Мари-Мадлен де Лафайет. Принцесса Клевская
(Отрывок)
Книгопечатник – читателю
Хотя эта повесть и была благосклонно встречена теми, кто ее прочел, автор не решился назвать себя; он опасался, что его имя повредит успеху книги. Он знает из опыта, что порой сочинения отвергаются публикой из-за низкого мнения, которое она имеет об авторе; он знает также, что добрая слава автора нередко придает цену его сочинениям. Итак, он предпочел по-прежнему оставаться в безвестности, чтобы суждения были свободны и беспристрастны, а тем временем станет ясно, действительно ли эта повесть столь понравится публике, как я на то надеюсь.
Часть первая
Роскошь и нежные страсти никогда не цвели во Франции столь пышно, как в последние годы царствования Генриха II. Этот государь был любезен, хорош собою и пылок в любви; хотя его страсть к Диане де Пуатье, герцогине де Валантинуа, длилась уже более двадцати лет, она не стала от того менее жаркой, а свидетельства ее – менее очевидными.
Так как он был удивительно искусен во всех телесных упражнениях, они составляли немалую часть его занятий. Каждый день устраивались то охота, то игра в мяч, балеты, скачки и подобные развлечения; повсюду виднелись цвета и вензеля госпожи де Валантинуа, а сама она появлялась в таких блестящих нарядах, какие подошли бы и мадемуазель де Ламарк, ее внучке, которая была тогда на выданье.
Ее присутствие узаконивалось присутствием королевы. Королева была красива, хотя ее первая молодость осталась позади; она любила власть, великолепие и удовольствия. Король женился на ней, когда был еще герцогом Орлеанским и имел старшего брата – дофина, умершего в Турноне, принца, который своим рождением и редкими достоинствами был предназначен с честью занять место короля Франциска I, своего отца.
Благодаря честолюбивому нраву королевы, царствовать было для нее большим наслаждением; казалось, она легко сносила увлечение короля герцогиней де Валантинуа и вовсе не выказывала ревности; но она притворялась так умело, что трудно было судить о ее чувствах, а соображения благоразумия заставляли ее сближаться с герцогиней, чтобы тем самым быть ближе к королю. Королю нравилось общество женщин, даже тех, в которых он не был влюблен: он всякий день бывал у королевы в тот час, когда у нее собирались приближенные, и все самые красивые и изящные особы обоих полов неизменно там появлялись.
Никогда двор не видел такого количества прекрасных женщин и замечательной наружности мужчин; казалось, природе доставляло удовольствие наделять лучшими своими дарами самых высокородных принцесс и принцев. Елизавета Французская, ставшая затем королевой Испании, уже являла редкий ум и ту несравненную красоту, что оказалась роковой для нее. Мария Стюарт, королева Шотландии, которая стала недавно супругой дофина и которую называли королевой-дофиной, была особой, совершенной душой и телом. Она воспитывалась при французском дворе и переняла всю его утонченность; родившись со склонностью ко всему прекрасному, она, несмотря на свой столь юный возраст, любила искусства и разбиралась в них лучше кого бы то ни было. Королева, ее свекровь, и Мадам, сестра короля, также любили стихи, театральные представления и музыку. Пристрастие короля Франциска I к поэзии и наукам еще царило во Франции; а так как король, его сын, любил телесные упражнения, то при дворе можно было предаваться любым удовольствиям. Но истинное величие и очарование этому двору придавало великое множество особ королевской крови и вельмож, наделенных необыкновенными достоинствами. Те, кого я назову, были каждый на свой лад украшением и славой своего времени.
