«Благотворная сила…» (о сказках братьев Гримм)
А. А. Гугнин
«Жила на свете маленькая девочка. Умерли мать и отец, осталась она одна, ни крова, ни пищи. Дали ей добрые люди горбушку хлеба, пошла девочка куда глаза глядят. Встретила бедняка, бедняк говорил «Я так голоден, дай мне поесть». Отдала ему девочка хлеб и сказала: «Ешь на здоровье». А сама пошла дальше. Мальчика встретила, мальчик тот плакал: «холодно, холодно, голова замерзает». Сняла свою шапку девочка и отдала мальчику. Глядь, а навстречу девочка, дрожит вся от холода, нет на ней почти ничего. Сняла девочка платье и отдала малышке. Пришла в темный лес, а тут под деревом крошка совсем замерзает. Осталась у девочки только рубашка. «Сейчас темно, никто не увидит», — подумала девочка. Сняла рубашку и отдала малютке.
И вот стоит она одна в холодном темном лесу. И тут с неба посыпались звезды, да и не звезды, а блестящие талеры. Вместо старой одежды появилась на девочке новая, из тонкого полотна. Подставила она подол и набрала много талеров. На целую жизнь хватило».
Что подумает и что скажет современный читатель, пробежав глазами эту маленькую сказку-притчу «Звездные талеры», опубликованную под номером 153 в собрании «домашних и семейных сказок» братьев Гримм? Наверное, за исключением самых маленьких, которые еще могут поверить в реальность «золотого дождя» и даже, пожалуй, вообразить его себе, отношение к сказке будет неоднозначным, а может быть, и негативным. «Такого в жизни не бывает. Девочка замерзнет в лесу и вместо талеров ее засыплет снегом», скажет какой-нибудь рационалистически мыслящий десятилетний школьник. «Кому нужны эти допотопные выдумки!» — пожмет плечами какой-нибудь современный студент, читающий в оригинале «сайенс-фикшен» и английские детективы. Люди постарше, имеющие жизненный опыт, наверное, задумаются и, может быть, скажут, что с добротой, бескорыстием, состраданием и сочувствием к ближнему не так все просто. На них и сейчас порой дефицит, хотя наверняка нынешняя девочка не встретила бы на своем пути сразу столько сирых и голодных и не пришлось бы ей отдавать свой хлеб и свою одежду. И все-таки я с трудом могу представить себе такого маленького или взрослого человека, у которого бы хоть на мгновение не шевельнулось в душе сострадание к девочке-сироте из процитированной здесь сказки, сказки действительно незамысловатой, сказки откровенно назидательной, созданной, возможно, и не без воздействия христианских идей о любви к ближнему, за которую непременно воздастся «свыше».
Но ведь никто и никогда не призывал принимать сказки за чистую правду. «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок», это мы все знаем. Но всегда ли мы отчетливо представляем, какие «намеки» и какие «уроки» содержат в себе народные сказки? С литературными сказками проще. Вспомним Г. X. Андерсена, В. Гауфа, А. Грина («Алые паруса» хотя бы!), А. Сент-Экзюпери («Маленький принц»), Оскара Уайльда или Киплинга! Там все объединено авторским замыслом, и если не сразу, то постепенно во всем все-таки можно разобраться, исходя из исторического понимания эпохи, мировоззрения того или иного писателя, привлекая для помощи его письма, дневники, воспоминания и пр.
Для понимания народных сказок никакого такого подсобного материала нет — разве что весь многотысячелетний опыт народа, который и историей-то далеко не во всем зафиксирован, и в летописях-то далеко не всегда описан. Как к нему подступиться, к этому огромному, поистине неисчерпаемому опыту? Конечно же, описательно, с помощью многих наук, к примеру археологии, этнографии, источниковедения, истории, языкознания, фольклористики... Но науки эти обособились, и лингвистов, как правило, не интересуют работы этнографов, а фольклористы редко вникают в археологию. И тысячелетиями сконденсированный народный опыт — в сказках, былинах, легендах, балладах, песнях, обрядах, пословицах и загадках — так и остается во многом неопознанным и нерасшифрованным именно на своем высшем уровне и в своем высшем качестве — как совокупный опыт десятков и сотен поколений людей, хотя и живших в иных, очень далеких от нас исторических условиях, но все-таки представляющих наш народ, нашу, земную, цивилизацию и связанных с нами неразрывными узами исторической преемственности, которую редко кто осознает в ее подлинной всеобъемлемости.
