Том Стоппард. Аркадия
(Отрывок)
Пьеса в двух действиях
Действующие лица
(в порядке появления на сцене)
ТОМАСИНА КАВЕРЛИ — тринадцать, позже шестнадцать лет.
СЕПТИМУС ХОДЖ — ее домашний учитель, двадцать два года, позже двадцать пять лет.
ДЖЕЛАБИ — дворецкий, среднего возраста.
ЭЗРА ЧЕЙТЕР — поэт, тридцать один год.
РИЧАРД НОУКС — специалист по ландшафтной архитектуре, среднего возраста.
ЛЕДИ КРУМ — около тридцати пяти лет.
КАПИТАН БРАЙС — офицер Королевского флота, около тридцати пяти лет.
ХАННА ДЖАРВИС — писательница, под сорок.
ХЛОЯ КАВЕРЛИ — восемнадцать лет.
БЕРНАРД СОЛОУЭЙ — профессор, под сорок.
ВАЛЕНТАЙН КАВЕРЛИ — между двадцатью пятью и тридцатью.
ГАС КАВЕРЛИ — пятнадцать лет.
ОГАСТЕС КАВЕРЛИ — пятнадцать лет.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и художественную ценность.
Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно узнаём, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать намек: свет, небо, ощущение пространства.
Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг — стулья с прямыми жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину дополняет одна лишь конторка — не то для черчения, не то для чтения. Ныне вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь, на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность помещения. В боковых стенах по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.
На сцене двое. Каждый занят своим делом — среди книг, бумаг, гусиных перьев и чернильниц. Ученица — Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними — по книге. У нее — тонкий учебник элементарной математики. У него — толстый, новехонький, большого формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги Септимуса хранятся в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы ничего не потерялось.
У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит пресс-папье.
На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.
Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?
Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.
Томасина. И все?
Септимус. Нет… конкретнее — бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи… caro, carnis… женской плоти…
Томасина. Это грех?
Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие греховно, — это плотский грех, QED. Мы, если помните, встречали слово caro в "Галльской войне". "Бритты жили на молоке и мясе" — "lacte et carne vivunt". Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.
Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?
Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней теоремы Ферма?
Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.
Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает. Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею ваш ум хотя бы ненадолго — пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел бы не отвлекаться.
Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?
Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре куда больше карнального, чем в сочинении "Ложе Эроса".
Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном объятии.
Септимус(помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился — с кем?
Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.
Томасина. Что значит "с кем"?
Септимус. Ах, ну да… Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто же, интересно, принес на хвосте эту новость?
Томасина. Господин Ноукс.
Септимус. Ноукс?!
Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.
Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?
Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером возле конюшни.
Септимус. …где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.
Томасина. Септимус! Ты о чем?!
Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит, муж госпожи Чейтер.
Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А теперь и ты.
Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?
Томасина. Кто? Ноукс?
Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.
Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать. Она-то помнила, что я рядом, — сама разрешила мне перед уроком доесть вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь, Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер — это бельведер, а не кладовка с мясными тушами.
Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.
Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?
Септимус. Означает.
Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?
Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма…
Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?
Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?
Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?
Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное объятие — это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает, что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n больше двух.
Пауза.
Томасина. Брррр!!!
Септимус. Брр не брр, но такова теорема.
Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.
Септимус. Весьма признателен, миледи, весьма признателен. А госпожа Чейтер спускалась утром к завтраку?
Томасина. Нет. Расскажи еще о совокуплении.
Септимус. Вот о совокуплении добавить нечего.
Томасина. Это то же, что любовь?
Септимус. Гораздо лучше.
Одна из боковых дверей ведет в музыкальную комнату.
Но сейчас открывается не она, а та, что напротив, и входит дворецкий Джелаби.
Джелаби, у меня урок.
Джелаби. Простите, господин Ходж, но господин Чейтер просил передать вам письмо незамедлительно.
Септимус. Ладно, давайте. (Забирает письмо.) Спасибо. (Затем, чтобы дворецкий поскорее вышел, повторяет.) Спасибо, Джелаби.
Джелаби(настойчиво). Господин Чейтер велел мне прийти с ответом.
Септимус. С ответом? (Вскрывает письмо. Конверта как такового нет, но послание сложено, обернуто в чистую бумагу и запечатано. Септимус небрежно отбрасывает обертку и пробегает глазами письмо.) Что ж, мой ответ таков: по обыкновению и долгу службы — на коей я нахожусь у его сиятельства — до без четверти двенадцать занят обучением дочери его сиятельства. Как только я закончу — и если господин Чейтер к тому времени не раздумает — буду всецело к его услугам в… (заглядывает в письмо) оружейной комнате.
