Перед лицом атомной угрозы
Р. Леонидов
[…]
Одна из последних пьес Гатти называется «Наша ежедневная траншея». Это название можно рассматривать как формулу отношения драматурга к миру и к своему творчеству. Вот что говорит об этом он сам: «Мой театр родился из повседневности, определяющим был опыт обыденной жизни. Для меня это был прежде всего опыт жизни в концлагере. Там я начал писать. Впечатления концлагеря долго преследовали меня. Я написал о лагере три пьесы, поставил фильм. Во мне по-прежнему живет заключенный. Я пришел в лагерь вместе с людьми, которые боролись. Они — прообразы борцов, которых вы находите в моих пьесах».
Отец драматурга был подметальщиком улиц. Гатти было шестнадцать лет, когда в оккупированной гитлеровцами Франции он ушел из дома родителей в маки. Это был шаг, определивший всю его дальнейшую жизнь. «У меня и сейчас такое чувство, как будто я по-прежнему с партизанами», — говорит он об этом. Иными словами, для Армана Гатти по-прежнему самое главное — борьба, пусть на других фронтах и другим оружием. Считает ли он, что его пьесы могут что-то исправить и чему-то помочь, что ими он может участвовать в изменении мира?
«Разумеется, я не возьму на себя смелости утверждать, что мои пьесы могут изменить мир. Но я считаю, что содействовать изменению мира должен каждый. И театр может внести в это свой вклад — точно так же, как его вносит рабочий на фабрике. Театр должен бороться за нового человека», — так отвечает на этот вопрос Гатти.
Но как он представляет себе такой театр и как он представляет себе его публику? Ответ Гатти очень любопытен: «Я не за театр, который объединяет. Я за театр, который разделяет. В обществе, построенном на борьбе классов, не может быть театра, который подошел бы каждому. Когда театр в таком обществе отвечает нуждам всех, это значит, что он потерял остроту. Мне нужен театр, в котором реакции зрителей были бы разными, соответственно их принадлежности к разным социальным группам. Пьесу, которая имела бы успех у всех (с одной из моих пьес это было), я назвал бы плохой, перестал бы ее показывать». Каким должен быть язык такого театра? По мнению Гатти, «никакая революционная идея не может быть передана языком мелкой буржуазии. Язык мелкой буржуазии превращает революционную идею в посмешище. Мне лично кажется, что для нас крайне важно создать новую, соответствующую нашим нуждам эстетику. Это, однако, предполагает контакт с публикой, которая у нас в театр не ходит, — контакт с пролетарской публикой».
У самого Гатти уже давно есть контакт с этой публикой. Ведь эта публика, говорит он, приходит в театр с тем же мироощущением, с которым он пишет свои пьесы. Это публика без «университетской» культуры, но с культурой собственной жизни, с опытом труда и будней.
Насколько доступны пьесы Гатти? Бывает ли трудным их понимание? «Да, — отвечает он. — Для университетской публики. Один профессор сказал мне: «Я ваши пьесы понимаю с трудом — как же их могут понять рабочие?» На это рабочий ответил: «Я не профессор, но я понял все». Это, разумеется, вовсе не означает, что профессор был глуп, а рабочий умен. Это означает, что профессор приносит с собой в театр груз уже сложившихся представлений. Он теряется, когда не находит того, что соответствует его ожиданиям. Иными словами, он предвзято смотрит на театр и на его выразительные средства».
В статьях, выступлениях и пьесах Гатти часто встречаются такие выражения, как «воображаемая жизнь» персонажа пьесы. Воображаемое и реальное в его пьесах создают сложное единство, где перекрещиваются разные психические, временные и пространственные планы. Это верно в отношении его пьесы «Воображаемая жизнь подметальщика улиц Огюста Ге», где рассказывается о жизни отца драматурга — о том, какой она была и какой она могла бы быть. Это верно в отношении «Публичной песни перед двумя электрическими стульями», «Хроники временной планеты», «Страданий генерала Франко». А о своей пьесе «V — Вьетнам» Гатти рассказывает: «Это первый случай в истории французского театра, когда пьеса была заказана профсоюзами. Они пришли к выводу, что людям нужна пьеса о Вьетнаме и что им, профсоюзам, следует содействовать появлению такой пьесы. Были установлены контакты с вьетнамцами; они поддержали это начинание. Я написал пьесу, а профсоюзы финансировали ее постановку. Она репетировалась в Тулузе каких-нибудь две недели — обстоятельства не позволили больше. Но премьера стала незабываемым событием. На нее были приглашены исключительно рабочие». За тулузской премьерой последовало турне по Франции, когда в зал летели дымовые шашки и для защиты от фашиствующих молодчиков приходилось вызывать к театру наряды полиции.
Буржуазная публика отказывалась принять образ Америки, положенный в основу пьесы, о которой Гатти говорит следующее: «Во Вьетнаме противостоят друг другу две различные концепции человека. Разрабатывая эту тему, я старался без показа ужасов и в то же время без сантиментов противопоставить два мировоззрения. Их олицетворяет, с одной стороны, миф о машине, с другой — новый алфавит, над которым в редкие свободные минуты работает вьетнамский солдат».
Арман Гатти не считает, что он исчерпал для себя тему Вьетнама. В новой пьесе речь тоже пойдет о машинах, но на этот раз — с точки зрения вьетнамцев. Чтобы уберечь от разрушения свои большие промышленные комплексы, вьетнамцы вынуждены «разбирать» их на части, рассредоточивать в лесах и продолжать работу уже на таких «разобранных на части» предприятиях. Человек здесь оказывается не рабом машины (как в той Америке, которая предстает перед нами в «V — Вьетнам») — он ставит их на службу себе и своей борьбе. Гатти говорит, что мысль написать об этом пьесу ему подали вьетнамцы.
Что он может сказать о самых последних своих работах? Их три, и премьеры всех трех состоялись в первые месяцы этого года. «Тринадцать солнц Рю Сен-Блэз» — пьеса о французском обществе массового потребления, о социальных проблемах сегодняшней Франции. Во второй пьесе, которая называется «Рождение», речь идет о борьбе партизан в Латинской Америке, иными словами, о политическом рождении целого континента. Третья пьеса называется «Аист», Ее тема — атомная бомба. «Сейчас, когда Америка попала во Вьетнаме в тупик и основательно в нем застряла, — заканчивает Арман Гатти, – атомная угроза колоссально возросла. Эйзенхауэр сказал, что, только сбросив атомную бомбу на Ханой, Америка сможет уйти от поражения во Вьетнаме. Как далеко может завести эскалация? Она заходит все дальше, дальше и дальше... Эта пьеса – вопль перед лицом атомной угрозы».
Л-ра: Театр. – 1968. – № 9. – С. 151-152.
Произведения
Критика
