Уильям Фолкнер. Шум и ярость
(Отрывок)
7 апреля 1928 года
Через забор, в просветы густых завитков, мне было видно, как они бьют. Идут к флажку, и я пошел забором. Ластер ищет в траве под деревом в цвету. Вытащили флажок, бьют. Вставили назад флажок, пошли на гладкое, один ударил, и другой ударил. Пошли дальше, и я пошел. Ластер подошел от дерева, и мы идем вдоль забора, они стали, и мы тоже, и я смотрю через забор, а Ластер в траве ищет.
– Подай клюшки, кэдди1! – Ударил. Пошли от нас лугом. Я держусь за забор и смотрю, как уходят.
– Опять занюнил, – говорит Ластер. – Хорош младенец, тридцать три годочка. А я еще в город таскался для тебя за тортом. Кончай вытье. Лучше помоги искать монету, а то как я на артистов пойду вечером.
Они идут по лугу, бьют нечасто. Я иду забором туда, где флажок. Его треплет среди яркой травы и деревьев.
– Пошли, – говорит Ластер. – Мы там уже искали. Они сейчас не придут больше. Идем у ручья поищем, пока прачки не подняли.
Он красный, его треплет среди луга. Подлетела птица косо, села на него. Ластер швырнул. Флажок треплет на яркой траве, на деревьях. Я держусь за забор.
– Кончай шуметь, – говорит Ластер. – Не могу же я вернуть игроков, раз ушли. Замолчи, а то мэмми не устроит тебе именин. Замолчи, а то знаешь что сделаю? Съем весь торт. И свечки съем. Все тридцать три свечки. Пошли спустимся к ручью. Надо найти эту монету. Может, из мячиков каких каких-нибудь подберем. Смотри, где они. Вон там, далеко-далеко. – Подошел к забору, показал рукой: – Видишь? Сюда не придут больше. Идем.
Мы идем забором и подходим к огороду. На заборе огородном наши тени. Моя выше, чем у Ластера. Мы лезем в пролом.
– Стой, – говорит Ластер. – Опять ты за этот гвоздь зацепился. Никак не можешь, чтоб не зацепиться.
Кэдди отцепила меня, мы пролезли. «Дядя Мори велел идти так, чтобы никто нас не видел. Давай пригнемся, – сказала Кэдди. – Пригнись, Бенджи. Вот так, понял?» Мы пригнулись, пошли через огород, цветами. Они шелестят, шуршат об нас. Земля твердая. Мы перелезли через забор, где хрюкали и дышали свиньи. «Наверно, свиньям жалко ту, что утром закололи», – сказала Кэдди. Земля твердая, в комках и ямках.
«Спрячь-ка руки в карманы, – сказала Кэдди. – Еще пальцы, отморозишь. Бенджи умный, он не хочет обморозиться на рождество».
– На дворе холод, – сказал Верш. – Незачем тебе туда.
– Что это он, – сказала мама.
– Гулять просится, – сказал Верш.
– И с богом, – сказал дядя Мори.
– Слишком холодно, – сказала мама. – Пусть лучше сидит дома. Прекрати, Бенджамин.
– Ничего с ним не случится, – сказал дядя Мори.
– Бенджамин, – сказала мама. – Будешь бякой – отошлю на кухню.
– Мэмми не велела водить его в кухню сегодня, – сказал Верш. – Она говорит, ей и так не управиться со всей этой стряпней.
– Пусть погуляет, – сказал дядя Мори. – Расстроит тебя, сляжешь еще, Кэролайн.
– Я знаю, – сказала мама. – Покарал меня господь ребенком. А за что – для меня загадка.
– Загадка, загадка, – сказал дядя Мори. – Тебе надо поддержать силы. Я тебе пуншу сделаю.
– Пунш меня только больше расстроит, – сказала мама. – Ты же знаешь.
– Пунш тебя подкрепит, – сказал дядя Мори. – Закутай его, братец, хорошенько и погуляйте немного.
Дядя Мори ушел. Верш ушел.
– Замолчи же, – сказала мама. – Оденут, и сейчас тебя отправим. Я не хочу, чтобы ты простудился.
Верш надел мне боты, пальто, мы взяли шапку и пошли. В столовой дядя Мори ставит бутылку в буфет.
– Погуляй с ним полчасика, братец, – сказал дядя Мори. – Только со двора не пускай.
– Слушаю, сэр, – сказал Верш. – Мы его дальше двора никуда не пускаем.
Вышли во двор. Солнце холодное и яркое.
– Ты куда? – говорит Верш. – Ушлый какой – в город, что ли, собрался? – Мы идем, шуршим по листьям. Калитка холодная. – Руки-то спрячь в карманы, – говорит Верш. – Примерзнут к железу, тогда что будешь делать? Как будто в доме нельзя тебе ждать. – Он сует мои руки в карманы. Он шуршит по листьям. Я слышу запах холода. Калитка холодная.
– На вот орехов лучше. Ух ты, на дерево сиганула. Глянь-ка, Бенджи, – белка!
Руки не слышат калитки совсем, но пахнет ярким холодом.
– Лучше спрячь руки обратно в карманы.
Кэдди идет. Побежала. Сумка мотается, бьет позади.
– Здравствуй, Бенджи, – говорит Кэдди. Открыла калитку, входит, наклонилась. Кэдди пахнет листьями. – Ты встречать меня вышел, да? – говорит она. – Встречать Кэдди? Почему у него руки такие холодные, Верш?
– Я говорил ему: в карманы спрячь, – говорит Верш. – Вцепился в калитку, в железо.
– Ты встречать Кэдди вышел, да? – говорит Кэдди и трет мне руки. – Ну что? Что ты хочешь мне сказать? – От Кэдди пахнет деревьями и как когда она говорит, что вот мы и проснулись.
«Ну что ты воешь, – говорит Ластер. – От ручья их опять будет видно. На. Вот тебе дурман». Дал мне цветок. Мы пошли за забор, к сараю.
– Ну что же, что? – говорит Кэдди. – Что ты хочешь Кэдди рассказать? Они его услали из дому – да, Верш?
– Да его не удержишь, – говорит Верш. – Вопил, пока не выпустили, и прямо к воротам: смотреть на дорогу.
– Ну что? – говорит Кэдди. – Ты думал, я приду из школы и сразу будет рождество? Думал, да? А рождество послезавтра. С подарками, Бенджи, с подарками. Ну-ка, бежим домой греться. – Она берет мою руку, и мы бежим, шуршим по ярким листьям. И вверх по ступенькам, из яркого холода в темный. Дядя Мори ставит бутылку в буфет. Он позвал: «Кэдди». Кэдди сказала:
– Веди его к огню, Верш. Иди с Вершем, – сказала Кэдди. – Я сейчас.
Мы пошли к огню. Мама сказала:
– Он замерз, Верш?
– Нет, мэм, – сказал Верш.
– Сними с него пальто и боты, – сказала мама. – Сколько раз тебе велено снимать прежде боты, а потом входить.
– Да, мэм, – сказал Верш. – Стой смирно.
Снял с меня боты, расстегнул пальто. Кэдди сказала:
– Погоди, Верш. Мама, можно, Бенджи еще погуляет? Я его с собой возьму.
– Не стоит его брать, – сказал дядя Мори. – Он уже сегодня нагулялся.
– Не ходите оба никуда, – сказала мама. – Дилси говорит, что на дворе становится еще холоднее.
– Ах, мама, – сказала Кэдди.
