Перевод: бережность, жертвенность, щедрость
Александр Маркевич
Поразительно музыкальный и пронзительный поэт Стефан Малларме, отвечающий таинственной улыбкой на вопрос о смысле большинства своих стихов, почти столетие представляет собой одну из соблазнительных для переводчика французской поэзии загадок творчества. «Малларме сберег некоторые замечательные черты национальной поэтической традиции, — писал в статье «Символизм. Малларме» Н. И. Балашов, дав пример ответственности поэта за продуманность и звучность каждого слова и уважения к сонету с его дисциплинирующей воображение и мысль сжатостью».
Поздний сонет «Лебедь», быть может, самый значительный, с озарениями, что напоминают импровизацию пианиста, повествует о художнике, который, глядя на то, как бьется в тисках Красоты «девственный и прекрасный» коллега, сравнивает с ним себя в молодые годы и предпочитает бесплодным бореньям полный презрения холодный сон. Такова вкратце одна из трактовок сонета. Добавим, исходя из эстетики Малларме, что стихи создаются из слов, а не из идей, поэтому «Лебедь» как бы соткан из полифонии и красок слов.
В присланной в редакцию заметке Вадим Алексеев теоретически обосновал свой перевод «Лебедя», сопроводил его своим подстрочником, на который позже сошлемся, и двумя классическими переводами — В. Брюсова и М. Волошина. Понятно, что В. Алексеев взялся за перевод, основательно изучив историю сонета. Но хочется поспорить с автором, написавшим, что «творчество, которое всегда таинство», в отличие от перевода, анализировать нельзя. Нам кажется, что творчество анализировать можно. И нужно! «...Переводчик... имеет полное право усиливать одно за счет ослабления другого, если только это способствует передаче главной мысли оригинала». Так заканчивается заметка. С этой формулой трудно не согласиться. Посмотрим, как она осуществляется на деле.
Первую же строку В. Алексеев «ослабляет», просто-напросто отбрасывая два слова Малларме — «девственный» и «живучий». «Он уже не в силах разорвать...» — неверно, не та интонация! У Малларме читаем: разорвет ли он? (будущее время в вопросительной форме — «ты разорвешь ли» у В. Брюсова). Из-за этой, на первый взгляд мелкой, погрешности, вызванной грамматически неправильным прочтением оригинала, сразу же появляется невнятность, «...хмелеющим крылом», на наш взгляд, ближе к истине, чем «ликующим» у В. Брюсова.
«...покров остекленелый, сияющую гладь...» — воспринимается как тавтология, рассчитанная на тех, кто, прочтя оригинал, уже знает, что речь идет об озере. Потеря этого слова тем печальнее, что русский стих стремится как раз к конкретизации образа; отметим попутно, что у В. Брюсова — «былое озеро», у М. Волошина — «озеро мечты»; как видим, и тот и другой поступили с поэтом лояльнее.
«...где стиснул иней белый...» — замечателен, по нашему мнению, глагол «стиснул», рождающий цепочку ассоциаций («скрыл» у М. Волошина), но менее удачен эпитет «белый» в сочетании с инеем (в сонете он без эпитета). «Полетов стылый лед...» — у В. Брюсова «ясный» стократ ближе к французскому transparent. Эпитеты, выбранные переводчиком, не несут какой-то исключительной семантической нагрузки, лежат вне образной системы поэта и упрощают ее, насыщенную чрезвычайно. В теории В. Алексеев был совершенно прав: «...Родной язык предоставляет переводчику неисчерпаемый выбор синонимов, комбинируя которые, переводчик пытается найти то нужную форму, то подобрать ритм и т. п.» К сожалению, в первом катрене синонимы, говоря пушкинским языком, — «гирьки перевода».
И еще неясно, кто кого стиснул? Белый иней — лед полетов, или наоборот? Неуместное двойное управление. И наконец, «которым не бывать!» звучит коряво по-русски, так как тоже двойственно.
