Книга отчаяния и непокорности
Ю. Данилин
Шарль Бодлер — одна из самых трагических фигур в истории французской поэзии XIX века. Участник революции 1848 года и ее знаменитого июньского рабочего восстания, враг бонапартистского декабрьского переворота 1851 года, он стал затем одною из красноречивейших жертв свирепой политической реакции, которой сопровождался приход Второй империи.
Это было время, когда из Франции эмигрировали Виктор Гюго, Эжен Сю, Феликс Пиа и когда на долю многочисленных народных поэтов 1848 года выпали всевозможные преследования, в результате которых Пьер Дюпон и Пьер Лашамбоди были приговорены к ссылке, Гюстав Матье не выходил из тюрем, затравленный Шарль Жилль покончил с собою. Маску бесстрастия, аполитизма должен был надеть на себя такой крупный поэт, как Леконт де Лиль. Многие писатели потеряли возможность печататься, а другие по воле реакции попадали под суд, как это случилось с Флобером, с Гонкурами, с Дюма-отцом, с Бодлером, да и не только с ними.
Весь остаток жизни Бодлера после революции 1848 года полностью приходится на время реакции, в обстановке которой и появился на свет знаменитый сборник стихотворений «Цветы Зла».
Бодлер не мог молчать о том, что его переполняло, не мог надеть какую-либо маску, а душа его изнемогала от величайшей человеческой боли и муки. «Цветы Зла» — это книга вчерашнего мятежника, вынужденного частью похоронить, частью скрывать свои былые вольнолюбивые стремления, которые порою все же напоминают о себе в его книге. Бодлер мечтал в 1848 году о великих назревших социальных реформах, призванных пересоздать общество во имя счастья людей, во имя справедливости к обездоленному трудовому народу... А теперь поэт оказался приговорен к каторге существования в том Париже, который из светоча свободы превратился в некую «яму, где теперь — гниенье и распад», где человек обречен на безмолвное подчинение существующему гнету, на одно неизбывное страдание, на духовное оцепенение и где поэту остается искать забвения в вине, гашише, любовных связях, в разгуле чувственности, а слагая стихи, лишь эстетизировать свои страдания, разврат, самый порок:
Нет ничего страшней жестокости светила.
Что излучает лед. А эта ночь — могила.
Где Хаос погребен! Забыться бы теперь
Тупым, тяжелым сном — как спит в берлоге зверь...
Забыться и забыть и сбросить это бремя.
Покуда свой клубок разматывает время...
(Перевела А. Эфрон)
Так поэт очутился на каком-то дне жизни, по его выражению — в «аду». Но мятежник не умирал в Бодлере. «Сплин и Идеал», крупнейший раздел «Цветов Зла», свидетельствует о вечных противоречиях и постоянной борьбе в душе поэта. Нет, еще не погибли в нем представления о высоком и прекрасном. Как у воспетого им Дон-Жуана в преисподней, у него еще сохранялись гордость и непримиримость. Пусть он горько называет себя «трупом меж трупами, в ком все давно мертво», пусть твердит в минуту безнадежности, что ему «все равно, какой идти теперь тропою», пусть отрекается от старых дорогих заветов («мятеж... не оторвет меня от начатой страницы») — все это было так, но одновременно его книга была проклятием этим настроениям, судорожной попыткой вырваться из их круга. Вот один пример: опьяняясь женщиной как «вспышкой яркого огня» «в моей безрадостной Сибири», подчиняясь ее влекущему соблазну, Бодлер в то же время исступленно клянет Жанну Дюваль как «чудовище», как «вампира» и мучительно жаждет преодолеть ее порочную власть.