– Пустяки, – сказал дядя Мори. – Весь день сидела в школе, надо же ей подышать свежим воздухом. Беги гуляй, Кэндейси.
– Пусть и он со мной, мама, – сказала Кэдди. – Ну пожалуйста. Иначе он ведь плакать будет.
– А зачем было при нем упоминать о гулянье? – сказала мама. – Зачем тебе надо было входить сюда? Чтобы дать ему повод опять меня терзать? Ты сегодня достаточно была на воздухе. Лучше сядь с ним здесь и поиграйте.
– Пусть погуляют, Кэролайн, – сказал дядя Мори. – Морозец им не повредит. Не забывай, что тебе надо беречь силы.
– Я знаю, – сказала мама. – Никому не понять, как страшат меня праздники. Никому. Эти хлопоты мне не по силам. Как бы я хотела быть крепче здоровьем – ради Джейсона и ради детей.
– Ты старайся не давать им волновать тебя, – сказал дядя Мори. – Ступайте-ка оба, ребятки. Только ненадолго, чтобы мама не волновалась.
– Да, сэр, – сказала Кэдди. – Идем, Бенджи. Гулять идем! – Она застегнула мне пальто, и мы пошли к дверям.
– Значит, ты ведешь малютку во двор без ботиков, – сказала мама. – Полон дом гостей, а ты хочешь его простудить.
– Я забыла, – сказала Кэдди. – Я думала, он в ботах.
Мы вернулись.
– Надо думать, что делаешь, – сказала мама. Да стой ты смирно, сказал Верш. Надел мне боты. – Вот не станет меня, и тогда придется тебе о нем заботиться. – Теперь топни, сказал Верш. – Подойди поцелуй маму, Бенджамин.
Кэдди подвела меня к маминому креслу, мама обхватила мне лицо руками и прижала к себе.
– Бедный мой малютка, – сказала она. Отпустила. – Вы с Вершем хорошенько смотрите за ним, милая.
– Да, мэм, – сказала Кэдди. Мы вышли. Кэдди сказала: – Можешь не ходить с нами, Верш. Я с ним сама погуляю.
– Ладно, – сказал Верш. – В такой холод выходить не больно интересно. – Он пошел, а мы стали в передней. Кэдди присела, обняла меня, прижалась ярким и холодным лицом к моему. Она пахла деревьями.
– Никакой ты не бедный малютка. Правда, не бедный? У тебя есть Кэдди. У тебя твоя Кэдди.
«Размычался, расслюнявился», говорит Ластер. И не стыдно тебе подымать такой рев". Мы проходим сарай, где шарабан. У него колесо новое.
– Садись и сиди тихо, жди маму, – сказала Дилси. Она подпихнула меня в шарабан. У Ти-Пи в руках вожжи. – Непонятно мне, почему Джейсон не покупает новый, – сказала Дилси. – Дождется, что этот развалится под вами на кусочки. Одни колеса чего стоят.
Вышла мама, вуаль опустила. Держит цветы.
– А где Роскус? – сказала мама.
– Роскуса сегодня разломило, рук не поднять, – сказала Дилси. – Ти-Пи тоже хорошо правит.
– Я боюсь, – сказала мама. – Видит бог, я прошу от вас немногого: раз в неделю мне нужен кучер, и даже этой малости не могу допроситься.
– Вы не хуже меня знаете, мис Кэлайн, что Роскуса скрутило ревматизмом, – сказала Дилси. – Идите садитесь. Ти-Пи не хуже Роскуса вас довезет.
– Я боюсь, – сказала мама. – За малютку боюсь.
Дилси поднялась на крыльцо.
– Хорош малютка, – сказала она. Взяла маму за руку. – Считай, ровесник моему Ти-Пи. Идемте же, когда хотите ехать.
– Я боюсь, – сказала мама. Они сошли с крыльца, и Дилси усадила маму. – Что ж, впрочем, так оно и лучше будет для всех нас.
– И не стыдно вам такое говорить, – сказала Дилси. – Будто не знаете, какая Квини смирная. Чтоб она понесла, нужно пугало пострашней восемнадцатилетнего негра. Да ей больше годочков, чем ему и Бенджи, вместе взятым. А ты не озоруй, Ти-Пи, вези тихо, слышишь? Пусть только мис Кэлайн мне пожалуется, Роскус тобой займется. У него еще не вовсе отнялись руки.
– Да, мэм, – сказал Ти-Пи.
– Добром это не кончится, я знаю, – сказала мама. – Прекрати, Бенджамин.
– Дайте ему цветок, – сказала Дилси. – Он хочет держать цветок.
Протянула руку к цветам.
– Нет, нет, – сказала мама. – Ты их все растреплешь.
– А вы придержите, – сказала Дилси. – Мне только один вытянуть. – Дала цветок мне, и рука ушла.
– Теперь трогайте, пока Квентина не увидела и не захотела тоже с вами, – сказала Дилси.
– Где она? – сказала мама.
– Возле дома у меня там, с Ластером играет, – сказала Дилси. – Трогай, Ти-Пи. Правь, как учил тебя Роскус.
– Слушаю, мэм, – сказал Ти-Пи. – Н-но, Квини!
– За Квентиной, – сказала мама. – Смотри за…
– Да уж будьте спокойны, – сказала Дилси.
Шарабан трясется аллеей, скрипит по песку.
– Я боюсь оставлять Квентину, – говорит мама. – Лучше вернемся, Ти-Пи.
Выехали за ворота, уже не трясет. Ти-Пи стегнул Квини кнутом.
– Что ты делаешь, Ти-Пи! – сказала мама.
– Надо же ее взбодрить, – сказал Ти-Пи. – Чтоб не спала на ходу.
– Поворачивай обратно, – сказала мама. – Я боюсь за Квентину.
– Здесь не повернешь, – сказал Ти-Пи.
Доехали, где шире.
– А здесь ведь можно, – сказала мама.
– Ладно, – сказал Ти-Пи. Стали поворачивать.
– Что ты делаешь, Ти-Пи! – сказала мама, хватаясь за меня.
– Надо ж как-то повернуть, – сказал Ти-Пи. – Тпру, Квини.
Мы стали.
– Ты нас перевернешь, – сказала мама.
– Так что же вы хотите? – сказал Ти-Пи.
– Не поворачивай, я боюсь, – сказала мама.
– Н-но, Квини, – сказал Ти-Пи. Мы едем дальше.
– Я знаю, Дилси недосмотрит без меня и с Квентиной что-нибудь случится, – сказала мама. – Нам нужно поскорее возвращаться.
– Н-но, Квини, – сказал Ти-Пи. Стегнул Квини.
– Ти-Пи-и-и, – сказала мама, хватаясь за меня. Слышны копыта Квини, и яркие пятна плывут гладко с обоих боков, и тени от них плывут у Квини на спине. Все время плывут, как яркие верхушки у колес. Потом застыли с того бока, где белая тумба с солдатом наверху. А с другого бока все плывут, но не так быстро.
– Что вам угодно, мамаша? – говорит Джейсон. У него руки в карманах и за ухом карандаш.
– Мы едем на кладбище, – говорит мама.
– Пожалуйста, – говорит Джейсон. – Я как будто не препятствую. Это все, зачем вы меня звали?
– Ты не поедешь с нами, я знаю, – говорит мама. – С тобою я бы не так боялась.
– Боялись чего? – говорит Джейсон. – Отец и Квентин вас не тронут.