Интерес ко всему историческому в наши дни заметно возрос, но, на мой взгляд, в нем пока еще больше от моды, от экзотики. Не экзотикой ли привлекла тюркская легенда о манкуртах, безликих людях, лишенных исторической памяти, рассказанная Ч. Айтматовым в романе «Буранный полустанок»? Для Ч. Айтматова экзотический (или экзотически-фольклорный, как в случае с данной легендой) элемент — просто один из способов привлечь внимание как раз к обозначенной выше проблеме: народный опыт и народная традиция, конечно же, неистребимы, ибо их сохраняют лучшие представители народа (такие, как Казангап и Буранный Едигей), но эти традиции и этот опыт все-таки будут сбережены полнее и надежнее, если в нашем обществе меньше станет современных манкуртов, которые, не поморщившись, сначала снесут бульдозером старое кладбище, где захоронены их отцы и деды, потом вырубят лес в устье реки, потому что река от этого мелеет и сохнет, потом снесут тысячелетнюю церковь или другое строение и заодно постараются сбыть за границу иконы или старые книги и рукописи, демагогически прикрывшись атеизмом... Таким людям ни сказки, ни песни не нужны.
А между тем и сказки, и песни сыграли свою незаменимую и неповторимую роль в процессе становления самосознания современных европейских наций. Новое гражданское самосознание, зародившееся в эпоху Просвещения во второй половине XVIII в., включало в себя и осознание самобытности исторического пути, языка, культуры, этнографических примет каждого народа, играющего свою скрипку во всемирном ансамбле человечества. В библиотеках и монастырях — повсюду стали обнаруживаться старинные рукописи, дотоле неизвестные, никем не прочитанные. Так, Бодмером и Брайтингером в Швейцарии была открыта «Песнь о Нибелунгах» и рукописные собрания миннезингеров; в Англии епископ Перси (а позднее и знаменитый Вальтер Скотт) собирает и издает старинные шотландские баллады; в Германии Гердер выступает страстным пропагандистом народной поэзии и в 1778-1779 гг. издает сборник «Народные песни», в котором по-просветительски щедро ставит рядом немецкие, английские, шотландские, скандинавские, литовские песни. Не случайно во втором издании сборник был назван более емко — «Голоса народов в песнях». В 1817 г. в Вене была найдена и затем издана «Кудруна» — наряду с «Песней о Нибелунгах» величайший памятник немецкого народного эпоса. В Оксфордской библиотеке был обнаружен и в 1837 г. впервые опубликован полностью французский героический эпос «Песнь о Роланде». В год смерти Байрона во Франции вышли «Народные песни Греции». Еще на 10 лет раньше в Вене были изданы сербохорватские песни Вука Караджича, с восторгом встреченные в том числе и братьями Гримм. В Финляндии еще в конце XVIII в. начинается запись отдельных рун «Калевалы», завоевавших всемирную известность в обработке Э. Ленрота, впервые опубликованной в 1835 г.