Король Наваррский вызывал всеобщее почтение как величием своего сана, так и величием своей души. Он отличался в военном искусстве; с ним соперничал герцог де Гиз, и это соперничество не раз подвигало его покидать свою ставку и сражаться рядом с ним подобно простому солдату в самых опасных местах. Впрочем, герцог давал доказательства такой удивительной доблести и одерживал столь блестящие победы, что не было военачальника, который мог бы смотреть на это без зависти. С доблестью сочетались у него все другие замечательные свойства: он обладал умом обширным и глубоким, душой благородной и возвышенной и равными дарованиями в делах войны и заботах мира. Его брат, кардинал Лотарингский, от рождения был наделен безмерным честолюбием, живым умом и редкостным красноречием; он приобрел глубокие познания, которые употреблял для собственного возвышения и для защиты католической веры, начавшей тогда подвергаться нападкам. Шевалье де Гиз, которого затем стали называть великим приором, был всеми любим, хорош собою, умен, ловок и славился храбростью по всей Европе. Принца де Конде природа обделила ростом, но дала ему душу великую и гордую и такой склад ума, какой привлекал к нему даже самых красивых женщин. Герцог де Невер, известный своими военными подвигами и высокими должностями, которые он занимал, восхищал собою двор, хотя и был уже в годах. Он имел троих сыновей прекрасной наружности; второй, носивший титул принца Клевского, был способен поддержать славу своего имени; он был отважен и великодушен и притом так благоразумен, как не бывают люди благоразумны в юности. Видам де Шартр, происходивший из старинного рода Вандомов, чье имя не гнушались носить принцы крови, также отличался и на войне, и в любовных похождениях. Он был красив, привлекателен, мужественен, смел, щедр; все эти прекрасные качества были очевидны и несомненны; короче говоря, он один был достоин сравнения с герцогом де Немуром, если такое сравнение вообще было возможно. Но герцог являл собою совершеннейшее творение природы; менее всего вызывало в нем восхищение то, что он был самым стройным и красивым мужчиной на свете. Выше всех прочих его ставили несравненная доблесть и приятность в складе ума, чертах и поступках, свойственная только ему одному; он обладал веселым нравом, равно любезным и мужчинам, и женщинам, необычайной ловкостью во всех упражнениях, манерой одеваться, которую перенимали все остальные, хотя и не могли состязаться с ним; весь облик его был таков, что, где бы он ни появлялся, нельзя было смотреть ни на кого другого, кроме него. Не нашлось бы такой дамы при дворе, чье самолюбие не было бы польщено его ухаживаниями; немногие из тех, кого он добивался, могли бы похвалиться, что устояли перед ним, и даже некоторые из тех, к кому он вовсе и не питал страсти, продолжали питать ее к нему. Он был столь мягкосердечен и столь влюбчив, что не мог отказывать во внимании тем, кто старался ему понравиться; поэтому у него было много любовниц, но трудно было угадать ту, кого он истинно любил. Он часто бывал у королевы-дофины; ее красота, обходительность, желание нравиться всем и то особое уважение, которое она выказывала ему, нередко давали повод думать, что он смел мечтать о ней. Гизы, которым она приходилась племянницей, немало приумножали свое значение и влияние благодаря ее браку; честолюбие их простиралось так далеко, что они стремились сравняться с принцами крови и поделить власть с коннетаблем де Монморанси. Король полагался на него в решении большинства дел и дарил своей особой милостью герцога де Гиза и маршала де Сент-Андре; но те, кто по благорасположению или ходом дел добивались близости к королю, не могли ее сохранить иначе, как отдавшись под покровительство герцогини де Валантинуа; хотя она уже утратила и молодость и красоту, но обладала над королем властью столь непререкаемой, что ее можно было назвать госпожой и над ним самим, и надо всем королевством.
Король всегда любил коннетабля и, едва взойдя на престол, вернул его из изгнания, куда отправил его Франциск I. Двор разделился между Гизами и коннетаблем, которого поддерживали принцы крови. Обе партии неизменно старались привлечь на свою сторону герцогиню де Валантинуа. Герцог д’Омаль, брат герцога де Гиза, женился на одной из ее дочерей; коннетабль искал такого же союза. Он не довольствовался браком своего старшего сына с Дианой, дочерью короля и одной пьемонтской дамы, которая ушла в монастырь сразу же после ее рождения. Этот брак натолкнулся на множество препятствий из-за тех обещаний, что господин де Монморанси дал мадемуазель де Пьенн, фрейлине королевы; и хотя король эти препятствия преодолел необыкновенным терпением и добротой, коннетабль все же не чувствовал себя достаточно твердо, пока не заручился поддержкой госпожи де Валантинуа и не оторвал ее от Гизов, чье возвышение начинало беспокоить герцогиню. Она оттягивала