Песнь о разбитом Юге
Ю. Каграманов
Роман «Унесенные ветром» появился в русском переводе, уже украшенный, так сказать, шлейфом необычайной известности. Первое и единственное произведение Пэгги Марш, уроженки Атланты (штат Джорджия), писавшей под псевдонимом Маргарет Митчелл, произвело сенсацию сразу после того, как оно впервые увидело свет в 1936 году. Только за три года, прошедших с момента появления романа, вышло 49 его изданий. По результатам опросов, проводившихся в конце 30-х годов, его автор удостоилась места среди трех самых популярных американцев десятилетия (два других были президент Ф.Д. Рузвельт и летчик Ч. Линдберг, перелетевший Атлантику). Успех романа был подкреплен его экранизацией. Одноименный фильм, поставленный на студии «МГМ» в 1939 году, вот уже более сорока лет остается фильмом-рекордсменом: его посмотрело наибольшее число зрителей за всю историю мирового кино. А когда в 1976 году, разбитым на четыре серии, фильм показали по телевидению, он собрал самую большую аудиторию за всю предшествующую историю телевидения в США. А ведь это только отблеск романа (и одновременно наведенный на него блеск), голливудская адаптация.
Нельзя отрицать, что «Унесенные ветром» — волнующая книга. То, что можно было сказать о ее художественных достоинствах, в основном уже сказано в небольшом, но очень емком предисловии П.В. Палиевского. Нас здесь больше интересует другое: идеология романа, то, как он отразил историю. Как-никак это историческая эпопея.
Роман Митчелл оказался по-своему самым значительным отражением эпохи Гражданской войны в США — узлового, наиболее драматического события национальной истории.
Замечу, что тема Гражданской войны — трудная для американских авторов, особенно тех, кто ищет широкого признания (Митчелл его, быть может, специально и не искала, но так или иначе оно к ней пришло). Дело в том, что боевой аболиционистский дух, некогда побудивший Север вступить в войну с Югом, иссяк на полдороге: рабство негров было отменено, но дискриминация осталась, остался расизм; мало этого, по мере переселения негров с Юга на Север расизм становился более острой проблемой в общенациональном масштабе. Отрекаться от традиции аболиционизма было неприлично, но и напоминать о ней с точки зрения господствующих классов не стоило.
Можно считать в известной мере парадоксальным общенациональный успех романа Митчелл, написанного, так или иначе, с позиций разбитого Юга — того самого Диксиленда, замкнувшегося в ожесточении и в упрямой верности Проигранному Долгу, дух которого знаком нам по романам Фолкнера. По-видимому, секрет успеха в том, что автор сумела найти верную, так сказать, «формулу примирения» с Севером, позволившую в то же время реализовать громадный драматический потенциал темы.
Конечно, идеология романа ультраконсервативна, но в нем нет чересчур прямолинейной апологии рабовладельческого Юга и Конфедерации. Рамки «дамского романа» позволили Митчелл сосредоточиться на «сценах частной жизни». А это дало возможность обойти одиозные стороны рабовладения, Мир юной Скарлетт О’Хара, дочери богатого плантатора, безоблачен и заполнен романами, большими и малыми праздниками, всевозможными милыми пустяками. Быт аристократии (без тех признаков грансеньорства, какими он снабжен в фильме и каких в «глубинке» штата Джорджия, вероятно, не могло быть) показан из окошка девичьего покоя и укрытый надежной, казалось бы, крышей Уклада (таким он предстает в романе — с большой буквы). Нечто от вековечных традиций Старого света заключает он в себе. Словом, в романе выступает образ жизни, весьма далекий от образа жизни индустриальной Америки XX века и явно ему противопоставленный; идиллическая картинка «доброго старого времени».
И в то же время роман как бы развернут в сторону общеамериканских буржуазно-демократических идеалов. Как выясняется уже с самого начала, своенравная Скарлетт порою тяготится опутывающей ее сетью условностей и даже мечтает, что совсем уже неприлично для южной леди, о свободе девушки-янки. Окружающие ее «джентльмены», хотя порою и делают малопонятные для американца XX века вещи (так, Эшли Уилкс целует ударившую его руку Скарлетт, конфедератский офицер, разговаривая с дамой, не преминет снять шляпу и т. п.), в общем, совсем не такие уж манерные или чопорные господа, какими янки часто представляли аристократов. Молодые люди, разделяющие общество Скарлетт, — все безупречные «кавалеры», и вместе с тем это бесхитростные, жизнерадостные парни, «жеребцы», в которых энергия, задор бьют через край. «Жизнь скачет пришпоренная», что особенно заметно в Атланте — городе юном, деятельном, переживающем постоянный «бум». Все-таки это Америка, а не какая-нибудь там старушка Англия, даром что многие обычаи и ритуалы, царящие в здешних аристократических домах, явно английского происхождения.
