Жан-Пьер Шаброль. Владимир и Жаки
О. Тимофеева
В коротком послесловии Жан-Пьер Шаброль (род. в
«Разумеется, это роман. Я не ограничивал свое воображение, свободно меняя то, что я в действительности пережил совместно с членами труппы. Из всего того, что они говорили... я отбирал лишь то, что соответствовало моему замыслу. Короче, мои друзья из «Жакерии» были нужны для моего романа в такой же мере, в какой нам всем была необходима Ивонна Урьез, ее ужасные испытания, ее записки, ее советы и все то, что она рассказала нам о своей жизни...»
Жаки — члены небольшой театральной труппы, — четверо юношей и трое девушек, во главе с режиссером-постановщиком (все не старше тридцати лет), пригласили Жан-Пьера Шаброля сотрудничать с ними для создания пьесы о рабочем классе. Шаброль прошел с ними весь путь до рождения спектакля, все шесть месяцев непрерывного труда, вдохновенного и самоотверженного. Участвуя во всех обсуждениях и репетициях, он записывал диалоги, оставляя за актерами право вносить изменения в текст и впоследствии.
Замысел потребовал посещения заводов и рабочих предместий Парижа. Именно тогда и Жаки, и сам Шаброль впервые столкнулись лицом к лицу с ужасающей нищетой тех, кого безработица, неудачи, болезни выбросили за борт хоть и убогого, но все же упорядоченного существования. Увидели, как живут в полуразрушенных домах, ожидающих сноса, обездоленные семьи, детей, похожих на маленьких старичков, больных и несчастных. Среди Жаков есть коммунист, Бенжамен. Он знакомит друзей с «Тетрадями нищеты и надежды», изданием партии. В них собраны свидетельства о трех миллионах французов. Одновременно режиссер-постановщик становится свидетелем жуткого события — похорон четырнадцатилетнего мальчика, покончившего с собой из-за того, что его мать была отправлена в тюрьму, так как не сумела выплатить в срок деньги за купленный в кредит телевизор. Во время похорон мать ребенка с душераздирающим воплем бросилась на группу репортеров. Эта женщина, Ивонна Урьез, к тридцати двум годам — мать восьмерых детей. Измученная непосильным трудом, бессонными ночами, она содержала свою семью, работая на самой тяжелой и низкооплачиваемой работе. Самоубийство ее старшего мальчика Тьерри сделало из нее борца. Она возглавила коммунистическую ячейку в своем микрорайоне, стала вести яростную самоотверженную борьбу за права бедняков, написала с помощью профессионального литератора книгу «Памяти Тьерри». Кола, режиссер «Жакерии», дал Шабролю прочесть эту книгу, познакомил с Ивонной Урьез.
Образ этой женщины и стал ключевым в романе. В ней воплощены страстная жажда обновления общества и уверенность в том, что сами обездоленные могут изменить его своими силами, если только возьмутся за это немедленно. «Нищета — это не роковая неизбежность!» — объясняет Ивонна своим товарищам. Ее убежденность сплачивает людей, которые еще совсем недавно стыдились своего положения отверженных. В них просыпается чувство собственного достоинства, вера в свои силы.
Из трехсот страниц романа лишь немногие посвящены Ивонне Урьез, но именно в них с наибольшей ясностью звучат светлые, оптимистические ноты. Рассказ об этой женщине противостоит изображению нравственной деградации, ожесточенности, ежеминутно порождаемых нынешним капиталистическим обществом. Знаменательно, что Ивонне Урьез Шаброль посвящает свою книгу.
Воссоздавая с поразительной достоверностью и выразительностью характеры актеров театра «Жакерия», Шаброль не только создает групповой портрет труппы, но и схватывает черты той части современной молодой творческой интеллигенции Франции, которая упорно ищет пути выхода из кризиса. Существуя на самые скудные средства и самоотверженно работая над спектаклем «Люмпен», вдохновленные стремлением показать обществу его «дно», они уже этим своим коллективным творческим трудом преодолевают трагичность, идейный вакуум, через который каждому из них пришлось пройти после разочарований в иллюзиях революции 1968 года.