Мама прикладывает платок под вуалью.
– Перестаньте, мамаша, – говорит Джейсон. – Вы хотите, чтобы этот остолоп развылся среди площади? Трогай, Ти-Пи.
– Н-но, Квини, – сказал Ти-Пи.
– Покарал меня господь, – сказала мама. – Но скоро и меня не станет.
– Останови-ка, – сказал Джейсон.
– Тпру, – сказал Ти-Пи. Джейсон сказал:
– Дядя Мори просит пятьдесят долларов с вашего счета. Дать?
– Зачем ты меня спрашиваешь? – сказала мама. – Ты хозяин. Я стараюсь не быть обузой для тебя и Дилси. Скоро уж меня не станет, и тогда тебе…
– Трогай, Ти-Пи, – сказал Джейсон.
– Н-но, Квини, – сказал Ти-Пи. Опять поплыли яркие. И с того бока тоже, быстро и гладко, как когда Кэдди говорит, что засыпаем.
«Рева», говорит Ластер. «И не стыдно тебе». Мы проходим сарай. Стойла раскрыты. «Нет у тебя теперь пегой лошадки», говорит Ластер. Пол сухой и пыльный. Крыша провалилась. В косых дырах толкутся желтые пылинки. «Куда пошел? Хочешь, чтоб тебе башку там отшибли мячом?»
– Спрячь-ка руки в карманы, – говорит Кэдди. – Еще пальцы отморозишь. Бенджи умный, он не хочет обморозиться на рождество.
Идем кругом сарая. В дверях большая корова и маленькая, и слышно – в стойлах переступают Принс, Квини и Фэнси.
– Было бы теплей – прокатились бы на Фэнси, – говорит Кэдди. – Но сегодня нельзя, слишком холодно. – Уже видно ручей, и дым стелется. – Там свинью обсмаливают, – говорит Кэдди. – Обратно пойдем той дорогой, поглядим. – Спускаемся с горы.
– Хочешь – неси письмо, – говорит Кэдди. – На, неси. – Переложила письмо из своего кармана в мой. – Это рождественский сюрприз от дяди Мори. Нам нужно отдать миссис Паттерсон, чтобы никто не видел. Не вынимай только рук из карманов.
Пришли к ручью.
– Ручей замерз, – сказала Кэдди. – Смотри. – Она разбила воду сверху и приложила кусочек мне к лицу. – Лед. Вот как холодно. – За руку перевела меня, мы всходим на гору. – Даже папе и маме не велел говорить. По-моему, знаешь, про что в этом письме? Про подарки маме, и папе, и мистеру Паттерсону тоже, потому что мистер Паттерсон присылал тебе конфеты. Помнишь, прошлым летом.
Забор. Цветы сухие вьются, и ветер шуршит ими.
– Только не знаю, почему дядя Мори Верша не послал. Верш не разболтал бы. – В окно смотрит миссис Паттерсон. – Подожди здесь, – сказала Кэдди. – Стой на месте и жди. Я сейчас же вернусь. Дай-ка письмо. – Она достала письмо из моего кармана. – А рук не вынимай. – С письмом в руке перелезла забор, идет, шуршит бурыми цветами. Миссис Паттерсон ушла к дверям, отворила, стоит на пороге.
Мистер Паттерсон машет тяпкой в зеленых цветах. Перестал и смотрит на меня. Миссис Паттерсон бежит ко мне садом. Я увидел ее глаза и заплакал. «Ох ты, идиотина», говорит миссис Паттерсон. «Я же сказала ему, чтобы не присылала больше тебя одного. Дай сюда. Скорее». Мистер Паттерсон идет к нам с тяпкой, быстро. Миссис Паттерсон тянется рукой через забор. Хочет перелезть. «Дай сюда», говорит миссис. «Дай же сюда». Мистер Паттерсон перелез забор. Взял письмо. У миссис платье зацепилось за забор. Я опять увидал ее глаза и побежал с горы.
– Там, кроме домов, ничего нету, – говорит Ластер. – Пошли теперь к ручью.
У ручья стирают, хлопают. Одна поет. Дым ползет через воду. Пахнет бельем и дымом.
– Вот тут и будь, – говорит Ластер. – Нечего тебе туда. Там тебя мячом по башке.
– А чего он хочет?
– Будто он знает чего, – говорит Ластер. – Ему наверх надо, где в гольф играют. Сядь здесь и играйся с цветком. А смотреть – смотри, как ребята купаются. Веди себя как люди.
Я сажусь у воды, где полощут и веет синим дымом.
– Тут монету никто не подымал? – говорит Ластер.
– Какую монету?
– Какая у меня утром была. Двадцать пять центов, – говорит Ластер. – Посеял где-то из кармана. В прореху выпала, вот в эту. Если не найду, не на что будет вечером купить билет.
– А где ты ее взял, монету? Небось у белого в кармане?
– Где взял, там теперь нету, а после еще будет, – говорит Ластер. – А пока что мне эту надо найти. Вы никто не видали?
– Мне только монеты искать. У меня своих дел хватает.
– Иди-ка сюда, – говорит Ластер. – Помоги мне искать.
– Да ему что монета, что камешек.
– Все равно пусть помогает, – говорит Ластер. – А вы идете вечером на артистов?
– Не до того мне. Пока управлюсь с этим корытом, устану так, что и руки не поднять, а не то чтоб на этих артистов идти.
– А спорим, пойдете, – говорит Ластер. – Спорим, вчера уже были. Только откроют там, сразу все пойдете в ту палатку.
– Туда и без меня набьется негров. Хватит, что вчера ходила.
– Небось те же деньги плотим, что и белые.
– Белый плотит негру деньги, а сам знает: приедет другой белый с музыкой и все их себе прикарманит до цента, и опять иди, негр, зарабатывай.
– Никто тебя туда на представление не гонит.
– Пока еще не гонят. Не додумались.
– Дались тебе белые.
– Дались не дались. Я иду своей дорогой, а они своей. Больно нужно мне это представление.
– У них один там на пиле играет песни. Прямо как на банджо.
– Вы вчера, – говорит Ластер, – а я сегодня пойду. Только вот монету найти.
– И его, значит, возьмешь с собой?
– Ага, – говорит Ластер. – Как же. Чтоб он мне там развылся.
– А что ты делаешь, когда развоется?
– Порю его, вот что я делаю, – говорит Ластер. Сел, закатал штаны. В воде играют дети.
– А шариков Бенджиных никто не находил? – говорит Ластер.
– Ты, парень, скверных слов не говори. Узнает твоя бабушка – не поздоровится тебе.
Ластер вошел в ручей, где дети. Ищет вдоль берега.
– Когда утром здесь ходили, монета еще была у меня, – говорит Ластер.
– Где ж ты ее посеял?
– Из кармана выпала, вот в эту дырку, – говорит Ластер. Они ищут в ручье. Потом все сразу разогнулись, стоят, с плеском кинулись, затолкались. Ластер схватил, присели в воде, смотрят на гору через кусты.
– Где они? – говорит Ластер.
– Еще не видать.
Ластер положил его себе в карман. Те спустились с горы.
– Тут мяч упал – не видели, ребята?
– Не иначе, в воду шлепнулся. Вы не слышали?
– Тут ничего не шлепалось, – сказал Ластер. – Вон там об дерево стукнулось что-то. А куда полетело, не знаю.
Смотрят в ручей.
– Черт. Поищи-ка в ручье. Он здесь упал. Я видел.