как могла брак дофина с королевой Шотландии; красота, не по годам зрелый ум королевы и те преимущества, которые этот брак давал Гизам, были для нее непереносимы. Особенно она ненавидела кардинала Лотарингского – он говорил с нею насмешливо и даже презрительно. Она видела, что он завязывает связи с королевой; так что коннетабль понял, что она готова объединиться с ним и укрепить их союз посредством брака мадемуазель де Ламарк, ее внучки, с господином д’Анвилем, вторым его сыном, который позднее, при короле Карле IX, унаследовал его должность. Коннетабль полагал, что господин д’Анвиль не будет противиться душой этому браку, как противился господин де Монморанси; но трудностей здесь оказалось не меньше, хотя и по скрытым от него причинам. Господин д’Анвиль был страстно влюблен в королеву-дофину и, сколь ни безнадежна была эта страсть, не мог решиться на союз, который отвлекал бы его помыслы. Единственным человеком при дворе, не примыкавшим ни к какой партии, был маршал де Сент-Андре. Он пользовался благорасположением короля и был этим обязан лишь самому себе: король любил его еще с тех пор, когда был дофином; впоследствии он сделал его маршалом Франции в том возрасте, в каком обыкновенно не притязают даже на самые скромные отличия. Королевская милость несла ему славу, которую он поддерживал своими заслугами, своей любезностью, изысканностью своего стола и домашнего убранства и столь пышным укладом жизни, какой только мог быть у частного лица. Щедрость короля позволяла ему решаться на подобные расходы; король доходил до расточительности ради тех, кого любил; он обладал не всеми великими достоинствами, но многими из них, и прежде всего – готовностью и умением воевать; в этом он был удачлив, и, если бы не битва при Сен-Кантене, все его царствование было бы сплошной чередой побед. Он сам выиграл сражение при Ранти, Пьемонт был покорен, англичане изгнаны из Франции, а император Карл V встретил закат своей фортуны у города Меца, который он безуспешно осаждал, собрав все силы Империи и Испании. И все же, поскольку злополучная битва при Сен-Кантене уменьшила наши надежды завоевать новые земли и фортуна с тех пор словно делила свои милости между двумя государями, они оба стали незаметно склоняться к миру.
Вдовствующая герцогиня Лотарингская начала предлагать пути к миру со времени женитьбы дофина, с тех пор постоянно велись тайные переговоры. Наконец Серкан в провинции Артуа был выбран местом встречи. Кардинал Лотарингский, коннетабль де Монморанси и маршал де Сент-Андре представляли там короля, герцог Альба и принц Оранский – Филиппа II, а посредниками были герцог и герцогиня Лотарингские. Главными условиями договора были брачные союзы: принцессы Елизаветы Французской – с доном Карлосом, испанским инфантом, а Мадам, сестры короля, – с герцогом Савойским.
Тем временем король находился на границе; там он и получил весть о смерти Марии, королевы Англии. Он послал графа де Рандана к Елизавете, чтобы поздравить ее с восшествием на престол. Ее права на корону были столь сомнительны, что их признание королем она считала весьма важным обстоятельством. Граф нашел, что она была хорошо осведомлена об интересах французского двора и о достоинствах тех, кто его составлял; но более всего она была наслышана о славе герцога де Немура; она говорила о нем столько раз и с такой горячностью, что по возвращении граф де Рандан, докладывая о своей поездке королю, сказал ему, что нет ничего такого со стороны королевы, на что герцог не мог бы надеяться, а сам он не сомневается, что она готова выйти за него замуж. В тот же вечер король поговорил об этом с герцогом; он велел господину де Рандану пересказать герцогу все свои беседы с Елизаветой и посоветовал ему попытать счастья. Господин де Немур сперва счел, что король говорил с ним не всерьез, но, когда убедился в противном, сказал:
– Сир, если я пущусь в столь несбыточное предприятие по совету и для пользы Вашего Величества, то молю вас хотя бы сохранять это в тайне, пока успех не оправдает меня в глазах общества; соблаговолите не выставлять меня тщеславным настолько, чтобы надеяться, будто королева, никогда меня не видевшая, желает выйти за меня замуж по любви.
Король пообещал ему не говорить об этом замысле никому, кроме коннетабля, и даже счел, что завеса тайны необходима для успеха дела. Господин де Рандан советовал господину де Немуру отправиться в Англию под предлогом обыкновенного путешествия, но господин де Немур не мог на это решиться. Он послал Линьроля, своего приближенного, весьма разумного молодого человека, разведать чувства королевы и попытаться завязать с ней сношения. Ожидая, чем кончится эта поездка, он отправился к герцогу Савойскому, который был тогда в Брюсселе с королем Испании. Смерть Марии Английской создала немалые препятствия к миру; в конце ноября переговоры прервались, и король вернулся в Париж.