Джелаби. Спасибо, сэр, так и передам.
Септимус складывает письмо и помещает его между страниц "Ложа Эроса".
Томасина. Джелаби, что сегодня на обед?
Джелаби. Вареный окорок с капустой, миледи, и рисовый пудинг.
Томасина. У-у, какая дрянь.
Джелаби выходит.
Септимус. Что ж, с господином Ноуксом все ясно. Он мнит себя джентльменом, философом-эстетом, кудесником, которому подвластны горы и озера, а под сенью дерев ведет себя как самый настоящий ползучий гад.
Томасина. Септимус, представь, ты кладешь в рисовый пудинг ложку варенья и размешиваешь. Получаются такие розовые спирали, как след от метеора в атласе по астрономии. Но если помешать в обратном направлении, снова в варенье они не превратятся. Пудингу совершенно все равно, в какую сторону ты крутишь, он розовеет и розовеет — как ни в чем не бывало. Правда, странно?
Септимус. Ничуть.
Томасина. А по-моему, странно. РАЗмешать не значит РАЗделить. Наоборот, все смешивается.
Септимус. Так же и время — вспять его не повернуть. А коли так — надо двигаться вперед и вперед, смешивать и смешиваться, превращая старый хаос в новый, снова и снова, и так без конца. Чтобы пудинг стал абсолютно, неоспоримо и безвозвратно розовым. Вот и весь сказ. Это называют свободой воли или самоопределением. (Он поднимает черепашку и переносит ее на несколько дюймов, точно она — его пресс-папье — посмела отползти по своим делам с бумаг, которые призвана удерживать.) А ну-ка, сидеть!
Томасина. Септимус, как ты думаешь, Бог — ньютонианец?
Септимус. Итонианец? Выпускник Итона? Боюсь, что так. Впрочем, справьтесь у вашего братца. Пускай подаст запрос в палату лордов.
Томасина. Нет же, Септимус, ты не расслышал! Ньютонианец! Как по-твоему, первая до этого додумалась?
Септимус. Нет.
Томасина. Но я же еще ничего не объяснила!
Септимус. "Если все — от самой далекой планеты до мельчайшего атома в нашем мозгу — поступает согласно ньютонову закону движения, в чем состоит свобода воли?" Так?
Томасина. Нет, не так.
Септимус. "В чем состоит промысел Божий?"
Томасина. Опять не так.
Септимус. "Что есть грех?"
Томасина (презрительно). Да нет же!
Септимус. Ну хорошо, слушаю.
Томасина. Если остановить каждый атом, определить его положение и направление его движения и постигнуть все события, которые не произошли благодаря этой остановке, то можно — очень-очень хорошо зная алгебру — вывести формулу будущего. Конечно, сделать это по-настоящему ни у кого ума не хватит, но формула такая наверняка существует.
Септимус(помолчав). Верно. (Еще пауза.) Верно, и, насколько я понимаю, вы действительно додумались до этого первая. (Помолчав, с усилием.) На полях своей «Арифметики» Ферма написал, что он нашел превосходное доказательство теоремы, но поля слишком узки, и оно не помещается. Записку нашли уже после его смерти, и с этого дня…
Томасина. А-а! Тогда все понятно!
Септимус. Не чересчур ли вы самонадеянны?
Дверь внезапно и несколько резко открывается. Входит Чейтер.
Господин Чейтер! Вам, должно быть, неточно передали мой ответ. Я буду свободен без четверти двенадцать — если это вас устроит.
Чейтер. Не устроит! Мое дело безотлагательно, сэр!
Септимус. В таком случае вы, вероятно, заручились поддержкой его сиятельства лорда Крума, и он также считает, что ваше дело важнее образования его дочери?
Чейтер. Не заручился. Но, если угодно, я договорюсь.
Септимус(помолчав). Миледи, прошу вас удалиться в музыкальную комнату. Вместе с Ферма. Найдете доказательство теоремы — получите лишнюю ложку варенья.
Томасина. Увы, Септимус, ее не докажешь. Он оставил записку на полях, чтобы свести вас всех с ума. Пошутил.
Томасина выходит.
Септимус. Итак, сэр, в чем состоит столь безотлагательное дело?
Чейтер. Полагаю, вы и сами знаете. Вы оскорбили мою жену.