Идут берегом, смотрят. Пошли обратно на гору.
– А не у тебя ли мяч? – сказал тот мальчик.
– На что он мне сдался? – сказал Ластер. – Не видел я никакого мяча.
Мальчик вошел в ручей. Пошел по воде. Повернулся, опять смотрит на Ластера. Пошел вниз по ручью.
Взрослый позвал с горы: «Кэдди!» Мальчик вышел из воды и пошел на гору.
– Опять завел? – говорит Ластер. – Замолчи.
– С чего это он?
– А кто его знает с чего, – говорит Ластер. – Ни с чего. Все утро воет. С того, что сегодня его день рождения.
– А сколько ему?
– Тридцать три исполнилось, – говорит Ластер. – Ровно тридцать лет и три года.
– Скажи лучше – ровно тридцать лет, как ему три года.
– Что мне мэмми сказала, то и я вам, – говорит Ластер. – Я только знаю, что тридцать три свечки зажгут. А тортик куцый. Еле уместятся. Да замолчи. Иди сюда. – Он подошел, схватил меня за руку. – Ты, придурок старый, – говорит. – Хочешь, чтоб выпорол?
– Слабо тебе его выпороть.
– Не раз уже порол. Замолчи ты, – говорит Ластер. – Сколько тебе толковать, что туда нельзя. Там тебе мячами голову сшибут. Иди сюда, – потянул меня назад. – Садись. – Я сел, он снял с меня ботинки, закатал штаны. – Вон туда ступай, в воду, играй себе и чтоб не выть и слюней не пускать.
Я замолчал и пошел в воду, и пришел Роскус, зовет ужинать, а Кэдди говорит: «Еще рано ужинать. Не пойду».
Она мокрая. Мы играли в ручье, и Кэдди присела в воду, замочила платьице, а Верш говорит:
– Замочила платье, теперь твоя мама тебя выпорет.
– А вот и нет, – сказала Кэдди.
– Откуда ты знаешь, что нет? – сказал Квентин.
– А вот и знаю, – сказала Кэдди. – А ты откуда знаешь, что да?
– Мама говорила, что накажет, – сказал Квентин. – И потом, я старше тебя.
– Мне уже семь лет, – сказала Кэдди. – Я сама все знаю.
– А я еще старше, – сказал Квентин. – Я школьник. Правда, Верш?
– И я пойду в школу в будущем году, – сказала Кэдди. – Как только начнется. Правда, Верш?
– Сама знаешь, за мокрое платье пороть будут, – сказал Верш.
– Оно не мокрое, – сказала Кэдди. Встала в воде, смотрит на платье. – Я сниму, оно и высохнет.
– А вот и не снимешь, – сказал Квентин.
– А вот и сниму, – сказала Кэдди.
– Лучше не снимай, – сказал Квентин.
Кэдди подошла к Вершу и ко мне, повернулась спиной.
– Расстегни мне, Верш, – сказала Кэдди.
– Не смей, Верш, – сказал Квентин.
– Твое платье, сама и расстегивай, – сказал Верш.
– Расстегни, Верш, – сказала Кэдди. – А то скажу Дилси, что ты вчера сделал. – И Верш расстегнул.
– Попробуй сними только, – сказал Квентин. Кэдди сняла платье и бросила на берег. На ней остались лифчик и штанишки, больше ничего, и Квентин шлепнул ее, она поскользнулась, упала в воду. Поднялась и стала брызгать на Квентина, а Квентин стал брызгать на нее. И Верша и меня забрызгало. Верш поднял меня, вынес на берег. Он сказал, что расскажет про Кэдди и Квентина, и они стали брызгать на Верша. Верш ушел за куст.
– Я скажу про вас мэмми, – сказал Верш.
Квентин вылез на берег, хотел поймать Верша, но Верш убежал, и Квентин не догнал. Квентин вернулся, тогда Верш остановился и крикнул, что расскажет. И Кэдди крикнула ему, что если не расскажет, то может вернуться. И Верш сказал, что не расскажет, и пошел к нам.
– Радуйся теперь, – сказал Квентин. – Теперь нас высекут обоих.
– Пускай, – сказала Кэдди. – Я убегу из дому.
– Убежишь ты, как же, – сказал Квентин.
– Убегу и никогда не вернусь, – сказала Кэдди. Я заплакал, Кэдди обернулась и сказала: – Не плачь. – И я перестал. Потом они играли в воде. И Джейсон тоже. Он отдельно, дальше по ручью. Верш вышел из-за куста, внес меня в воду опять. Кэдди вся мокрая и сзади грязная, и я заплакал, и она подошла и присела в воде.
– Не плачь, – сказала Кэдди. – Я не стану убегать.
И я перестал. Кэдди пахла как деревья в дождь.
«Что с тобой такое?» говорит Ластер. «Кончай вытье, играй в воде, как все».
«Забрал бы ты его домой. Ведь тебе не велят водить его со двора».
«А он думает – луг ихний, как раньше», говорит Ластер. «И все равно сюда от дома не видать».
«Но мы-то его видим. А на дурачка глядеть – приятного мало. Да и примета нехорошая».
Пришел Роскус, зовет ужинать, а Кэдди говорит, ужинать еще рано.
– Нет, не рано, – говорит Роскус. – Дилси велела, чтоб вы шли домой. Веди их, Верш.
Роскус ушел на гору, там корова мычит.
– Может, пока дойдем до дома, обсохнем, – сказал Квентин.
– А все ты виноват, – сказала Кэдди. – Вот и пускай нас высекут.
Она надела платье, и Верш ей застегнул.
– Им не дознаться, что вы мокрые, – сказал Верш. – Оно незаметно. Если только мы с Джейсоном не скажем.
– Не скажешь, Джейсон? – спросила Кэдди.
– Про кого? – сказал Джейсон.
– Он не скажет, – сказал Квентин. – Правда, Джейсон?
– Вот увидишь, скажет, – сказала Кэдди. – Бабушке.
– Как он ей скажет? – сказал Квентин. – Она ведь больна. Мы пойдем медленно, стемнеет – и не заметят.
– Пускай замечают, – сказала Кэдди. – Я сама возьму и расскажу. Ему здесь не взойти самому, Верш.
– Джейсон не расскажет, – сказал Квентин. – Помнишь, Джейсон, какой я тебе лук сделал и стрелы?
– Он уже поломался, – сказал Джейсон.
– Пускай рассказывает, – сказала Кэдди. – Я не боюсь нисколечко. Возьми Мори на спину, Верш.
Верш присел, я влез к нему на спину.
«Ну пока, до вечера, до представления», говорит Ластер. «Пошли, Бенджи. Нам еще монету искать надо».
– Если идти медленно – пока дойдем, стемнеет, – сказал Квентин.
– Не хочу медленно, – сказала Кэдди. Мы пошли на гору, а Квентин не пошел. Уже запахло свиньями, а он все еще у ручья. Они хрюкали в углу и дышали в корыто. Джейсон шел за нами, руки в карманы. Роскус доил корову в сарае у двери.
Из сарая метнулись навстречу коровы.
– Давай, Бенджи, – сказал Ти-Пи. – Заводи опять. Я подтяну. У-ух! – Квентин опять пнул Ти-Пи. Толкнул в свиное корыто, и Ти-Пи упал туда. – Ух ты какой! – сказал Ти-Пи. – Ловко он меня. Видали, как этот белый меня пнул. У-ух ты!