В те дни при дворе появилась красавица, которая привлекла к себе все взгляды; следует думать, что красота ее была совершенна, коль скоро она вызвала восхищение там, где привыкли видеть прелестных женщин. Она была из того же дома, что и видам де Шартр, и одной из богатейших во Франции наследниц. Отец ее умер молодым и оставил дочь на попечение своей супруги, госпожи де Шартр, чьи добродетели и достоинства превосходили обыкновенные. Потеряв мужа, она несколько лет провела вдали от двора. Во время этого уединения она посвящала себя воспитанию дочери, она старалась не только взращивать ее ум и красоту, она хотела также привить ей добродетель и любовь к добродетели. Большинство матерей полагают, что достаточно не говорить при юных девицах о любовных похождениях, чтобы от них отвратить. Госпожа де Шартр имела мнение противоположное: она часто рисовала дочери картины любви и показывала все, что есть в ней сладостного, чтобы тем вернее убедить ее в истинности своих слов об опасностях любви. Она рассказывала девушке о притворстве мужчин, об обманах и неверности, о семейных несчастьях, приносимых любовными связями; а с другой стороны, она описывала, как покойна жизнь честной женщины, как прославляет и возвышает добродетель ту, которой даны красота и знатное происхождение; но она объясняла также, как трудно хранить добродетель иначе, чем с помощью крайней строгости к себе самой и стараний все свои заботы посвятить тому, что одно может составить счастье женщины: любить мужа и быть им любимой.
Ее дочь была одной из лучших партий во Франции и, оставаясь еще в юном возрасте, получила уже несколько предложений. Госпожа де Шартр, большая гордячка, едва ли находила кого-либо достойным своей дочери; когда той пошел шестнадцатый год, она пожелала привезти ее ко двору. По их приезде видам к ней явился; он был поражен дивной красотой мадемуазель де Шартр, и на то были причины. Белизна кожи и белокурые волосы придавали ей неповторимую прелесть; все ее черты были правильны, а лицо и стан исполнены изящества и очарования.
На следующий день после приезда она отправилась купить драгоценные украшения к одному итальянцу, который торговал ими по всему миру. Он приехал из Флоренции вместе с королевой и так разбогател на своей торговле, что дом его, казалось, принадлежал скорее большому вельможе, чем купцу. Пока она была там, приехал туда и принц Клевский. Он был так поражен ее красотой, что не мог этого скрыть; а мадемуазель де Шартр не могла помешать румянцу вспыхнуть на своих щеках, когда увидела, в какое изумление его повергла. Но вскоре власть над собой к ней вернулась, и она стала выказывать к поступкам принца внимания не больше, чем требовала от нее учтивость с подобным человеком. Принц Клевский смотрел на нее с восхищением и не мог понять, кто эта прелестная особа, которой он не знал прежде. По ее манерам, по сопровождающим ее он видел, что она была очень знатного рода. Ее юный возраст позволял предположить, что она не замужем; но поскольку с ней не было матери, а итальянец, вовсе с ней не знакомый, называл ее «мадам», принц не знал, что и подумать, и продолжал смотреть на нее с изумлением. Он заметил, что его взгляды смущали ее, тогда как обыкновенно женщины с удовольствием видят, какое впечатление производит их красота; ему показалось даже, что он был причиной ее нетерпения уехать; и в самом деле, она удалилась довольно торопливо. Потеряв ее из виду, принц утешался надеждой выведать, кто она такая; но он был немало удивлен, обнаружив, что ее никто не знал. Он был так очарован ее красотой и той скромностью, которую заметил в ее поступках, что, можно сказать, с этой минуты в его сердце родились самая пылкая к ней страсть и самое высокое о ней мнение. Вечером он отправился к Мадам, сестре короля.
Эта принцесса была весьма влиятельна благодаря сердечному расположению к ней короля; расположение это было столь глубоко, что король, заключая мир, согласился отдать Пьемонт, чтобы она могла выйти замуж за герцога Савойского. Хотя она всю жизнь мечтала о браке, но супругом своим желала иметь непременно коронованную особу; по этой причине она отвергла короля Наваррского, когда тот был еще герцогом Вандомским, и всегда охотно помышляла о герцоге Савойском; она питала склонность к нему с тех пор, как увидела его в Ницце при свидании короля Франциска I с Папой Павлом III. Ее тонкий ум и точные суждения о прекрасном привлекали к ней всех людей светских; в известные часы у нее собирался весь двор.