Септимус. Оскорбил? Полноте! Это не в моей натуре, не в моих правилах, и, наконец, я восхищен госпожой Чейтер и это решительно не позволяет мне ее оскорблять.
Чейтер. Наслышан о вашем восхищении, сэр! Вы оскорбили мою жену в бельведере вчера вечером!
Септимус. Ошибаетесь. В бельведере происходило нечто иное. Я совершал с вашей женой акт любви, а отнюдь не оскорблял ее. Она сама попросила об этой встрече, у меня и записка сохранилась, поищу, если угодно. Может, какой-то подлец осмелился заявить, что я не удовлетворил просьбу дамы и не пришел на свидание? Клянусь, сэр, — это гнусный поклеп!
Чейтер. А вы — гнусный развратник! Готовы погубить репутацию женщины из-за собственной низости и трусости! Но со мной это не пройдет! Я вызываю вас, сэр!
Септимус. Чейтер! Чейтер, Чейтер! Мой милый, любезный друг!
Чейтер. Не смейте называть меня другом! Я требую сатисфакции! Удовлетворения!
Септимус. Сперва госпожа Чейтер требует удовлетворения, теперь — вы… Не могу же я, в самом деле, удовлетворять семейство Чейтеров с утра до ночи! Что до репутации вашей жены — она незыблема. Ее ничем не погубить!
Чейтер. Негодяй!
Септимус. Поверьте, это чистая правда. Госпожа Чейтер полна живости и очарования, голос ее мелодичен, шаг легок, она — олицетворение всех прелестей, которые общество столь высоко ценит в существах ее пола, — и все же главная и самая известная ее прелесть состоит в постоянной готовности. Готовности столь жаркой и влажной, что даже в январе в этих тайниках можно выращивать тропические орхидеи.
Чейтер. Идите к черту, Ходж! Я не намерен это слушать! Вы будете драться или нет?
Септимус(твердо и бесповоротно). Нет! В этом мире существуют всего два-три первоклассных поэта, и я не хочу убивать одного из них из-за откровенных поз, которые некто подсмотрел в бельведере. А репутацию этой женщины не защитить даже отряду вооруженных до зубов мушкетеров, приставленных стеречь ее денно и нощно.
Чейтер. Ха! Я — первоклассный?! Вы всерьез? Кто же остальные? Ваше мнение?… А, черт! Нет, не надо, Ходж! Не заговаривайте мне зубы, льстец! Так вы и в самом деле так считаете?
Септимус. Считаю. То же я ответил бы Мильтону — будь он жив. Кроме отзыва о жене, разумеется…
Чейтер. Ну а среди живых? Господин Саути?
Септимус. В Саути я бы всадил пулю не раздумывая.
Чейтер(печально кивая). Да-да, он уже не тот… Меня восхищал «Талаба», но "Мэдок"!.. (хихикает) Господи спаси! Впрочем, мы отвлеклись, а дело безотлагательно. Итак, вы воспользовались прелестями госпожи Чейтер. Это плохо. Но еще хуже, что все вокруг — от конюха до посудомойки…
Септимус. Какого черта? Или вы не слышали, что я сказал?
Чейтер. Слышал, сэр. И слова ваши — не скрою — мне приятны. Видит Бог, истинный талант не ценят по достоинству, если носитель его не отирается среди писак и литературных поденщиков, не входит в свиту Джеффри, не обивает пороги "Эдинбургского…"
Септимус. Дорогой Чейтер — увы! — они судят о поэте по месту, отведенному ему за столом лорда Холланда!
Чейтер. Вы правы! Как вы правы! И как бы я хотел узнать им того мерзавца! Представляете, он высмеял мою драму в стихах «Индианка» на страницах "Забав Пиккадилли".
Септимус. Высмеял «Индианку»? Я храню ее под подушкой и достаю, когда меня мучает бессонница! Это лучший лекарь!
Чейтер(довольно). Вот видите! А какой-то прохвост обозвал ее «Индейкой» и написал, что не скормил бы ее даже своему псу! Что ее не спасут ни гарнир, ни подлива, ни ореховая начинка. Госпожа Чейтер прочитала и залилась слезами, сэр. И не подпускала меня к себе целых две недели! О! Это напомнило мне о цели моего визита…
Септимус. Новая поэма несомненно увековечит ваше имя!
Чейтер. Вопрос не в этом!
Септимус. Здесь и вопроса нет! Что стоят происки жалкой литературной клики в сравнении с мнением всей читающей публики? "Ложу Эроса" обеспечен триумф.