Катрен второй. Непонятно, почему лебедь «прежний»? (ср. у В. Брюсова «лебедь прошлых дней»). Это слово означает: бывший прежде; тот же самый, что и прежде; предыдущий... Так какой же? Смутный эпитет — смазанный смысл катрена (смазанный, а не недосказанный). Оба катрена лежат в одной временной плоскости, ибо действие протекает параллельно. В переводе это проблематично. И потом: кому «ему не миновать»? Ничего не понятно.
В самом деле, это труднейшее место для перевода, своего рода перевалочный пункт сонета. И В. Брюсову и М. Волошину это место удалось, но их варианты нельзя считать единственно возможными. Нам, конечно, легко об этом вчуже рассуждать, однако мы уверены, что должны меньше домысливать за автора, ведь перед переводчиками как на ладони вся фактура стиха, обращаться с которой он обязан с огромным тактом, не забывая при этом ни о музыкальной стороне, ни о свободе выражения — той свободе, что наполняет перевод воздухом и прочищает легкие читателя, причащая его поэзии. Поэтому строка «в холодном блеске мук смертельного удела...» излишне описательна. Разве не ясно из контекста, чего лебедю «не миновать»? Зачем пояснять то, чего нет и не может быть в оригинале?! И путаница на цезуре («в блеске мук — смертельного удела» или «в ...блеске — мук... удела»), в теории носящая название амфиболии, на сей раз, полагаем, вызванная не небрежностью В. Алексеева, а его стремлением к многозначности, проистекла из не до конца понятого оригинала.
«Чтоб, волю не воспев, уснуть»... — несмотря на то, что в оригинале страна, да и вся направленность строки несколько иная, думается, что «воля» вполне укладывается в концепцию данного перевода. Недоумение вызывает, правда, конструкция «ему не миновать... чтобы уснуть...». Не имело смысла копировать французский синтаксис, то есть pour здесь отнюдь не «чтобы».
Последняя строка катрена из рук вон плоха. Слово «тоска» (унынье — у В. Брюсова, скука — у М. Волошина) ключевое в строке, и без него сонет трудно себе представить. Да, переводчик вынужден чем-то жертвовать, но выдумывать нечто вне системы стиха, дабы все видели, какое красивое сравнение (трепещи, автор!) он тут вставил — переводчик просто не имеет права! Откуда взялась в переводе «сверкающая рать»? Для рифмы? Но почему не какая-нибудь «тоскливая тетрадь» или «блестящая кровать»? Кстати, у Малларме впервые что-то засверкало только в предпоследнем слове второго катрена, а в переводе мы уже видели и «покров остекленелый», и «иней белый» (явно лишний эпитет, но... рифма!), и «в блеске мук»... Не больно ли глазам?
А теперь обратимся к терцетам. В первом, на наш взгляд, произошло смещение причинно-следственных связей, что затрудняет понимание; утерян ряд немаловажных образов (белой агонии — тоски, ужаса почвы). Однако в целом, учитывая большую плотность Малларме, перевод получился. Особенно хорош емкий эпитет «заиндевелые»; что же до «крыл», то это слово (вспомним о «хмелеющем крыле» из первого катрена) вызывает, как нам кажется, недоверие к поэту. Наверно, не следовало терять слово шея (см. у М. Волошина — «он шеей отряхнет...»). В переводе В. Алексеева лебедь не может уже поднять крыльев, и неясно, чем же он отряхнет «предсмертное страданье». К чему загадывать загадки там, где прозрачен оригинал?
Второй терцет переведен достоверно. Это лучшее место в переводе. Некоторое возражение вызывает, пожалуй, лишь фраза «...чьи черты светилися все боле», как своей абстрактностью, так и неблагозвучием — «илися всё», невозможным для Малларме.
Два слова о технической стороне перевода. В. Брюсов и М. Волошин не ставили (и это было в традициях того времени) пред собою цель в точности передать систему рифмовки. Их интересовал образный и музыкальный строй сонета. В наше время переводчики, как правило, обращают внимание и на чисто структурный момент.