Принц Клевский явился к ней как обыкновенно; душа его была так полна красотой и нравом мадемуазель де Шартр, что он не мог говорить ни о чем ином. Он поведал всем о своем приключении и был не в силах удержаться от похвал встреченной им незнакомке. Мадам ему сказала, что такой особы, какую он описывает, нет на свете, а если бы она была, то ее бы знали все. Госпожа де Дампьер, ее фрейлина и подруга госпожи де Шартр, услышав этот разговор, подошла к принцессе и тихонько ей сказала, что принц Клевский, без сомнения, видел мадемуазель де Шартр. Мадам, обратившись к нему, сказала, что, если он пожелает заехать к ней завтра, она покажет ему ту красавицу, что так его поразила. В самом деле, мадемуазель де Шартр появилась на следующий день; обе королевы приняли ее с такой любезностью, какую только можно вообразить, и все так ею восхищались, что она слышала вокруг одни похвалы. Она принимала похвалы с такой благородной скромностью, что, казалось, они до нее не долетают и уж во всяком случае ее не трогают. Затем она отправилась к Мадам, сестре короля. Принцесса, воздав должное ее красоте, рассказала ей о том изумлении, в которое она повергла принца Клевского. Через минуту вошел и принц.
«Идите сюда, – сказала ему Мадам, – и убедитесь, что я сдержала слово и что мадемуазель де Шартр и есть та красавица, которую вы ищете; поблагодарите меня хотя бы, что я открыла ей, какое восхищение ею вы испытываете».
Принц Клевский с радостью узнал, что особа, которая показалась ему столь пленительной, была происхождения такого же благородного, как ее красота. Он подошел к ней и просил ее запомнить, что он восхитился ею первым и, не зная ее, испытывал к ней должное почтение.
От Мадам он вышел вместе с шевалье де Гизом, своим другом. Поначалу они согласно восхваляли мадемуазель де Шартр. Затем они сочли, что слишком ее хвалили, и оба перестали высказывать свои мысли о ней вслух. Но в последующие дни они принуждены были говорить о ней повсюду, где бы ни встречались. Новая красавица долго составляла предмет всех разговоров. Королева очень ее хвалила и выказывала к ней необыкновенное благорасположение; королева-дофина сделала ее своей любимицей и просила госпожу де Шартр почаще ее привозить. Принцессы, дочери короля, посылали за ней, чтобы она участвовала во всех их развлечениях. Одним словом, ею восхищался весь двор, кроме госпожи де Валантинуа. Не появление новой красавицы ее огорчало: она слишком хорошо знала короля и понимала, что с ним ей нечего опасаться; но она так ненавидела видама де Шартра (которого желала бы держать при себе, выдав за него одну из своих дочерей, и который был связан с королевой), что не могла благосклонно смотреть ни на кого, кто носил его имя и к кому он, очевидно, питал самые добрые чувства.
Принц Клевский страстно влюбился в мадемуазель де Шартр и пылко стремился на ней жениться; но он страшился, что госпожа де Шартр сочтет свою гордость оскорбленной, если выдаст дочь за человека, который не был старшим в своем роду. Но этот род стоял так высоко и старший в нем, граф д’Э, недавно женился на девице столь близкой к королевскому дому, что истинной причиной опасений принца Клевского была скорее робость, порожденная любовью, чем подлинные обстоятельства. У него оказалось множество соперников; шевалье де Гиз представлялся ему самым грозным благодаря его происхождению, достоинствам и тому блеску, что придавало его дому благорасположение короля. Шевалье влюбился в мадемуазель де Шартр в тот самый день, как ее увидел; он распознал чувства принца Клевского, равно как и принц распознал его чувства. Хотя они и были друзьями, охлаждение, возникающее из тождества притязаний, не позволяло им объясниться; дружба их слабела, а они так и не находили сил поговорить откровенно. То, что принцу Клевскому случилось первым увидеть мадемуазель де Шартр, давало ему, как он считал, некое преимущество перед соперниками; но он предвидел серьезные препятствия со стороны герцога де Невера, своего отца. Герцог был в тесных сношениях с герцогиней де Валантинуа; она враждовала с видамом, и этого было довольно, чтобы герцог не одобрил мечты своего сына о племяннице видама.
Произведения
Критика