Чейтер. Такова ваша оценка?
Септимус. Таково мое намерение.
Чейтер. Намерение? Как — намерение? Какое намерение? Ничего не понимаю…
Септимус. Видите ли, мне прислали один из пробных оттисков. Прислали на рецензию, но я намерен опубликовать не рецензию, а нечто большее. Пора наконец установить ваше первенство в английской литературе.
Чейтер. Да? Ну, что ж… Конечно… Это очень… А вы уже написали?
Септимус(с едким сарказмом). Еще нет.
Чейтер. А-а… И сколько времени потребуется?…
Септимус. Для столь значительной статьи необходимо: во-первых, внимательно перечитать вашу книгу, обе книги, несколько раз, вкупе с произведениями других современных авторов — дабы всем воздать по заслугам. Я работаю с текстами, делаю выписки, прихожу к определенным выводам, а затем, когда все готово и душа моя и мысли пребывают в спокойствии и согласии…
Чейтер(проницательно). А госпожа Чейтер знала об этом перед тем, как она… как вы…
Септимус. Весьма вероятно.
Чейтер(торжествующе). Ни за чем не постоит! Все дл меня сделает! Теперь-то вы поняли эту любящую натуру?! Вот это женщина! Вот это жена!
Септимус. Потому я и не хочу делать ее вдовой.
Чейтер. Капитан Брайс говорил в точности то же самое!
Септимус. Капитан Брайс?
Чейтер. Господин Ходж! С нетерпением жду рецензии! Позвольте надписать ваш экземпляр! Так, чем бы?… А, вот перо леди Томасины…
Септимус. Так вы познакомились с лордом и леди Крум, потому что стрелялись с братом ее сиятельства?
Чейтер. Нет! Все оказалось наветом, сэр, уткой! Но благодаря этой счастливой ошибке мне покровительствует теперь брат графини, капитан флота Его Величества. Не уверен, кстати, что сам господин Вальтер Скотт может похвастаться столь высокими связями. Зато я — почетный гость в поместье Сидли-парк.
Септимус. Что ж, сэр, вы получили прекрасную сатисфакцию.
Чейтер окунает перо в чернильницу и принимается подписывать книгу.
Появляется Ноукс. В руках у него рулоны чертежей. Чейтер пишет, не поднимая головы. Ноукс замечает двоих у стола. Он в замешательстве.
Ноукс. Ой! Простите…
Септимус. А! Господин Ноукс! Любитель мерзостей земных! Мой отважный соглядатай! Где же ваша подзорная труба?
Ноукс. Прошу покорно… я думал, ее сиятельство… простите…
В полнейшем смятении он пятится к двери, где его настигает голос Чейтера.
Чейтер выразительно и громко читает дарственную надпись.
Чейтер. "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, — от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809 года". (Передает книгу Септимусу.) Вот, сэр, сможете показывать внукам!
Септимус. О, я не заслуживаю столь лестных слов! Верно, Ноукс?
Их беседу прерывает появление за стеклянными дверями, ведущими в сад, леди Крум и капитана Эдварда Брайса, офицера Королевского флота. Говорить леди Крум начинает еще снаружи.
Леди Крум. Ах, нет! Только не бельведер! (Она входит в сопровождении Брайса. В руках у него альбом в кожаном переплете.) Господин Ноукс! Что я слышу?
Брайс. И не только бельведер! И до лодочного павильона добрался, и до китайского мостика, и до кустов акации, и…
Чейтер. Клянусь Богом, сэр! Это невозможно!
Брайс. Спроси господина Ноукса.
Септимус. Господин Ноукс, это чудовищно!
Леди Крум. Рада услышать возражения именно от вас, господин Ходж.
Томасина(приоткрыв дверь из музыкальной комнаты). Теперь мне можно вернуться?
Септимус(пытаясь прикрыть дверь). Еще не пора…
Леди Крум. Пусть останется. Дурной пример отвратит лучше, чем сто назиданий.
Брайс кладет альбом на конторку и открывает его. Это работы Ноукса, который, судя по всему, является ревностным почитателем "Красных книг" Хамфри Рептона.
Слева располагаются акварели, изображающие пейзаж «до», а справа «после». Страницы искусно вырезаны, так что новая часть пейзажа при перелистывании накладывается на старую — хотя сам Рептон делал ровно наоборот.
Брайс. Что ты устроил из Сидли-парка? Место отдыха благородного джентльмена или притон корсиканских бандитов?