В разделе «Сплин и Идеал» господствуют мрачные тона пессимизма, «тоски свинцовые края». В последующих разделах книги уже мелькают некие проблески света. Душа поэта теплеет, когда он пишет об улицах большого города, где перед ним то семеро обездоленных стариков, зрелище которых пробуждает в нем «братскую дрожь», то горемычные старухи, восьмидесятилетние изношенные Евы, обрисованные им с таким состраданием. Его умиляет мудрец-тряпичник, полный «любви к поверженным» и «гнева к сильным», готовый «царственно диктовать» законы общественного переустройства. Поэт любит этих простых людей, бедняг, отверженных Богом, которому нет дела до их выстраданных «богохулений», до «стона замученных и корчащихся в пытке». Романтику, каким был Бодлер, кажется, что защитить этих несчастных, «кто наг, и нищ, и сир», способен лишь Сатана, единственный «обиженных мститель». Но у поэта еще не угасла вера в борьбу самих обездоленных, и в знаменитом стихотворении «Авель и Каин» он призывает исстрадавшихся, нищих и голодных потомков Каина сбросить наконец с себя иго благополучных, буржуазно-самодовольных и лелеемых богом Авелей:
Каина дети! кончается горе,
Время настало, чтоб быть вам на воле!
Авеля дети! теперь берегитесь!
Зов на последнюю битву я внемлю!
Каина дети! на небо взберитесь!
Сбросьте неправого бога на землю!
(Перевел В. Брюсов)
Да, Бодлер не стал трупом, и не все пути были ему безразличны. Вместе с волей к справедливости в нем жила и неистребимая воля к прекрасному. Поэт, он уподоблял себя Солнцу, способному все «вещи низкие очистить навсегда». Впечатления окружавшего его страшного мира он переплавлял в самоцветы искусства, в те ювелирно отчеканенные стихотворения, в частности сонеты, мастерству которых дивился взыскательный Теофиль Готье.
Но вся глубочайшая искренность мучившегося поэта, представшая в художественном великолепии «Цветов Зла», послужила буржуазной реакции лишь удобным поводом отдать в 1857 году автора книги под суд за оскорбление «добрых нравов», за «бесстыдство» его искусства, которое прокурор смятенно именовал «безнравственным реализмом». Бодлер был осужден, подвергнут штрафу, группа стихотворений из «Цветов Зла» была впредь запрещена к печати, а поэт отошел к потомству с аттестацией аморального литератора и плохого гражданина, пугала для всех добропорядочных людей...
Впоследствии символисты и декаденты высоко превознесли Бодлера как одного из «проклятых» поэтов. Однако лишь в кругах революционеров были по-настоящему оценены и весь трагизм его жизненной участи, и смысл его знаменитой книги — вовсе не как романтической апологии Зла. Можно ли забыть о Луизе Мишель, наслаждавшейся чтением этих стихов на баррикадах Парижской коммуны? Русский поэт-народоволец Мельшин еще в 1890-х годах начал переводить «Цветы Зла»; интерес к Бодлеру вполне разделяли Горький и Луначарский.
«Цветы Зла» много раз издавались в русских переводах, но обычно в виде сборника избранных стихотворений.
Большая статья Н. И. Балашова «Легенда и правда о Бодлере» — лучшее из написанного о поэте на русском языке. Сжато и в то же время всесторонне полно очерчен здесь жизненный и творческий путь Бодлера, охарактеризованы различные стороны его литературного наследия, его искания, достижения, ошибки и противоречия. Этому очерку, основанному на критическом изучении богатой зарубежной литературы о Бодлере, не хватает, пожалуй, только подробных данных о направлении поэтических поисков Бодлера в 1840-х годах, что разъясняло бы, с каким духовным и творческим багажом поэт пришел к революции 1848 года; дело в том, что произведения 40-х годов в «Цветах Зла» исчерпываются каким-нибудь десятком слишком уж разнообразных по теме стихотворений. Поэтому слова Н. И. Балашова о том, что Бодлер еще в 40-х годах «создавал основу» своего сборника, нуждались бы в большем обосновании.
Комментарии, составленные с исчерпывающей полнотой, создают в целом давно желанный тип издания классика, порою превосходящий по своей заботливости и вниманию к деталям былые книги издательства «Academia». Особенно ценно, что во многих случаях здесь приводятся варианты переводов одного стихотворения: это позволяет читателю глубже оценить творческий замысел Бодлера и средства художественного воплощения этого замысла.
Л-ра: Новый мир. – 1971. – № 8. – С. 259-261.
Произведения
Критика