В 1800 г. вышло первое издание «Слова о полку Игореве» — величайшего памятника древнерусской словесности, отразившегося затем в творчестве многих русских писателей — начиная от Радищева, Жуковского и Пушкина. В 1804 г. в Москве были изданы «Древние русские стихотворения», записанные, по-видимому, еще во второй половине XVIII в. Этот сборник, больше известный сейчас по названию второго издания «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым», впервые показал поистине неисчерпаемые богатства русских былинно-мифологических и исторических песен, равно как и песен сатирических и шуточных. Это богатство было замечено и Карамзиным, писавшим «Историю государства Российского», и Жуковским, который не только блестяще перевел «Слово о полку Игореве», но и постоянно стремился к созданию национального русского эпоса, и Пушкиным, который внимательно читал этот сборник, и многими другими замечательными русскими поэтами, писателями, учеными — от A. X. Востокова и В. К. Кюхельбекера до И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого и М. Горького. В. Г. Белинский писал о «Сборнике Кирши Данилова»: «Это книга драгоценная, истинная сокровищница величайших богатств народной поэзии, которая должна быть коротко знакома всякому русскому человеку, если поэзия не чужда душе его и если все родственное русскому духу сильнее заставляет биться его сердце» (Полн. собр. соч. Т. IV. М., 1954. С. 381).
Весь этот беглым пунктиром намеченный контекст необходим для того, чтобы напомнить, что обращение к устному народному творчеству, разыскание и публикация памятников народного героического, мифологического и сказочного эпоса сыграли неоценимую роль в становлении национального самосознания и национальных европейских литератур в конце XVIII — первой половине XIX в. Без интереса к истории и национальному фольклору не было бы не только исторических романов Вальтера Скотта и «Фауста» Гёте, но и творчество Пушкина и Гоголя, Гюго и Бальзака и многих других великих писателей не обрело бы такого поистине необъятного размаха. И только в таком широком контексте и на таком широком фоне можно понять весь огромный масштаб неутомимой и поистине героической деятельности братьев Якоба и Вильгельма Гримм. Деятельности, которая для широкого читателя сегодня приоткрыта лишь одной своей гранью, а именно «Детскими и домашними сказками» братьев Гримм, три тома которых вышли в Германии в 1813-1822 гг., постепенно были переведены на многие языки и стали одной из самых популярных и любимых детских книг во всем мире. Немного, наверное, найдется у нас сейчас семей с детьми, где не было бы того или иного издания сказок братьев Гримм. Не только дети, но и взрослые, наверное, помнят тот чистый восторг, в который их привели когда-то незамысловатые приключения «Бременских уличных музыкантов», или героя «Сказки о том, кто ходил страху учиться», или «Храброго портняжки», убивающего семерых одним махом. А кого не растрогали злоключения легковерной «Снегурочки», работящей «Золушки», находчивого «Мальчика с пальчика»? Кому из нас в детстве не хотелось хотя бы на денек-другой стать владельцем волшебной «Синей свечки» или хотя бы увидеть в действии «Столик-накройся, золотого осла и дубинку из мешка»? Сколько всяких чудесных и необыкновенных приключений, насыщенных житейской мудростью и оптимизмом, сберегли для нас сказки разных народов — от собрания «Тысяча и одной ночи» до «Народных русских сказок» А. Н. Афанасьева, от сказочных похождений Одиссея до сказок народов Крайнего Севера! Богатство это поистине необъятно, но в собирании и сбережении его братьям Гримм принадлежит особое место: первыми среди европейских фольклористов они осознали культурно-историческую, духовную и эстетическую ценность устной народной сказки, первыми признали безыскусную устную сказку неотъемлемым достоянием национальной народной культуры — таким же неотъемлемым, как народные песни и героический народный эпос. Опубликованные в 1607 г. французские сказки Шарля Перро и в 1782-1786 гг. «Народные сказки немцев» Иоганна Музеуса были лишь литературными переделками фольклорных источников, и их создатели вовсе и не подозревали о том, что услышанные ими сказки и легенды еще более ценны сами по себе, а не в качестве отправного материала для собственных литературных произведений.