Септимус. Не стоит преувеличивать, сэр.
Брайс. Но это насилие! Самое настоящее насилие!
Ноукс(запальчиво). Таков современный стиль.
Чейтер(он, так же как и Септимус, пребывает в заблуждении). Да, таков стиль, хотя об этом можно только пожалеть.
Томасина подходит к конторке и внимательно рассматривает акварели.
Леди Крум. Господин Чейтер, вы всегда всем потакаете. Я взываю к вам, господин Ходж!
Септимус. Мадам! Я сожалею о бельведере, я искренне сожалею о бельведере и — до определенной степени — о лодочном павильоне. Но китайский мостик! Какая нелепость! Что до кустов акации — исключено! Меня возмущает само предположение! Господин Чейтер, неужели вы поверите этому не в меру озабоченному садоводу, которому под каждым кустом мерещится карнальное объятие?
Томасина. Септимус! Речь не о карнальном объятии, правда, маменька?
Леди Крум. Ну разумеется, нет! А ты-то что смыслишь в карнальных объятиях?
Томасина. Все! Спасибо Септимусу! На мой взгляд, господин Ноукс предлагает превосходный проект сада. Настоящий Сальватор!
Леди Крум. Что она мелет?
Ноукс(не разобравшись, чем возмущена Леди Крум). Сальватор Роза, ваше сиятельство. Художник. И в самом деле, характернейший пример живописного стиля.
Брайс. Ходж, изволь объясниться!
Септимус. Ее устами глаголет не опыт, а невинность.
Брайс. Ничего себе невинность! Девочка моя, моя разрушенная невинность, он тебя погубил?
Пауза.
Септимус. Отвечайте дядюшке.
Томасина(Септимусу). Чем разрушенная невинность отличается от разрушенного замка?
Септимус. Подобные вопросы лучше адресовать господину Ноуксу.
Ноукс(выспренне). Разрушенный замок живописен.
Септимус. В том-то вся и разница. (Обращается к Брайсу.) Я преподаю девочке классических авторов, и кто, если не я, разъяснит ей значения употребляемых ими слов?
Брайс. Ты — ее наставник, и главная твоя цель — подольше продлить ее неведение.
Леди Крум. Не жонглируй парадоксами, Эдвард, не то падешь жертвой собственного остроумия. Томасина, пойди к себе в спальню.
Томасина(направляясь к двери). Хорошо, маменька. Я не хотела подводить тебя, Септимус, прости. Похоже, кое-что девочкам понимать разрешается — к примеру, всю алгебру до последней формулы, — а кое-что запрещается. Не дают, например, разобраться, что значит обхватывание руками мясной туши. Только когда девочка вырастет и обзаведется собственной тушей…
Леди Крум. Минуточку!
Брайс. О чем она?
Леди Крум. О мясе.
Брайс. О каком мясе?
Леди Крум. Томасина, пожалуй, останься. Похоже, в живописном стиле ты разбираешься лучше нас всех. Господин Ходж, невежество должно походить на пустой сосуд, готовый наполниться из колодца истины, а не на полный похабщины сундук. Господин Ноукс, теперь мы наконец слушаем вас.
Ноукс. Благодарю, Ваше сиятельство…
Леди Крум. Вы изобразили чудесное превращение. Я ни за что не узнала бы собственный сад, не нарисуй вы его «до» вашего вторжения и «после». Только взгляните! Слева знакомая всем пасторальная утонченность английского сада, а справа вздыбился мрачный таинственный лес, громоздятся утесы, темнеют развалины — там, где и построек-то никогда не было; среди скал бурлят потоки где прежде не было ни ручейка, ни камешка — только крикетные лунки. Моя гиацинтовая долина стала приютом для духов и гоблинов; поперек китайского мостика — который считают более китайским, чем мостик в лондонском Кью-гарден, да и в самом Пекине, — валяется оплетенный вереском упавший обелиск…
Ноукс(дрожащим, блеющим голоском). У лорда Литтла точно такой же…
Леди Крум. Прикажете и мне терпеть подобные невзгоды? Лорда Литтла я этим не спасу. Господи, а это что? Что за сарай вы ставите вместо бельведера?
Ноукс. Эрмитаж, мадам. Иными словами, скит, приют отшельника.
Леди Крум. Я в полном недоумении.
Брайс. Но он неправильной формы.