«Жаки» вместо с Шабролем поставили перед собой сложную задачу — изобразить крайне бедствующую семью (члены семьи: мать, две ее дочери, бабушка и брат матери, лентяй и болтун; им нечем платить за квартиру, их выгоняют на улицу), но при этом вызвать у зрителя не брезгливую жалость, а возмущение, заставить его ощутить трагизм и несправедливость положения, в котором находятся эти отверженные. Необходимо также избежать идеализации персонажей, показать, как губительны последствия вынужденного безделья, бродяжничества, нищеты, как утрачиваются моральные критерии, возникает психология паразитизма и как перед преждевременно взрослеющим молодым поколением маячат призраки проституции, насилия, наркомании. Постепенно Жаки вместе с Шабролем находят единственно приемлемое для них решение: персонажи должны быть одновременно и правдивы, и гротескны. Каждый сценический эпизод предваряет реприза пары клоунов.
«Наши современные клоуны родились из невроза, — говорит Кола, режиссер-постановщик. — Они помогут нам показать фон нашей эпохи: разрушение духовных ценностей и все с этим связанное».
В романе непрерывно переплетаются три темы, три линии повествования: непосредственное отображение впечатлений и размышлений Шаброля, возникающих у него в ходе работы над спектаклем, повествование о том, как создается спектакль «Люмпен», попутно рассказ о каждом его участнике и, наконец, история создания самого романа, в который входят все новые персонажи спектакля, вплоть до Владимира — персонажа, предложенного Жакам самим Шабролем. Владимир — типичный «деклассированный элемент», отсидевший срок и вышедший из тюрьмы «сломанным человеком», готовым в свою очередь крушить все вокруг.
Владимир — старший сын в семье — неожиданно возвращается из заключения как раз в тот момент, когда мать обретает некое подобие упорядоченного существования. У нее появляется сожитель, имеющий постоянную работу и готовый поселить у себя всю ее семью. Владимир гонит этого работягу и бедолагу из его собственной квартиры и, уничтожив все, что там было, уводит всю семью снова на улицу.
Спектакль завершается яркой сценой: сносятся дома, пришедшие в негодность. Предварительно в них замуровывают все окна и двери, чтобы перед сломом никто не мог туда забраться. Но нередко там остаются люди, обосновавшиеся в этих хибарах. Так случилось и с шестью героями спектакля. Когда половина дома обваливается, все видят оставшихся на верхнем этаже людей. Вызывается пожарная команда, их спускают на пожарной лестнице. Телевидение передает репортаж об этом происшествии. Каждому члену семьи подносится микрофон. Впервые в жизни они получают возможность высказаться. И они говорят на своем непередаваемом жаргоне, как страшно они живут, ютясь на лестницах, в подвалах, роясь на помойках, а ведь им надо и рожать, и кормить детей. Однако все заканчивается гротескной непристойностью: старая бабка заявляет, что она забеременела от соседа. Их поздравляют.
В чем же смысл спектакля? Один из Жаков так отвечает на этот вопрос, поставленный перед ним Шабролем: «Наши персонажи... эти горемыки дадут понять публике: «Вчера мы были такими, как вы, завтра вы будете такими, как мы»».
Он рассказывает, что его совершенно не привлекло предложение телепродюсера сделать серию передач о людях, которые нашли «свой собственный выход из кризиса цивилизации», например о преподавателе английского языка, который построил парусное суденышко, чтобы совершить кругосветное путешествие, о фермерше, которая пишет стихи, о последнем золотоискателе. «Я, конечно, отказался, — пишет Шаброль. — Но как объяснить ему почему. Я и сам себе удивился, ответив следующее: португальский сельскохозяйственный рабочий, который пьет горькую с субботнего вечера до утра понедельника, интересует меня больше, чем твоя поэтесса».
Андре Вюрмсер в «Юманите» очень точно охарактеризовал роман «Владимир и Жаки», назвав его книгой «неистовой, живой, оглушительной, взрывчатой, реалистической, переполненной удивительными образами и раблезианским нагромождением слов, блатным жаргоном и неологизмами». Остается только добавить, что роману присущи те общие закономерности, которые связывают жестокость тюремных нравов с жестокостью американских солдат во Вьетнаме, обездоленность «четвертого мира» (так социологи называют те миллионы людей, которые лишены средств к существованию) во Франции с голодом в так называемом «третьем мире». Но не правы те французские критики, которые утверждают, что «Владимир и Жаки» — книга без надежды.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1983. – № 2. – С. 103-105.
Произведения
Критика