Не сразу пришли братья Якоб, родившийся 4 января 1785 г., и Вильгельм, родившийся 24 февраля 1786 г., к идее записи и публикации народных сказок. После скоропостижной смерти отца, чиновника средней руки в одном из небольших княжеств центральной Германии, у матери осталось шестеро детей, старшему из которых, Якобу, только исполнилось 11 лет. Семья была дружная, и, может быть, поэтому старшие братья рано поняли, что теперь именно они — будущие кормильцы и опора семьи. А время было нелегкое, и Великая французская революция 1789-1794 гг. постепенно оборачивалась для Европы войной, в которую одно за другим втягивались и многочисленные немецкие государства — кто на стороне Франции, кто против нее. Карта Европы, и особенно Германии, в эти годы стремительно перекраивалась. Ровно через год после окончания Якобом Гриммом Марбургского университета Франц II под натиском Наполеона в 1806 г. сложил с себя полномочия императора Священной римской империи германской нации. Вскоре и вся Германия, включая и Пруссию, подпала под власть Наполеона.
В таких условиях занятие отечественными древностями переставало носить характер чисто научный и становилось одним из факторов воспитания национального самосознания, что имело особое значение в разрозненной и раздираемой внутренними противоречиями Германии. После тех мощных духовных импульсов, которые демократическое национальное сознание получило от немецкого Просвещения, прежде всего в лице Лессинга, а затем от «Бури и натиска» в лице Гердера, Гёте и Шиллера, дальнейшее развитие национального самосознания в Германии в эпоху романтизма было осложнено тем, что шло оно сначала в условиях реальной опасности со стороны термидорианской Франции, а затем наполеоновского контроля и господства вплоть до 1813 г., когда немецкие государства были освобождены с помощью России и в результате национально-освободительного движения в самой Германии в 1807-1831 гг. Занятия национальными древностями приобретали в эти годы патриотический оттенок — именно таким образом можно было напоминать своим соотечественникам о необходимости единения народа и борьбы за национальную свободу и независимость. Именно так понимали свою задачу романтики Ахим фон Арним и Клеменс Брентано, издавшие в 1806-1808 гг. три тома немецких народных песен — знаменитый «Волшебный рог мальчика», ставший одним из лучших собраний народных песен в Германии. Братья Гримм были знакомы с Арнимом и Брентано, помогали при подготовке второго и третьего томов и тогда же — в 1806-1807 гг. — приступили к записыванию немецких народных сказок. Большое количество сказок было записано ими в Гессене и Вестфалии — местностях, наиболее близко к ним расположенных. С самого начала они стремились к точной записи услышанной ими сказки — вплоть до полного воспроизведения всех особенностей диалекта.
Первый том сказок был опубликован в 1812 г. тиражом 900 экземпляров, которые поначалу расходились довольно медленно. Второй том поступил в продажу в 1815 г. Видимо, вместе с осознанием общенационального значения собранных сказок братья Гримм постепенно приходили к выводу, что сугубо научная строгость и точность подачи материала скорее мешают восприятию текстов широкими слоями читателей, и со второго издания в 1819 г. начали осторожно перерабатывать и перегруппировывать тексты. Эта вдумчивая филологическая и по-своему творческая писательская работа продолжалась вплоть до 7-го издания сказок в 1857 г. Проводил ее уже в основном Вильгельм Гримм; более фундаментальному и теоретически мыслящему Якобу Гримму несколько претили такое художественное упрощение и унификация неповторимо оригинальных текстов. Якоб Гримм писал, что записи сказок «могут быть очень важными для поэзии, мифологии и истории», он искал и находил в записанных им сказках нити, связывающие сказки с эпосом и мифологией, а зачастую и с историческими преданиями. Для таких сравнений и сопоставлений важно было иметь в распоряжении текст в его первозданном виде. Но для целей «поэзии», для широкого чтения сказок как произведений художественных сборнику нужно было придать некоторую эстетическую ценность. Минимальное творческое вмешательство Вильгельма Гримма в записанные тексты и преследовало эту задачу. Ведь рассказчик сказок были очень разными и по возрасту, и по уровню образования, и по социальному положению. Среди них жена аптекаря Вильда в Касселе, ее дочь Дортхен, ставшая впоследствии женой Вильгельма; шестидесятилетняя вдова Мария Мюллер, фрау Ленгард — старая няня в семье известного профессора и позднее прусского министра Савиньи; драгунский вахмистр в отставке Иоганн Краузе; дочь священника Фридерика Маннель; пятидесятилетняя крестьянка Доротея Фиман в Гессене и уроженцы баронских семей Гакстгаузенов и Дросте-Хюльсхофф в Вестфалии и многие, многие другие. Полный текст сборника насчитывает 200 сказок. Кроме того, сохранились и достаточно многочисленные записи вариантов тех или иных сказок, и уже в 1822 г. был издан третий том, куда вошли также и примечания братьев Гримм к собранным ими сказкам.
