему я задержался.
- Там что-то приключилось с Артуром Джири, - ответил Кит Доултон, спокойный коротышка, куривший трубку под стать его росту.
- Надеюсь, сейчас он уже в безопасности, - подхватила Элис Доултон, стараясь по мере сил разрядить обстановку. Ей было абсолютно безразлично, что случилось с Артуром Джири, безразличие это проглядывало в каждом ее слове, как проглядывают сквозь тонкий лист бумаги буквы, напечатанные на обратной стороне. - Вам удалось успокоить его?
- О, в этом не было никакой нужды! - воскликнул Робинсон, наливая себе изрядную порцию виски. Он старался не смотреть на жену. - Его спокойствию позавидуешь.
- Я так поняла, что он не соглашается покинуть вокзал, - продолжала Элис. - Мы уж представили себе, как он воюет с полицией.
- Никто и не пытался силой выпроводить его оттуда, хотя бы потому, что никто не знает, что он проводит там дни и ночи напролет.
- Никто, кроме тебя, - ядовито вставила жена.
- У нас же свободная страна, - бесстрастно заметил Доултон.
- Сумасшествие не имеет никакого отношения к свободе, Кит. - Виски придало Робинсону смелости, он говорил отрывисто и уверенно.
- Сумасшествие? - Глаза Доултона округлились. - Полагаете, даже так?
- А мне послышалось, вы сказали, что он совершенно спокоен, - вмешалась Элис Доултон.
- Ну и что же, все зависит от того, о какой форме сумасшествия говорит Филип, - сказал ее муж. - Как известно, при некоторых формах больной внешне абсолютно спокоен.
- У него маниакальное состояние или еще что-нибудь? - спросила Элис Доултон. - По-моему, скорее всего, он нарочно придумал какую-нибудь небылицу и заморочил Филипу голову.
Естественно, думал Робинсон, у такой женщины на все готовы словесные клише. Откинувшись на спинку кресла, он разглядывал своих гостей, полуприкрыв глаза, испытывая почти наслаждение от острой неприязни к этим людям. Миссис Доултон была тощей, похожей на птицу, нос клювиком, таких в юности называют "малышка", "живчик". Ее миниатюрная фигурка весьма гармонировала с коротенькой фигуркой мужа; парочка эта, казалось, выпорхнула на прогулку из кукольного домика. Они сидели в деревянных позах, словно игрушки, и были готовы болтать о Джири так же, как о сенсации, вычитанной из газет.
Дженифер Робинсон, высокая, надменная женщина, чье выражение лица, как правило, почти ничего не выражало, оставаясь непроницаемым, даже когда она радовалась или сердилась, спросила у Элис Доултон:
- Элис, а для чего Артуру Джири придумывать?
- Вы же знаете, - с готовностью ответила миссис Доултон, - он ушел из дома.
- Они расстались с женой, это ясно, - сказал Робинсон. - По-моему, это ни для кого не секрет.
- Ну так вот, - продолжала Элис Доултон, - будет развод, наймут детективов, судебный чиновник подготовит дело, начнутся всякие разбирательства. - В глазах ее забегали огоньки, она обожала смаковать подобные темы. - Естественно, что, встретив на Паддингтонском вокзале знакомого, Артур Джири тут же решил замести следы.
Робинсону лень было отвечать, и разговор снова поддержала Дженифер:
- Вы знаете его жену? Меня знакомили с ней как-то, но я не запомнила ее имени.
- Элизабет, - тотчас ответила миссис Доултон. - Я не знаю ее, но кто-то, помнится, рассказывал мне, как она прелестна и какой у них чудный дом. Я даже запомнила слово в слово: "Элизабет Джири удивительно организованная женщина, не знаю ей равных".
- Сомнительный комплимент, - заметил Доултон с улыбкой.
- Знаю, что у тебя на уме, - парировала жена. - Любая женщина с чувством долга перед мужем и семьей для тебя питон, чудовище какое-то, норовящее задушить всех домочадцев. Ведь так, я угадала?