Я не плачу, но не могу остановиться. Я не плачу, но земля не стоит на месте, и я заплакал. Земля все лезет кверху, и коровы убегают вверх. Ти-Пи хочет встать. Опять упал, коровы бегут вниз. Квентин держит мою руку, мы идем к сараю. Но тут сарай ушел, и пришлось нам ждать, пока вернется. Я не видел, как сарай вернулся. Он вернулся сзади нас, и Квентин усадил меня в корыто, где дают коровам. Я держусь за корыто. Оно тоже уходит, а я держусь. Опять коровы побежали – вниз, мимо двери. Я не могу остановиться. Квентин и Ти-Пи качнулись вверх, дерутся. Ти-Пи поехал вниз. Квентин тащит его кверху. Квентин ударил Ти-Пи. Я не могу остановиться.
– Подымись, – говорит Квентин. – И сидите в сарае. Не выходите, пока не вернусь.
– Мы с Бенджи теперь обратно на свадьбу, – говорит Ти-Пи. – У-ух!
Квентин опять ударил Ти-Пи. Трясет его и стукает об стенку. Ти-Пи смеется. Каждый раз, как его стукают об стенку, он хочет сказать «у-ух» и не может от смеха. Я замолчал, но не могу остановиться. Ти-Пи упал на меня, и дверь сарая убежала. Поехала вниз, а Ти-Пи дерется сам с собой и опять упал. Он смеется, а я не могу остановиться, и хочу встать, и падаю обратно, и не могу остановиться. Верш говорит:
– Ну, показал же ты себя. Нечего сказать. Да перестань вопить.
Ти-Пи все смеется. Барахтается на полу, смеется.
– У-ух! – говорит Ти-Пи. – Мы с Бенджи обратно на свадьбу. Попили саспрелевой – и обратно!
– Тихо ты, – говорит Верш. – А где вы ее брали?
– В погребе, – говорит Ти-Пи. – У-ух!
– Тихо! – говорит Верш. – А где в погребе?
– Да везде, – говорит Ти-Пи. Опять смеется. – Там сто бутылок. Миллион. Отстань, парень. Я петь буду.
Квентин сказал:
– Подыми его.
Верш поднял меня.
– Выпей, Бенджи, – сказал Квентин.
В стакане горячее.
– Замолчи, – сказал Квентин. – Пей лучше.
– Пей саспрелевую, – сказал Ти-Пи. – Дай я выпью, мистер Квентин.
– Заткнись, – сказал Верш. – Мало еще получил от мистера Квентина.
– Поддержи его, Верш, – сказал Квентин.
Они держат меня. Подбородком течет горячее и по рубашке. «Пей», – говорит Квентин. Они держат мне голову. Мне горячо внутри, и я заплакал. Я плачу, а внутри у меня что-то делается, и я сильнее плачу, а они меня держат, пока не прошло. И я замолчал. Опять все кружится, и вот яркие пошли. «Верш, открой ларь». Медленно плывут яркие. «Стели эти мешки на пол». Поплыли быстрей, почти как надо. «Ну-ка, за ноги берись». Слышно, как Ти-Пи смеется. Гладко плывут яркие. Я плыву с ними наверх по яркому склону.
Наверху Верш ссадил меня на землю. – Квентин, идем! – позвал, смотрит с горы вниз. Квентин все стоит там у ручья. Камешки кидает в тени, где вода.
– Пускай трусишка остается, – сказала Кэдди. Взяла мою руку, идем мимо сарая, в калитку. Дорожка выложена кирпичом, на ней лягушка посредине. Кэдди переступила через нее, тянет меня за руку.
– Пошли, Мори, – сказала Кэдди. Лягушка все сидит, Джейсон пнул ее ногой.
– Вот вскочит бородавка, – сказал Верш. Лягушка упрыгала.
– Пошли, Верш, – сказала Кэдди.
– У вас там гости, – сказал Верш.
– Откуда ты знаешь? – сказала Кэдди.
– Все лампочки горят, – сказал Верш. – Во всех окнах.
– Как будто без гостей нельзя зажечь, – сказала Кэдди. – Захотели и включили.
– А спорим, гости, – сказал Верш. – Идите лучше черной лестницей и наверх, в детскую.
– И пускай гости, – сказала Кэдди. – Я прямо к ним в гостиную войду.
– А спорим, тогда твой папа тебя выпорет, – сказал Верш.
– Пускай, – сказала Кэдди. – Прямо в гостиную войду. Нет, прямо в столовую и сяду ужинать.
– А где ты сядешь? – сказал Верш.
– На бабушкино место, – сказала Кэдди. – Ей теперь в постель носят.
– Есть хочу, – сказал Джейсон. Перегнал нас, побежал дорожкой, руки в карманах, упал. Верш подошел, поднял его.
– Руки в карманах, вот и шлепаешься, – сказал Верш. – Где тебе, жирному, успеть их вынуть вовремя и опереться.
У кухонного крыльца – папа.
– А Квентин где? – сказал он.
– Идет там по дорожке, – сказал Верш. Квентин идет медленно. Рубашка пятном белым.
– Вижу, – сказал папа. Свет падает с веранды на него.
– А Кэдди с Квентином друг на дружку брызгались, – сказал Джейсон.
Мы стоим ждем.
– Вот как, – сказал папа. Квентин подошел, и папа сказал: – Сегодня ужинать будете в кухне. – Замолчал, поднял меня на руки, и сразу свет с веранды упал на меня тоже, и я смотрю сверху на Кэдди, Джейсона, на Квентина и Верша. Папа повернулся всходить на крыльцо. – Только не шуметь, – сказал он.
– А почему, папа? – сказала Кэдди. – У нас гости?
– Да, – сказал папа.
– Я говорил, что гости, – сказал Верш.
– Совсем и нет, – сказала Кэдди. – Это я говорила. И что пойду…
– Тихо, – сказал папа. Замолчали, и папа открыл дверь, и мы прошли веранду, вошли в кухню. Там Дилси, папа посадил меня на стульчик, закрыл передок, подкатил к столу, где ужин. От ужина пар.
– Чтоб слушались Дилси, – сказал папа. – Не позволяй им шуметь, Дилси.
– Хорошо, – сказала Дилси. Папа ушел.
– Так помните: слушаться Дилси, – сказал за спиной у нас. Я наклонился к ужину. Пар мне в лицо.
– Папа, пускай меня сегодня слушаются, – сказала Кэдди.
– Я тебя не буду слушаться, – сказал Джейсон. – Я Дилси буду слушаться.
– Если папа велит, будешь, – сказала Кэдди. – Папа, вели им меня слушаться.
– А я не буду, – сказал Джейсон. – Не буду тебя слушаться.
– Тихо, – сказал папа. – Так вот, все слушайтесь Кэдди. Когда поужинают, проведешь их, Дилси, наверх черным ходом.
– Хорошо, сэр, – сказала Дилси.
– Ага, – сказала Кэдди. – Теперь будешь меня слушаться.
– А ну-ка тише, – сказала Дилси. – Сегодня вам нельзя шуметь.
– А почему? – сказала Кэдди шепотом.
– Нельзя – и все, – сказала Дилси. – Придет время, узнаете почему. Господь просветит.
Поставила мою мисочку. От нее пар идет и щекочет лицо.
– Поди сюда, Верш.
– Дилси, а как это – просветит? – сказала Кэдди.
– Он по воскресеньям в церкви просвещает, – сказал Квентин. – Даже этого не знаешь.