Поэтому хочется сказать добрые слова в адрес В. Алексеева, который сделал попытку передать рифмовку сонета так, как он выглядит по-французски (кстати, Малларме выдержал весь сонет на одной ударной гласной «и» — случай довольно редкий в истории сонетов, а для переводчика практически неразрешимая проблема). И все же уже в русском тексте имеются недоработки. Система рифмовки та, а сами рифмы не те. Например, рифма «остекленелый — белый» из первого катрена точная, но когда она оказывается рядом с парой «удела — оцепенело», выясняется, что это две разные рифмы. Вообще надо отметить, что рифмы в оригинале «Лебедя» сравнительно банальны, впрочем, как и в подавляющем большинстве сонетов, ибо для этой стихотворной формы характерно внутреннее органичное развитие поэтической мысли, подчиняющей себе все остальное; но эта банальность почти незаметна на слух, хотя среди мужских рифм есть два глагола в настоящем времени. А в переводе мы наталкиваемся на три глагольные рифмы, да еще все в инфинитиве, что не красит перевод.
За исключением чуть-чуть не дотянутой рифмы «содроганьем — страданье» к рифмовке терцетов претензий нет. И последнее: следовало попробовать, хотя это почти нереально, передать внутреннюю рифму sol — col (не ее ли отзвук в однокорневых словах «гордо» и «в гордыне», или это небрежность?), а также такую естественную у поэта внутреннюю рифму exil — inutile, великолепно венчающую сонет.
Говоря о звучании сонета, нельзя обойти взиманием строку: «Он гордо отряхнет предсмертное страданье», — читая которую вслух, забываешь, что это перевод, и вспоминаешь высказывание Валерия Брюсова о ранних стихах одного поэта-символиста: «В них... были явные недостатки техники... но было в этих стихах одно преимущество, которое искупало все: они пели, — была в них прирожденная певучесть, не приобретенная никакой техникой, особый «дар небес», достающийся в удел лишь немногим...»
Итак, перевод во многом спорен. Но мы убедились воочию, какой тяжелый труд — ах, как просто критиканствовать! — уложить стихию одного языка в рамки другого. Чтобы не быть голословным, выносим на суд читателя и наш перевод этого сонета.
ЛЕБЕДЬ
Девственный, живучий и сегодня прекрасный,
Расколет ли он ударом хмельного крыла
Это замерзлое забытое озеро, которое навещает под инеем
Прозрачная льдина неулетевших полетов!
Некий лебедь прежних лет вспоминает, что это он —
Великолепный, но (так же) безнадежно рвущийся на волю,
Ибо не воспел страну (край), где (мог бы) жить,
Когда воссияла тоска бесплодной зимы.
Вся его шея отряхнет эту белую печаль (агонию),
Навязанную пространством птице, что его отвергает,
Но не ужас почвы, к которой примерзло оперенье.
Призрак, который здесь (поэтому) показывается в своем чистом блеске,
Замирает в холодном презрительном сне,
Что закутывает Лебедя в бесполезное заточенье (ссылку)
Подстрочный перевод А. Маркевича
ЛЕБЕДЬ
Прекрасный, девственный, неужли не порвет
Своими пьяными крылами синий иней
Заброшенных озер, где спит в прозрачной льдине
В неволе стынущий, не взмывший ввысь полет!
А лебедь оных лет — красивый, словно тот, —
Постиг, что втуне бьет крылами пленник ныне,
Коль не воспел страну, где выжить мог в кручине,
Когда зима тоской сияла в скудный год.
Он шеей белую печаль стряхнуть стремится,
Которую простор навязывает птице,
Но почвы оторопь отринуть нету сил,
И Призрак, облик свой обретши ясный, пылкий,
В оледенелом сне презрительно застыл,
Облекшем Лебедя в тщету бессильной ссылки.
Перевод А. Маркевича
Л-ра: Литературная учеба. – 1981. – № 5. – С. 224-226.
Произведения
Критика