Так и живет эта вечная книга до сих пор двойной жизнью: одной жизнью для науки, для филологии и фольклористики, где взвешиваются диалектальные особенности и оцениваются варианты, где каждая сказка обрастает томами примечаний, сравнений и параллелей с соответствующими местами в сказках других народов, где сказки классифицируются и систематизируются, выстраиваются по темам, сюжетам, классам. И в то же время в сознании широких слоев читателей всего мира эта книга живет другой — более значимой и вольной — литературной жизнью. Обе эти жизни сказок, конечно же, соприкасаются, ибо обе берут источник в научном даровании и художественном чутье братьев Гримм, но и о двойном бытии этих сказок тоже все-таки нельзя забывать...
В чем же секрет неувядающей молодости этих сказок, проживших сначала многие столетия в устной народной традиции и живущих вот уже свыше полутора столетий в традиции письменной как литературный памятник своего народа, ставший международным достоянием? Секретов здесь много, и не все из них можно раскрыть в рамках данной статьи. Но начнем с малого. С того, что сказки входят в круг непременного и любимейшего детского чтения. То есть лет до 5-7 даже и не чтения еще, а слушания. Образный необъятный мир сказок входит к ребенку как своеобразная модель огромного, еще недостижимого для него и непонятного ему мира, который именно в сказке поначалу и приобретает свои первые контуры. И как это на первый взгляд ни парадоксально, но мир сказки, увиденный сквозь призму детского восприятия, являет собой во многом истинный образ мира действительного. Образ четкий и неизгладимый, не замутненный второстепенными деталями и подробностями. А как же иначе? Ведь в меньших масштабах и нельзя представить себе духовную конденсацию многовекового человеческого опыта, опыта исторического и социального, но не в меньшей степени опыта нравственного и морального! Ничего не знающий о мире ребенок с помощью сказки начинает различать богатство и бедность, доброту и жадность, сострадание и злобу. Еще не столкнувшись в жизни с дружбой и предательством, он по сказкам, и, может быть, в первую очередь по сказкам, уже в 5-6 лет может представить себе, что такое верная дружба (такая, как у Иоринды и Иорингеля или у Белоснежки и Алоцветика) и что такое предательство и вероломство (как в сказке «Могучий Ганс», которого пытались обмануть Скалотес и Еловый Крутила). Еще ничего или почти ничего не зная о смелости, мужестве и благородстве, ребенок осознает их образно и порой на всю жизнь, читая такие сказки, как «Молодой великан», «Король Дроздобород», «Королевич-лягушка, или Железный Генрих». По сути дела, если брать сказки во всем их идейно-тематическом и художественном разнообразии, то мы вычитаем в них отнюдь не упрощенную модель реального мира, а весь раздольный мир с его проблемами и противоречиями предстанет перед нами, сверкая своим многообразием и переливаясь неистощимыми красками. На мой взгляд, весьма банально мнение, что сказки упрощают реальный мир, скрадывают действительные противоречия. Вернее было бы сказать, что в сказках модель мира выпуклая, гиперболизованная, но уж никак не упрощенная. Перечитайте-ка сказку «Гензель и Гретель» о бедном дровосеке, его детях и их злой мачехе и попробуйте потом сказать, что жизнь здесь подана упрощенно! А счастливый конец — скажете вы? Почему в сказках всегда счастливые концы, почему добро в них всегда побеждает? Но, во-первых, добро и в сказке побеждает не всегда — напомню лишь сказку «Кошка и мышка вдвоем», где — увы! — мышкина доброта отнюдь не спасает ее от смерти. А во-вторых, мудрая нравственность народа, отраженная — и отнюдь не идиллически — в сказках, прежде всего и сказалась в неистребимо оптимистическом миросозерцании, в исторически перспективном взгляде на свое место в социальной структуре общества. Сказки, возникая на основе многовекового исторического и духовного опыта народа, в свою очередь сами помогали народу сберегать свое нравственное здоровье в сложнейших социальных перипетиях. Ведь сказка родилась не из потребности рассказать ее детям, а в своем высшем смысле — как неотъемлемая часть фольклора, она родилась из необходимости закрепления народного опыта в художественном — самом мудром, самом надежном и самом доходчивом способе.