– Тш-ш, – сказала Дилси. – Мистер Джейсон не велел шуметь. Ешьте давайте. На, Верш, возьми его ложку. – Рука Верша окунает ложку в мисочку. Ложка поднимается к моим губам. Пар щекочет во рту. Перестали есть, молча смотрим друг на друга и вот услышали опять, и я заплакал.
– Что это? – сказала Кэдди. Положила руку на мою.
– Это мама, – сказал Квентин. Ложка поднялась к губам, я проглотил, опять заплакал.
– Перестань, – сказала Кэдди. Но я не перестал, и она подошла, обняла меня. Дилси пошла, закрыла обе двери, и не стало слышно.
– Ну, перестань, – сказала Кэдди. Я замолчал и стал есть. Джейсон ест, а Квентин – нет.
– Это мама, – сказал Квентин. Встал.
– Сядь сейчас же на место, – сказала Дилси. – У них там гости, а ты в этой грязной одеже. И ты сядь, Кэдди, и кончайте ужинать.
– Она там плакала, – сказал Квентин.
– Это пел кто-то, – сказала Кэдди. – Правда, Дилси?
– Ешьте лучше тихонько, как велел мистер Джейсон, – сказала Дилси. – Придет время – узнаете.
Кэдди пошла, села на место.
– Я говорила – у нас званый ужин, – сказала Кэдди.
Верш сказал:
– Он уже все съел.
– Подай мне его мисочку, – сказала Дилси. Мисочка ушла.
– Дилси, – сказала Кэдди. – А Квентин не ест. А ему велели меня слушаться.
– Кушай, Квентин, – сказала Дилси. – Кончайте и уходите из кухни.
– Я больше не хочу, – сказал Квентин.
– Раз я велю, ты должен кушать, – сказала Кэдди. – Правда, Дилси?
Пар идет от мисочки в лицо, рука Верша окунает ложку, и от пара щекотно во рту.
– Я не хочу больше, – сказал Квентин. – Какой же званый ужин, когда бабушка больна.
– Ну и что ж, – сказала Кэдди. – Гости внизу, а она может выйти и сверху глядеть. Я тоже надену ночную рубашку и выйду на лестницу.
– Это мама плакала, – сказал Квентин. – Правда, Дилси?
– Не докучай мне, голубок, – сказала Дилси. – Вот вас покормила, а теперь еще ужин готовить для всей компании.
Скоро даже Джейсон кончил есть. И заплакал.
– Твоего голоска не хватало, – сказала Дилси.
– Он каждый вечер хнычет – с тех пор как бабушка больна и ему нельзя у нее спать, – сказала Кэдди. – Хныкалка.
– Вот я расскажу про тебя, – сказал Джейсон.
Плачет.
– Ты уже и так рассказал, – сказала Кэдди. – А больше тебе нечего рассказывать.
– Спать вам пора, вот что, – сказала Дилси. Подошла, спустила меня на пол и теплой тряпкой вытерла мне рот и руки. – Верш, проводи их наверх черным ходом, только тихо. А ты, Джейсон, перестань хныкать.
– Еще не пора спать, – сказала Кэдди. – Мы никогда так рано не ложимся.
– А сегодня ляжете, – сказала Дилси. – Папа велел вам идти спать сразу, как поужинаете. Сами слышали.
– Папа велел меня слушаться, – сказала Кэдди.
– А я не буду тебя слушаться, – сказал Джейсон.
– Еще как будешь, – сказала Кэдди. – Теперь идемте все и слушайтесь меня.
– Только чтоб без шума, Верш, – сказала Дилси. – Сегодня, дети, будьте тише воды, ниже травы.
– А почему? – сказала Кэдди.
– Мама ваша нездорова, – сказала Дилси. – Идите все за Вершем.
– Я говорил, мама плакала, – сказал Квентин. Верш поднял меня на спину, открыл дверь на веранду. Мы вышли, и Верш закрыл дверь. Темно, только плечи и запах Верша. «Не шумите. – Мы еще погуляем. – Мистер Джейсон велел сразу наверх. – Он велел меня слушаться. – А я не буду тебя слушаться. – Он всем велел. И тебе Квентин.» Я чувствую затылок Верша, слышу всех нас. «Правда, Верш? – Правда. – Вот и слушайтесь. Сейчас пойдем немножко погуляем во дворе. Идемте». Верш открыл дверь, мы вышли.
Сошли по ступенькам.
– Давайте отойдем подальше, к Дилсиному дому. Оттуда нас не слышно будет, – сказала Кэдди. Верш спустил меня на землю. Кэдди взяла мою руку, и мы пошли по кирпичной дорожке.
– Идем, – сказала Кэдди. – Лягушка ускакала. Она давно уже в огороде. Может, нам другая встретится.
Роскус несет ведра с молоком. Пронес мимо. Квентин не пошел с нами. Сидит на ступеньках кухни. Мы идем к дому, где Верш живет. Я люблю, как там пахнет. Горит огонь. Ти-Пи присел – рубашка подолом до полу, – подкладывает, чтобы сильней горело.
Потом я встал, Ти-Пи одел меня, мы пошли на кухню, поели. Дилси стала петь, и я заплакал, и она замолчала.
– Иди гуляй с ним, только подальше от дома, – сказала Дилси.
– Туда нам нельзя, – говорит Ти-Пи.
Мы играем в ручье.
– Туда нельзя, – говорит Ти-Пи. – Слышал, мэмми не велела.
В кухне Дилси поет, я заплакал.
– Тихо, – говорит Ти-Пи. – Идем. Пошли к сараю.
У сарая Роскус доит. Он доит одной рукой и охает. Птицы сели на дверь, смотрят. Одна на землю села, ест с коровами. Я смотрю, как Роскус доит, а Ти-Пи кормит Квини и Принса. Теленок в свиной загородке. Тычется мордой в проволоку, мычит.
– Ти-Пи, – позвал Роскус. Ти-Пи отозвался из сарая: «Да». Фэнси выставила голову из стойла, потому что Ти-Пи еще не кормил ее. – Скорей управляйся там, – сказал Роскус. – Придется тебе додоить. Правая рука совсем уже не действует.
Ти-Пи пришел, сел доить.
– Почему ты к доктору не сходишь? – сказал Ти-Пи.
– Доктор тут не поможет, – сказал Роскус. – Место у нас такое.
– Какое-такое? – сказал Ти-Пи.
– Злосчастное тут место, – сказал Роскус. – Ты кончил – впусти теленка.
«Злосчастное тут место», сказал Роскус. Позади него и Верша огонь вставал, падал, скользил по их лицам. Дилси уложила меня. Постель пахла Ти-Пи. Хорошо пахла.
– Что ты в этом смыслишь? – сказала Дилси. – Озаренье тебе было, знак был даден, что ли?
– Не надо озаренья, – сказал Роскус. – Вот он, знак, в постели лежит. Пятнадцать лет, как люди видят этот знак.
– Ну и что? – сказала Дилси. – Ни тебе, ни твоим вреда он никакого не принес. Верш работает, Фрони замуж выдана, Ти-Пи подрастет – заступит тебя, как вовсе ревматизмом скрутит.
– Двоих уже взял господь у них, – сказал Роскус. – Третий на очереди. Знак ясный, сама не хуже меня видишь.
– В ту ночь сова ухала, – сказал Ти-Пи. – Еще с вечера. Налил я Дэну похлебки – так и не подошел пес. Ближе сарая ни в какую. А только стемнело – завыл. Вот Верш тоже слышал.