Мужчины воображают, что в доме все делается само собой, - добавила Дженифер Робинсон. - Они уверены, что, когда уходят утром по своим делам, мы сушим волосы или листаем журналы, а в доме все получается само собой.
Объединенные возмущением по поводу угнетенного положения женщины в семье, обе дамы сурово смотрели на своих мужей.
- Вернемся к Артуру Джири, - начал Доултон. Все ждали, что он скажет дальше, а он принялся раскуривать трубку-коротышку; пришлось дожидаться, пока он сделает затяжку, одну, другую, третью, и табак потемнеет. Наконец он бросил спичку и закончил фразу: - Лично я не принимаю версии Элис. Не станет он ничего придумывать, поскольку это легко проверить. Если он все время торчит на вокзале, значит, живет либо в привокзальной гостинице, либо в какой-нибудь другой поблизости, и детектив сможет все выяснить за полчаса.
- При чем тут детективы? - Терпение Робинсона лопнуло. - Да все детективы мира сойдутся на одном: Артур Джири попал в беду. Это ясно как день. Я не слишком хорошо с ним знаком, не берусь судить, что с ним произошло, но, видно, ему несладко и он потерял способность трезво оценивать происходящее.
- И поэтому он живет на вокзале, - усмехнулась миссис Доултон. - Он что, зациклился на поездах и всем прочем?
- Интересно, как он устроился с финансами, - сказал Доултон. - Я к тому, что, зная это, можно судить, насколько он утратил связь с реальностью.
- С чего вы взяли? - возразил Робинсон. - Некоторые сохраняют поразительную трезвость мысли в финансовых вопросах, но живут при этом в мире чистейших фантазий.
- И все же, - продолжал Доултон, попыхивая трубкой, - если он оставил жене достаточно денег, значит, чувство долга в нем не притупилось.
- Нет, _притупилось_, - упрямо перебила Элис Доултон. - Уйти из дома, свалить все заботы на жену - это безответственно с любой точки зрения. Деньги еще не все, если хочешь знать, Кит.
Робинсон снова налил себе виски, не обращая внимания на жену, которая слегка вскинула брови. Он чувствовал, что еще немного - и они признают душевнобольным его самого.
- Послушайте, не про то мы говорим...
- Джулиан, - резко перебила его миссис Робинсон, - ты давно там?
Все посмотрели на полуоткрытую дверь. Растрепанный мальчик в пижаме, босой, замер в темном холле футах в шести от двери.
- Входи, Джулиан, - снизошла миссис Робинсон.
Фигурка нехотя приблизилась к дверной щели. Джулиан оглядел присутствующих, но в гостиную не вошел.
- Почему ты не в постели? - спросила миссис Робинсон.
- Мне хочется есть. Спустился, чтобы взять печенье.
- И что же - взял?
Джулиан, помедлив, разжал руку - на ладони лежала недоеденная половинка печенья.
- Иди наверх. Спокойной ночи, - мягко сказал отец.
- Спокойной ночи. Папочка!
- Да?
- Ты укроешь меня?
- Ты уже большой, - вмешалась миссис Робинсон.
- Но у меня все сбилось в кровати.
- Пойдем поглядим, - сказал Робинсон и поднялся. Жена и так вне себя, оттого, что он опять поступал ей наперекор, хуже не станет; он знал, она не любит, когда их девятилетний сын вдруг начинает вести себя как маленький. Но он-то понимал, каково Джулиану. Мир такой неуютный и холодный, кому иногда не хочется, чтобы его уложили в постель и поцеловали?! Он поднимался по лестнице за Джулианом, и хрупкое тельце ребенка неожиданно вызвало прилив жалости в сердце этого бесстрастного человека. Он представил себе Артура Джири в тревожном полумраке вокзала: одинокий, затерянный в ледяном море времени, Джири вдруг начинает понимать, что обречен цепляться изо всех сил за немую, мертвую и мрачную скалу - за этот вокзал. Артуру Джири когда-то тоже было девять, как сейчас Джулиану. Робинсон ужаснулся при мысли, что Джулиан живет в том самом мире, который довел Джири, человека преуспевающего и талантливого, до такого состояния... Он поцеловал мальчика, аккуратно подоткнул одеяло (постель сбилась самую малость) и, преисполненный твердой решимости, вернулся в гостиную.