Братья Гримм именно так понимали сущность сказки, ее непреходящее историческое и актуальное значение. Отсюда проистекает и поистине необъятная широта и универсальность научных интересов братьев Гримм, издавших и прокомментировавших огромное количество древнейших памятников германской и скандинавской древности, собравших материал и издавших первые тома уникального исторического Словаря немецкого языка, может быть, самого основательного во всей мировой лексикографии. Последний, 380-й выпуск был издан уже в ГДР в 1961 г. Если исходить из вышеназванного широкого понимания национальной культуры, то становится понятным, зачем, например, Якоб Гримм создал такой колоссальный труд, как «Немецкая мифология» (1835), в котором германско-скандинавская мифология показана в ее историческом развитии и на широком фоне сопоставления ее с мифологиями многих европейских и азиатских народов. И не менее понятен колоссальный труд Якоба Гримма по созданию научной исторической «Немецкой грамматики», изданной в 1826-1837 гг. Но в таком контексте можно понять и то, почему, например, Якоба Гримма привлекли древнейшие памятники судебного права и он собрал «Сборник судебных приговоров», разросшийся до семи объемистых томов. Только простое перечисление всего сделанного братьями Гримм заняло бы не одну страницу. Здесь пришлось бы назвать и издание «Испанских романсов» Якобом Гриммом в 1815 г., и «Песнь о Роланде», опубликованную Вильгельмом Гриммом в 1838 г. И так день за днем, один труд за другим, до самой смерти: Вильгельм умер в 1859 г., Якоб — в 1863 г.
Из их житейской биографии, в целом небогатой событиями и заполненной лишь всепоглощающим трудом, необходимо напомнить все-таки один факт, свидетельствующий о незаурядном гражданском мужестве. В 1837 г. оба брата в числе семи гёттингенских профессоров заявили протест против отмены королем Эрнстом Августом конституции страны, были отстранены от преподавания в университете, а троим из них — в том числе и Якобу Гримму — предписывалось в течение трех дней покинуть пределы Ганноверского королевства. Этим граждански мужественным поступком братья и в самой жизни подтвердили, что любовь к своему народу, руководившая ими в научных занятиях, не замыкалась в рамках «науки для науки».
Эта любовь к своему народу, стремление раздвинуть рамки «чистой науки» и поставить науку на службу народу отчетливее всего, может быть, проявилась в «Детских и семейных сказках». Приверженность братьев Гримм к активному, деятельному гуманизму выявилась в работе над собиранием и изданием сказок в наиболее демократических формах, близких стихийно-созидательному народному духу. В то же время гуманизм этот был и вполне осознанным, о чем свидетельствуют и слова самих братьев Гримм, которыми они завершили предисловие ко второму изданию своих сказок: «Помня о благотворной силе, заключенной в сказках, мы отдаем эту книгу всем добрым людям и хотели бы только, чтобы она никогда не попала в руки тех, кто даже эти крохи поэзии не хочет вернуть бедным и сирым». Благотворная сила сказок братьев Гримм вот уже свыше полутора столетий служит детям и взрослым и никогда не иссякнет, как никогда не может иссякнуть породившая благотворная и созидающая сила трудового народа.
Л-ра: Педагогика. – 1995. – № 2. – С. 34-39.
Произведения
Критика