– Все мы на той очереди, – сказала Дилси. – Покажи мне человека, чтобы вечно жил.
– Не в одних только смертях дело, – сказал Роскус.
– Знаю я, о чем ты, – сказала Дилси. – Вот будет тебе злосчастье, как скажешь ее имя вслух – сам будешь сидеть с ним, успокаивать.
– Злосчастное тут место, – сказал Роскус. – Я с самого его рожденья заприметил, а как сменили ему имя, понял окончательно.
– Хватит, – сказала Дилси. Выше укрыла меня одеялом. Оно пахло Ти-Пи. – Помолчите, пусть заснет.
– Знак ясный, – сказал Роскус.
– Ага, знак, что придется Ти-Пи всю твою работу делать за тебя, – сказала Дилси. «Ти-Пи, забери его и Квентину, пусть там у дома с Ластером играют. Фрони за ними присмотрит. А сам иди отцу помоги».
Мы кончили есть. Ти-Пи взял Квентину на руки, и мы пошли к дому, где Ти-Пи живет. Ластер сидит на земле, играет. Ти-Пи посадил Квентину, она тоже стала играть. У Ластера катушки, Квентина – отнимать, забрала. Ластер заплакал, пришла Фрони, дала Ластеру жестянку играть, а потом я взял катушки, Квентина стала драться, и я заплакал.
– Уймись, – сказала Фрони. – Не совестно тебе у маленькой игрушку отымать. – Взяла катушки, отдала Квентине.
– Уймись, – сказала Фрони. – Цыц, говорят тебе.
– Замолчи, – сказала Фрони. – Порку хорошую, вот что тебе надо. – Взяла Ластера и Квентину на руки. – Идем, – сказала Фрони. Мы пошли к сараю. Ти-Пи доит корову. Роскус сидит на ящике.
– Чего он там еще накуролесил? – спросил Роскус.
– Да вот привела его вам, – сказала Фрони. – Обижает маленьких опять. Отымает игрушки. Побудь здесь с Ти-Пи и не реви.
– Выдаивай чисто, – сказал Роскус. – Прошлую зиму довел, что у той молодой пропало молоко. Теперь еще эту испортишь, совсем без молока останемся.
Дилси поет.
– Туда не ходи, – говорит Ти-Пи. – Знаешь ведь, что мэмми не велела.
Там поют.
– Пошли, – говорит Ти-Пи. – Поиграем с Квентиной и Ластером. Идем.
Квентина с Ластером играют на земле перед домом, где Ти-Пи живет. В доме встает и падает огонь, перед огнем сидит Роскус – черным пятном на огне.
– Вот и третьего господь прибрал, – говорит Роскус. – Я еще в позапрошлом году предрекал. Злосчастное место.
– Так переселялся б на другое, – говорит Дилси. Она раздевает меня. – Только Верша сбил с толку своим карканьем. Если б не ты, не уехал бы Верш от нас в Мемфис.
– Пусть для Верша в этом будет все злосчастье, – говорит Роскус.
Вошла Фрони.
– Кончили уже? – сказала Дилси.
– Ти-Пи кончает, – сказала Фрони. – Мис Кэлайн зовет – Квентину спать укладывать.
– Вот управлюсь и пойду, – сказала Дилси. – Пора б ей знать, что у меня крыльев нету.
– То-то и оно, – сказал Роскус. – Как месту не быть злосчастным, когда тут имя собственной дочери под запретом.
– Будет тебе, – сказала Дилси. – Хочешь его разбудоражить?
– Чтоб девочка росла и не знала, как звать ее маму, – сказал Роскус.
– Не твоя печаль, – сказала Дилси. – Я всех их вырастила, и эту уж как-нибудь тоже. А теперь помолчите. Дайте ему заснуть.
– Подумаешь, разбудоражить, – сказала Фрони. – Будто он различает имена.
– Еще как различает, – сказала Дилси. – Ты ему это имя во сне скажи – услышит.
– Он знает больше, чем люди думают, – сказал Роскус. – Он все три раза чуял, когда их время приходило, – не хуже нашего пойнтера. И когда его самого время придет, он тоже знает, только сказать не может. И когда твое придет. И мое когда.
– Мэмми, переложите Ластера от него в другую постель, – сказала Фрони. – Он на Ластера порчу наведет.
– Типун тебе на язык, – сказала Дилси. – Умнее не придумала? Нашла кого слушать – Роскуса. Ложись, Бенджи.
Подтолкнула меня, и я лег, а Ластер уже лежал там и спал. Дилси взяла длинный дерева кусок и положила между Ластером и мной.
– На Ластерову сторону нельзя, – сказала Дилси. – Он маленький, ему будет больно.
«Еще нельзя туда», сказал Ти-Пи. «Обожди».
Мы смотрим из-за дома, как отъезжают шарабаны.
– Теперь можно, – сказал Ти-Пи. Взял Квентину на руки, и мы побежали, стали в конце забора, смотрим, как едут. – Вон там его везут, – сказал Ти-Пи. – Вон в том, с окошками который. Смотри. Вон он лежит. Видишь?
«Пошли», говорит Ластер. «Отнесем домой, чтоб не потерялся. Ну нет, ты этот мячик не получишь. Они увидят у тебя, скажут – украл. Замолчи. Тебе нельзя его. Зачем тебе? Тебе мячики-шарики ни к чему».
Фрони и Ти-Пи играют у порога на земле. У Ти-Пи светляки в бутылке.
– Разве вам еще разрешили гулять? – сказала Фрони.
– Там гости, – сказала Кэдди. – Папа велел меня сегодня слушаться. Значит, тебе и Ти-Пи тоже нужно меня слушаться.
– А я не буду, – сказал Джейсон. – И Фрони с Ти-Пи совсем не нужно тебя слушаться.
– Вот велю им – и будут слушаться, – сказала Кэдди. – Только, может, я еще не захочу велеть.
– Ти-Пи никого не слушается, – сказала Фрони. – Что, похороны уже начались?
– А что такое похороны? – сказал Джейсон.
– Ты забыла: мэмми не велела говорить им, – сказал Верш.
– Похороны – это когда голосят, – сказала Фрони. – У тетушки Бьюлы Клэй на похоронах два дня голосили.
В Дилсином доме голосят. Дилси. Заголосила, и Ластер сказал нам: «Тихо», и мы сидим тихо, потом я заплакал и Серый завыл под крыльцом. Дилси замолчала, и мы тоже.
– Нет, – сказала Кэдди. – Это у негров. А у белых не бывает похорон.
– Фрони, – сказал Верш. – Нам же не велели говорить им.
– Про что не велели? – сказала Кэдди.
Дилси голосила, и когда мы услыхали, я заплакал, а Серый завыл под крыльцом, «Ластер», сказала Фрони из окна. «Уведи их к сараю. Мне надо стряпать, а я из-за них не могу. И этого пса тоже. Убери их отсюда».
«Я к сараю не пойду», сказал Ластер. «Еще дедушка привидится. Он вчера вечером мне из сарая руками махал».
– А почему не говорить? – сказала Фрони. – Белые тоже умирают. Ваша бабушка умерла – все равно как любая негритянка.
– Это собаки умирают, – сказала Кэдди. – Или лошади – как тогда, когда Нэнси упала в ров и Роскус ее пристрелил, и прилетели сарычи, раздели до костей.