- Я знаю, что надо делать, - сказал он.
- Господи, да сколько же можно об этом Артуре Джири, - возмутилась жена. - Мы говорили уже совсем о другом, и, поверь, нам было не скучно.
Робинсон не сводил с нее глаз.
- Можешь говорить о чем угодно. А я пойду звонить Морису Блейкни.
- Морису Блейкни? - Доултон наморщил лоб. - Сотруднику Грейсона?
Местную психиатрическую клинику, официально называвшуюся "Больница и клиника Чарльза Грейсона", все именовали просто "Грейсон".
- Он принимает больных и без направления, - добавил Робинсон и стоя допил виски. - Мы с Дженифер немного знаем его.
- Ты собираешься позвонить ему и рассказать об Артуре Джири? недоверчиво спросила Дженифер.
- Если он дома. Если нет, позвоню завтра утром. Нельзя терять времени.
- Боишься, что Артур Джири бросится под поезд или совершит еще что-нибудь?
- Что Артур Джири может сделать, а что нет, меня не касается, - отвечал Робинсон, сознавая, что, если теперь не настоит на своем, жена так и будет командовать им всю жизнь. - Я только знаю, что он болен и об этом следует известить врача-специалиста.
- Будьте осмотрительней, - предупредил Доултон. - Как бы с вас не взыскали за оскорбление личности.
Он робко улыбнулся, сжав зубами трубку.
- По мне, лучше пусть взыщут, чем думать, что я был рядом и не помог больному.
Он вышел в холл, где находился телефон, надел очки и набрал номер доктора Блейкни.
В привокзальной гостинице Джири снимал номер с ванной. Поначалу он было хотел взять себе другой, но дня через два решил, что иметь для ночного отдыха уютный уголок с маленькими удобствами вовсе не помеха его жизни на вокзале.
Было одиннадцать вечера того самого дня, когда Джири встретился с Робинсоном. Он только что принял ванну и обтирался полотенцем. Уже приготовил пижаму - собирался лечь пораньше. Стал вытирать спину - и вдруг понял, что ложиться так рано нельзя. За весь день он ни с кем словом не перекинулся. Ранним утром, разглядывая витрины киоска, он наткнулся на интересную книжку, автор которой в свое время работал с ним в одном институте. Книжка была научно-популярная, но в ней были кое-какие свежие мысли, и Джири давно собирался ее прочитать. Купив книжку, он тут же, за завтраком, начал читать, да так и читал целый день и размышлял над ней. Вот время незаметно и пробежало, а сейчас, стоя возле кровати, он почувствовал, что его тянет к людям, и решил спуститься в кафе выпить чего-нибудь на сон грядущий.
Он начал одеваться. Чашку чая или кофе? И то и другое взбодрит его, потом не уснешь, а пить на ночь алкоголь, чтобы успокоиться, у англичан не принято. Горячее молоко? Блестящая идея. Надо бы прихватить с собой фляжку и плеснуть в молоко чуточку виски. Конечно, чтоб никто не заметил, а то ведь у англичан так не принято. Он даже улыбнулся, завязывая галстук. Горячее молоко, люди, глоток виски, ну, может, пролистать еще раз книжку бывшего коллеги. Там есть кое-какие места, которые он хотел перечитать внимательнее. Тогда она прочно осядет в мозгу, и можно будет не спеша поразмыслить над ней.
Джири сунул в карман плаща фляжку с отличным шотландским виски. Умиротворенный и довольный, он спустился в лифте и вышел на вокзал. Там еще толпился народ. Платформы пустеют лишь после полуночи. Но Джири после полуночи, как правило, уже в постели.