Просто это другая Америка (как бы убеждает соотечественников автор), лелеявшая другой вариант «Американской Мечты».
Война, которую Юг проиграл, в романе становится в некотором смысле выигрышным для него моментом. В «Унесенных ветром» нет собственно батальных эпизодов, есть только, повторяю, «сцены частной жизни». Но когда армия терпит поражение, тогда частная жизнь ломается самым решительным образом и тогда особые, как принято говорить, тяготы и лишения выпадают как раз на долю женщины. В романе есть голод, болезни, вши — вся «некрасивая» сторона войны. Между прочим, остальная Америка, по сути, никогда не знала таких вещей, как блокада, оккупация или голод, а Югу их довелось испытать. Опыт проигравшей стороны оказался в некоторых важных отношениях глубже, богаче.
Само по себе поражение зачастую вызывает род сочувствия к проигравшим. Издревле известно: победители любезны богам, а побежденные — сердцу Катона. Правда, американцы так воспитаны, что их вообще-то не очень интересуют проигранные дела (даже когда они пишутся с большой буквы). Но и их можно пронять; во всяком случае, роман Митчелл пронял. Не сыграло ли тут некоторую роль то, что в годы депрессии всегда уверенная в себе Америка впервые испытала нечто, напоминающее вкус поражения?
Простершийся у ног победителей Юг, кроме озлобленности, мог противопоставить им и нечто вполне позитивное. Это нечто в романе Митчелл гиперболизировано, но в том, что оно существовало объективно, сомневаться не приходится. Да, с Севера на Юг пришел ветер свободы, но вслед за ним подули ледяные ветры эгоистического расчета. Нельзя сказать, что рабовладельческому Югу эта стихия была не знакома. «Королевство хлопка» процветало в рамках капиталистической, а не какой-либо иной системы, плантаторы постоянно имели дело с рынком и потому считать умели и любили. И все-таки в жизни Юга, на каких-то ее бытовых уровнях, человеческие отношения были более человечными, чем на Севере.
Отчасти это применимо даже к отношениям между расами — сколь ни парадоксальным покажется такое на первый взгляд. Читатель не может не обратить внимание на тот эпизод, где жена офицера-янки подыскивает в Атланте няню, но слышать не хочет о том, чтобы отдать свое дитя в руки «черномазой». Даже лилейно-белую аристократку Скарлетт подобное проявление, как мы сегодня скажем, бытового расизма удивляет. «Скарлетт вспомнила добрые, узловатые руки Мамушки... Да разве эти чужеземцы могут знать, какими ласковыми и заботливыми бывают черные руки, как они умеют погладить, обнять, успокоить?!»
Наиболее решительное неприятие буржуазных ценностей демонстрирует чета Уилксов: Эшли и Мелани. Эшли — мягкий, интеллигентный, рыцарственный, беззащитный, гуманный (перед Гражданской войной он намеревался отпустить на волю всех своих рабов). Мелани — «одно сердце», как говорит о ней Батлер; сочетание кристальной чистоты с необычайной твердостью духа. Не приспособленные к новым формам жизни, они с достоинством переживают бедность и проявляют завидную стойкость, стремясь сохранить «тепличные» ценности в условиях, когда крыша «унесена ветром». Эшли и Мелани — плоть от плоти рабовладельческого класса.
А Скарлетт и капитан Батлер? На первый взгляд они в своей среде белые вороны. Кто единственный мужчина призывного возраста, осмелившийся явиться в цивильном платье на патриотический базар, устроенный аристократией Атланты в пользу раненных на войне? И кто единственная даме, носящая траур, позволившая себе там отплясывать с этим мужчиной под звуки танца «Дикси»? Только Батлер откровенно дружит с северными «саквояжниками» (авантюристами, искателями легкой наживы), хотя и не обманывается на их счет. И только Скарлетт, демонстрируя очевидное равнодушие к Делу, теперь уже проигранному, становится на такую неженскую, с точки зрения ее круга, стезю, как бизнес. Есть в этих духовных сродственниках нечто от героев «потерянного поколения», не способных воспринимать всерьез какие-то общезначимые идеалы или Дела, и нечто от элементарной житейской трезвости, обычной для «среднего американца» второй трети XX века.