Под луной круглятся кости из рва, где темная лоза и ров черный, как будто одни яркие погасли, а другие нет. А потом и те погасли, и стало темно. Я замолчал, чтоб вдохнуть, и опять, и услышал маму, и шаги уходят быстро, и мне слышно запах. Тут комната пришла, но у меня глаза закрылись. Я не перестал. Мне запах слышно. Ти-Пи отстегивает на простыне булавку.
– Тихо, – говорит он. – Тш-ш.
Но мне запах слышно. Ти-Пи посадил меня в постели, одевает быстро.
– Тихо, Бенджи, – говорит Ти-Пи. – Идем к нам. Там у нас дома хорошо, там Фрони. Тихо. Тш-ш.
Завязал шнурки, надел шапку мне, мы вышли. В коридоре свет. За коридором слышно маму.
– Тш-ш, Бенджи, – говорит Ти-Пи. – Сейчас уйдем.
Дверь открылась, и запахло совсем сильно, и выставилась голова. Не папина. Папа лежит там больной.
– Уведи его во двор.
– Мы и так уже идем, – говорит Ти-Пи. Взошла Дилси по лестнице.
– Тихо, Бенджи, – говорит Дилси. – Тихо. Веди его к нам, Ти-Пи. Фрони постелет ему. Смотрите там за ним. Тихо, Бенджи. Иди с Ти-Пи.
Пошла туда, где слышно маму.
– У вас там пусть и остается. – Это не папа. Закрыл дверь, но мне слышно запах.
Спускаемся. Ступеньки в темное уходят, и Ти-Пи взял мою руку, и мы вышли через темное в дверь. Во дворе Дэн сидит и воет.
– Он чует, – говорит Ти-Пи. – И у тебя, значит, тоже на это чутье?
Сходим с крыльца по ступенькам, где наши тени.
– Забыл надеть тебе куртку, – говорит Ти-Пи. – А надо бы. Но назад вертаться не стану.
Дэн воет.
– Замолчи, – говорит Ти-Пи. Наши тени идут, а у Дэна ни с места, только воет, когда Дэн воет.
– Размычался, – говорит Ти-Пи. – Как же тебя к нам вести. Раньше хоть этого баса жабьего у тебя не было. Идем.
Идем кирпичной дорожкой, и тени наши тоже. От сарая пахнет свиньями. Около стоит корова, жует на нас. Дэн воет.
– Ты весь город на ноги подымешь своим ревом, – говорит Ти-Пи. – Перестань.
У ручья пасется Фэнси. Подходим, на воде блестит луна.
– Ну нет, – говорит Ти-Пи. – Тут слишком близко. Еще дальше отойдем. Пошли. Ну и косолапый – чуть не по пояс в росе. Идем.
Дэн воет.
Трава шумит, и ров открылся в траве. Из черных лоз круглятся кости.
– Ну вот, – сказал Ти-Пи. – Теперь ори сколько влезет. Вся ночь твоя и двадцать акров луга.
Ти-Пи лег во рву, а я сел, смотрю на кости, где сарычи клевали Нэнси и взлетали из рва тяжело и темно.
«Когда мы ходили тут утром, монета была», говорит Ластер. «Я еще показывал тебе. Помнишь? Мы стоим вот здесь, я вынул из кармана и показываю».
– Что ж, по-твоему, и бабушку разденут сарычи? – сказала Кэдди. – Глупости какие.
– Ты бяка, – сказал Джейсон. Заплакал.
– Глупая ты, – сказала Кэдди. Джейсон плачет. Руки в карманах.
– Джейсону богатым быть, – сказал Верш. – Все время за денежки держится.
Джейсон плачет.
– Вот, додразнили, – сказала Кэдди. – Не плачь, Джейсон. Разве сарычам пробраться к бабушке? Папа их не пустит. Ты маленький – и то не дался б им. Не плачь.
Джейсон замолчал.
– А Фрони говорит, что это похороны, – сказал Джейсон.
– Да нет же, – сказала Кэдди. – Это у нас званый ужин. Ничегошеньки Фрони не знает. Он светляков подержать хочет. Дай ему, Ти-Пи.
Ти-Пи дал мне бутылку со светляками.
– Пошли обойдем кругом дома и в окно заглянем в гостиную, – сказала Кэдди. – Вот тогда увидите, кто прав.
– Я и так знаю, – сказала Фрони. – Мне и заглядывать не надо.
– Ты лучше молчи, Фрони, – сказал Верш. – А то получишь порку от мэмми.
– Ну, что ты знаешь? – сказала Кэдди.
– Что знаю, то знаю, – сказала Фрони.
– Идемте, – сказала Кэдди. – Пошли смотреть в окно.
Мы пошли.
– А светляков вернуть забыли? – сказала Фрони.
– Пусть он еще подержит – можно, Ти-Пи? – сказала Кэдди. – Мы принесем.
– Не вы их ловили, – сказала Фрони.
– А если я разрешу вам идти с нами, тогда можно, чтоб еще подержал? – сказала Кэдди.
– Нам с Ти-Пи никто не велел тебя слушаться, – сказала Фрони.
– А если я скажу, что вам не нужно меня слушаться, тогда можно, чтоб еще подержал? – сказала Кэдди.
– Ладно, – сказала Фрони. – Пусть подержит, Ти-Пи. Мы зато посмотрим, как там голосят.
– Там совсем не голосят, – сказала Кэдди. – Говорят же тебе, там званый ужин. Правда, Верш?
– Отсюда не видать, что у них там, – сказал Верш.
– Ну, так пошли, – сказала Кэдди. – Фрони и Ти-Пи можно меня не слушаться. А остальным всем слушаться. Подыми его, Верш. Уже темно почти.
Верш взял меня на спину, мы пошли к крыльцу и дальше кругом дома.
Мы выглянули из-за дома – два огня едут к дому аллеей. Ти-Пи вернулся к погребу, открыл дверь.
«А знаешь, что там внизу стоит?» сказал Ти-Пи. Содовая. Я видел, мистер Джейсон нес оттуда бутылки в обеих руках. Постой минутку здесь".
Ти-Пи пошел, заглянул в двери кухни. Дилси сказала: «Ну, чего заглядываешь? А где Бенджи?»
«Он здесь во дворе», сказал Ти-Пи.
«Иди смотри за ним», сказала Дилси. «Чтоб в дом не шел».
«Хорошо, мэм», сказал Ти-Пи. «А что, уже началось?»
«Ты иди, знай гуляй с ним подальше от глаз», сказала Дилси. «У меня и без того полны руки».
Из-под дома выползла змея. Джейсон сказал, что не боится змей, а Кэдди сказала, он боится, а она вот нет, и Верш сказал, они оба боятся, и Кэдди сказала, не шумите, папа не велел.
«Нашел когда реветь», говорит Ти-Пи. «Глотни лучше этой саспрелевой».
Она щекочет мне нос и глаза.
«Не хочешь – дай я выпью», говорит Ти-Пи. «Вот так, раз – и нету. Теперь за новой бутылкой сходить, пока никто нам не мешает. Да замолчи ты».
Мы стали под деревом, где окно в гостиную. Верш посадил меня в мокрую траву. Холодно. Свет во всех окнах.
– Вон за тем окном бабушка, – сказала Кэдди. – Она теперь все дни больна. А когда выздоровеет, у нас будет пикник.
– Что я знаю, то знаю, – сказала Фрони.
Деревья шумят и трава.
Произведения
Критика