Он толкнул дверь ближайшего кафе. На вокзале их три, а это - самое неуютное - закрывалось позже остальных. Ясно, администрация решила, может и не отдавая себе в этом отчета, что опоздавшие пассажиры должны радоваться тому, что есть, и вовсе не обязательно предоставлять к их услугам просторное и радующее взгляд помещение. Джири частенько заглядывал в это кафе, там было два зала. Пройдешь с подносом вдоль стойки, где тебя обслужат, по проходу, отгороженному перилами, и можно сесть за столик в этом же зале или перейти под аркой в соседний. Наверняка это помещение, как и вся старая часть вокзала, предназначено было для других целей. Зато из-за стойки второй зал не был виден, поэтому можно разрешить себе какую-нибудь вольность, например после одиннадцати часов плеснуть виски в стакан горячего молока, официанты не заметят.
По этой и другим схожим причинам посетители предпочитали второй зал, там им никто не мешал. Хватившие лишку заходили сюда вздремнуть часок-другой, уронив на столик голову. Бродяги обменивались тумаками, а подростки в темноте под столиками покупали и продавали героин.
Джири взял стакан горячего молока, прошел во второй зал, сел и осмотрелся. Ему хотелось понять, что именно делает зал таким отталкивающе уродливым. Остановиться на чем-нибудь было трудно, здесь все уродливо формой, цветом или тем и другим вместе. Да, глаз задержать не на чем: в этот притон стекались люди усталые и издерганные, странно еще, подумал Джири, что прямо здесь не происходят то и дело самоубийства.
Ему-то было очень даже весело. Он устроился в дальнем углу и видел весь зал как на ладони - и наконец понял, что самое безобразное тут - стулья, стоявшие у противоположной стены. Их металлические ножки были привинчены к полу, плоские вращающиеся сиденья обтянуты искусственной кожей. Джири разглядывал стулья, и казалось, они доверительно делились с ним всеми тайнами современного массового общества. Ты не имеешь права двигать стулья по залу: они закреплены на одном определенном, положенном им месте, но ты можешь их вертеть. Куцая свобода! Ничего для утешения, все - для удобства. Металлические стулья-грибы скалились, как вставные зубы, в зловещей ухмылке.
Джири не спеша опустил руку в карман и нащупал фляжку. Отвинтил крышку и, отмерив ровно Две порции виски, вылил их в горячее, исходящее паром молоко. Он вообще любил выпить немного виски на ночь; но теперь главное не пристраститься к выпивке. Не поддаваться искушению увеличить вечернюю дозу.
Закончив эту операцию, он завинтил крышку, поднес стакан к губам и тут сообразил, что к нему кто-то обращается.
- Вот это в самом деле друг в этакую холодрыгу. Это уж как пить дать.
Джири обернулся. Старик ирландец весьма дорожил такой дружбой, это было заметно по его тяжелому багровому носу и желтым полуприкрытым белкам глаз. Он расплылся в радостной улыбке и проковылял к столику Джири.
- Что и говорить, богом забытая страна, - заметил он, проворно выхватив фляжку из рук Джири, - негде горло промочить, коли устал и на сердце тяжко.
Он понес было фляжку к губам, но Джири сжал его запястье.
- Налей себе сколько хочешь, но из горла пить не стоит.
Ирландец понимающе хихикнул:
- Боишься, лишнего тяпну? Но ты вроде бы сказал "да", и на том спасибо. Бог простит коннемаров, они-то прямо из ведер хлестали. - Он взял оставленную кем-то чашку, понюхал ее. - Хм. Чай. Сойдет. Если бы кофе, другую бы нашел. А чай доброму солоду не помеха. - Он набулькал почти полчашки. - За твое доброе сердце. Хоть и англичанин, а с понятием к ближнему. Сразу видать, порядочный человек. Пускай господь хранит мою Коннемару. Мою отчизну. Неплохо бы теперь податься туда.
- Неплохо бы, - кивнул Джири.
- Сердце у тебя доброе. Перевелись нынче башковитые люди. Вот раньше славное было время. Слишком много черных расплодилось по стране. А белый человек работы себе найти не может, готов на четыре точки встать, что твоя лошадь.
Произведения
Критика