Но не «хитрит» ли автор романа, не заставляет ли своих героев совершать нарочито обманные движения — от воспитавшей их среды и лелеемых ею традиций? Батлер — очаровательный циник. Но тот же Батлер вступает в действующую армию в момент, когда уже всем ясно, что Конфедерация агонизирует и остаются считанные месяцы, в продолжение которых оборванные и упрямые солдаты генерала Ли из последних сил будут оказывать сопротивление неприятелю. А на долю Скарлетт выпадает своя война: работа сиделкой в тяжелой обстановке военного госпиталя — работа, которую она берет на себя, как и другие «дамы света», добровольно, хоть и без энтузиазма; бегство из горящей Атланты; полный опасностей путь домой на плантацию в фургоне, запряженном чахлой лошаденкой, в котором она везет свою только разрешившуюся от бремени золовку Мелани с ее младенцем; встреча с забравшимся в дом мародером-янки, которого она в упор убивает из пистолета. А если бы янки успел выстрелить первым? На этот случай рядом со Скарлетт вырастает в ночной рубашке поднявшаяся с постели, слабая, как былинка, Мелани... с обнаженной саблей в руке. Женщины Юга достойны своих мужчин!
И не символичен ли финал романа? Скарлетт, познавшая пустоту нового стиля жизни, еще раз возвращается к родному очагу. Последние оставшиеся ценности, последние ориентиры являются из прошлого. И «демонический» Батлер, в общем-то легко поддающийся «одомашниванию», в свою очередь, возвращается к родным пенатам, в аристократический Чарлстон. Блудные дети, лишь на время оторвавшиеся от своего круга.
Разумеется, «Унесенные ветром» не притча. Скарлетт, например (центральный и наиболее сложный образ), остается фигурой многозначной. В ней одновременно (или последовательно) проступают и капризная барыня, и Золушка, и какой-нибудь настырный первопроходец или золотоискатель, сошедший со страниц Брет Гарта, и даже кокотка. Вероятно, в многозначности образа — секрет его достоверности.
Кстати говоря, американская публика сегодня более восприимчива к подобного рода выводам, нежели сорок с лишним лет назад: ее к ним подготовил неоконсерватизм — довольно сложное движение, в морально-бытовом плане знаменовавшее возродившуюся тягу к семейным устоям, традициям, «корням» и т. п. (не ей ли в какой-то степени обязана была своим успехом телевизионная демонстрация «Унесенных ветром» в 1976 году?).
Неудивительно, что роман имел особенно большой успех на Юге. А когда в Голливуде был поставлен по роману фильм, консервативные южане приняли его с восторгом, так как увидели в нем некую общенациональную санкцию, дарованную их ностальгическим пристрастиям. Съемочную группу, прибывшую в столицу Джорджии на премьеру фильма, вышли встречать более миллиона человек (при тогдашнем населении Атланты 300 тыс.). Впереди были последние оставшиеся в живых, девяносто с лишком-летние солдаты генерала Ли, в парадной форме и при всех регалиях. Над толпой развевались знамена и штандарты Конфедерации, оркестранты, тоже в конфедератских мундирах, играли гимн «Дикси» и марш «Дикси».
Стоял декабрь 1939 года. Далеко от берегов Америки уже шла война, которой суждено было стать самой грандиозной, самой страшной из всех, какие до сих пор знало человечество. Шесть долгих лет тянулась она. Но вот ей пришел конец, и тогда фильм «Унесенные ветром» показали во многих странах освобожденной Европы, окровавленной, лежащей в руинах Европы. Как это нередко бывает, фильм заново проложил путь роману.
История Скарлетт О'Хара заставила обливаться слезами людей, зачастую имевших смутное представление или вообще не представлявших, чем была Гражданская война в США, и весьма мало ею интересовавшихся. Как писал очевидец, французы (то же можно было бы сказать, например, о голландцах, или итальянцах, или австрийцах) видели в «Унесенных ветром» «повествование о том, как перенести поражение, любой ценой выстоять физически, подобно Скарлетт, а также выстоять духовно, подобно Мелани, — уберечь систему ценностей, оставшуюся от цивилизации, более не существующей».
Да, роман можно читать именно так: как сагу о войне вообще, о неких катаклизмах, вдруг постигших некое благополучное царство-государство. За что-то гибнут мужчины, беды, одна горше другой, сваливаются на головы, женщины; новый, холодный мир встает на развалинах прошлого: ушла поэзия, ушло чувство безопасности, пришли грубые материальные интересы, заботы о куске хлеба и т. д. Роман, повторяю, можно читать именно так, ибо в нем на конкретном историческом материале «проиграны» некоторые общезначимые коллизии.
Л-ра: Литературное обозрение. – 1983. – № 11. – С. 74-76.
Произведения
Критика