Ноукс. Совершенно справедливо, сэр. Асимметрия — основополагающий принцип живописного стиля…
Леди Крум. Но Сидли-парк живописен и без ваших ухищрений. Склоны холмов зелены и покаты. Деревья стоят купами и прелестно смотрятся с любой стороны. Ручей берет свое начало в чаше холмов, в безмятежном зеркальном озере, и струится голубой лентой среди полей, где там и сям мирно пасутся барашки. Короче, все устроено со вкусом, природа естественна и прелестна, какой и задумал ее Создатель. И я, вторя художнику, восклицаю: "Et in Arcadia ego!" Здесь я в Аркадии, Томасина.
Томасина. Да, маменька. Допустим.
Леди Крум. Чем она недовольна? Моим вкусом или моим переводом?
Томасина. И то и другое поправимо, маменька. А вот с географией у вас полный провал.
Леди Крум. С девочкой что-то стряслось. Буквально за ночь! Во всяком случае, вчера я за ней никаких странностей не замечала. Сколько тебе стукнуло сегодня?
Томасина. Тринадцать лет и десять месяцев, маменька.
Леди Крум. Тринадцать лет и десять месяцев… Гм… Рановато. Дерзить ей не подобает еще по крайней мере полгода. А иметь свое мнение и вкус в таком возрасте вообще не пристало. Господин Ходж, вы — безусловный виновник происшедшего. Вернемся к вашим затеям, господин Ноукс…
Ноукс. Благодарю, ваше сия…
Леди Крум. Вы, по-моему, слишком увлеклись романами госпожи Радклиф. И сад ваш списан с "Замка Отранто" или "Тайн Удольфо"…
Чейтер. Миледи, "Замок Отранто" написал Хорас Уолпол.
Ноукс(восхищенно). Уолпол? Здешний садовник?
Леди Крум. Господин Чейтер, покуда вы наш гость — дорогой гость, — автором "Замка в Отранто" будет тот, на кого укажу я. Иначе какой смысл принимать гостей?
Слышатся отдаленные выстрелы.
Что ж, палят уже на склоне холма… Я сама поговорю с лордом Крумом насчет сада… Обсудим… (Выглядывает в окно.) О! Ваш друг подстрелил голубя, господин Ходж. (Громко.) Браво, сэр!
Септимус. Думаю, это добыча вашего супруга или сына, миледи. Мой однокашник никогда не был охотником.
Брайс(выглядывает в окно). Верно! Его убил Огастес! Браво, мальчик!
Леди Крум(уже снаружи). Пойдемте же! Где мои адъютанты?
Брайс, Ноукс и Чейтер послушно идут следом.
Чейтер задерживается лишь на мгновение — пожать Септимусу руку.
Чейтер. Мой дорогой, дорогой господин Ходж!
Чейтер выходит. Выстрелы слышны снова, гораздо ближе.
Томасина. Пах! Пах! Пах! Я расту под звуки ружейной пальбы, точно ребенок в осажденном городе. Круглый год — голуби и грачи, с августа — тетерева на дальних холмах, потом фазаны, куропатки, бекасы, вальдшнепы, кулики. Пах! Пах! Пах! А после — отстрел нагульного скота. Папеньке не нужен биограф, вся его жизнь — в охотничьих книгах.
Септимус. Календарь убоя. Смерть повсюду, даже "здесь, в Аркадии…"
Томасина. Подумаешь, смерть… (Окунает перо в чернила и идет к конторке.) Подрисую-ка отшельника. Что за эрмитаж без отшельника? Септимус, ты влюблен в мою мать?
Септимус. Вам не следует быть умнее старших. Это невежливо.
Томасина. А я умнее?
Септимус. Да. Гораздо.
Томасина. Прости, Септимус. Я не нарочно. (Прекращает рисовать и достает из кармана конвертик.) В музыкальную комнату заходила госпожа Чейтер. Принесла для тебя записку — чрезвычайной секретности, важности и срочности. Я должна передать ее секретно, срочно и… Слушай, а от карнального объятия не трогаются умом?
Септимус(забирая письмо). Непременно. Спасибо. Все, познаний на сегодня предостаточно.
Томасина. Вот та-а-ак… Он у меня похож на Иоанна Крестителя в пустыне.
Септимус. Весьма живописно.
Издали слышится голос леди Крум. Она зовет Томасину. Та срывается с места и убегает в сад — веселая беззаботная девочка.
Септимус вскрывает письмо госпожи Чейтер. Смяв конверт, отбрасывает его в сторону. Читает, складывает и сует листок между страниц "Ложа Эроса".
Произведения
Критика
