И. Н. Нестрой и революция 1848 года в Австрии
Г. С. Слободкин
Революция
К умеренному либеральному крылу принадлежали пионер политической поэзии предмартовской Австрии А. Грюн, автор «салонных: пьес», поэт и журналист Э. фон Бауэрнфельд, известный юморист и театральный рецензент М. Г. Сафир, поэты Б. Паоли, Л. А. Франкль, «истинный социалист» К. Бек, Р. Хаммерлинг, О. Прехтлер. В упоении первыми победами, одержанными над абсолютизмом, победами почти бескровными, либеральное бюргерство Вены еще твердо верило в братство классов и в императора Фердинанда, «милостиво» обещавшего своему народу конституцию и «позволившего» создать Национальную гвардию. Эти умеренные круги мечтали о компромиссе с монархией, считали, что их политические чаяния близки к полному осуществлению, и революцию следует считать законченной. Однако по мере углубления революции риторический пафос, характерный для первых откликов этих поэтов на события
Трагически противоречивой была позиция выдающегося драматурга Австрии той поры Фр. Грильпарцера, отличающая этого «тайного бунтаря» (Ф. Меринг) от ординарных либералов. Уже в марте, в стихотворении «Моя отчизна», приветствуя революцию, поэт предчувствовал ее дальнейшее развитие и предупреждал соотечественников против: «шумных, горластых ораторов», в «фантастических идеях» которых смешиваются «добро и зло, истина и ложь». Он рекомендовал оставаться верным «высшим ценностям», «здравому смыслу и верному чувству». В конце концов «здравый смысл» привел Грильпарцера в правительственный стан.
Причины этого объективного итога политических воззрений поэта были сложны. Гуманист, воспринявший идеи немецкой просветительской классики, друг Бетховена, Грильпарцер, в произведениях которого «проглядывает благородный свободный дух», по существу постоянно находился в решительной внутренней оппозиции к меттерниховскому режиму, как свидетельствуют его многие высказывания и дневники. Но этот наследник просветителей жил уже в иную, послереволюционную эпоху развитых буржуазных отношений, и, не менее горячо осуждая разгул эгоистических страстей, растущую асоциальность личности, мучительно искал спасительного выхода. Не веря в творческие политические возможности народных масс, Грильпарцер возлагал надежды на государство как высшую социальную необходимость, способную, по его мнению, обуздать стихию разрушительных страстей.
К радикально-демократическому и революционно-демократическому крылу принадлежали поэты М. Гартманн, А. Мейснер, Л. Бович, З. Каппер, К. Черри, А. Фольгар, А. Буххейм, Г. Зеебек, Ю. Швенда, Ф. Зандер, О. Фальке. Их боевыми органами были газеты «Студенческий курьер», «Рабочая газета» и многочисленные листовки. Радикалы выражали интересы мелкобуржуазной демократии и рабочего класса, их идеалом была республика, все их симпатии были на стороне восставшей в октябре рабочей Вены, и в этом восстании они принимали активное участие, сражаясь на баррикадах. Их поэзия не свободна подчас от влияния «истинного социализма», но в целом они намного превосходили его убогий уровень. В их стихах звучит трагизм поражения восстания, тема социальной свободы, требование продолжить революцию во имя интересов беднейших масс, уверенность в грядущей победе народа. Это героическая поэзия, сильная своим публицистическим пафосом и сатирическим сарказмом. Ее вершинами являются поэмы М. Гартманна «Рифмованная хроника попа Мавриция» (1849-1850), А. Мейснера «Жижка» (1846), «Сын Атты Тролля» (1848), «Свободные песни» З. Каппера, цикл баррикадных стихов Л. Бовича. По силе революционной страсти, по сатирическому разоблачению либералов, «числителей без знаменателей», как их метко окрестил М. Гартманн, их произведения перекликаются с политической поэзией Г. Гейне конца 40-х — начала 50-х годов, с которым они поддерживали дружеские отношения.
Весьма примечательно, что именно в этой поэзии отразилось постепенно зарождавшееся в народных массах того времени сознание революционной солидарности всех народов, ведущих борьбу против Габсбургов, главным козырем которых было всегда разжигание национальной розни между различными народами Империи. Эта поэзия проникнута новым патриотическим сознанием, неотделимым от революционного долга, от интернационального единения всех революционных бойцов.
Каково же было отношение Нестроя к революции, какую позицию занял драматург? Уже с середины 30-х годов и особенно в 40-е годы в обстановке предреволюционного подъема в его творчестве происходит важный перелом. Нестрой переходит от волшебно-сказочных пьес, характерных для раннего периода его творчества, к созданию социально-бытовой комедии, рисующей широкую сатирическую картину нравов австрийского общества. Укрепляется реализм драматурга, возрастает удельный вес социальной темы, а основой его комедии второй половины 40-х годов становятся животрепещущие вопросы времени: проблема исторического прогресса, судьба науки и таланта в эпоху капитализма, обличение пустоты жизни дворянских и буржуазных верхов, школа и образование в полуфеодальной Австрии и, главное, рост самосознания «четвертого сословия», пролетариата, накануне революции («Незначительный человек», «Протеже», 1846-1847). Революционный взрыв еще более активизировал эти тенденции, что и сказалось в обращении Нестроя к жанру политической комедии, являвшейся непосредственным откликом Нестроя на события
Отношение Нестроя к революции
В результате двукратной победы народа над контрреволюцией — 15 мая и в баррикадных боях 26 мая — массы отстояли Национальную гвардию и ее ударный отряд Академический легион (ополчение студентов), добились обещания о пересмотре конституции, введения однопалатной системы и всеобщего избирательного права, вынудили правительство вывести войска из города, а в Комитете безопасности взяли перевес демократические элементы. Все это вызвало сдвиг Нестроя «влево», изменило его отношение к революции, что и отразилось в его комедии «Свобода в Кревинкеле» („Freiheit in Krähwinkel“, 1848).
К сожалению, это выдающееся произведение недостаточно оценено в научной литературе о Нестрое. Хотя отдельные краткие замечания и общие суждения о нем рассыпаны во многих работах, специально этой комедии посвящено лишь небольшое послесловие В. Дитце, о котором речь будет идти ниже.
Одно из самых главных достоинств пьесы в том, что драматург смело ввел политическую тему в австрийскую драматургию. Ничего подобного по силе политической остроты не встречалось на сцене до Нестроя, комедия явилась драматургическим откликом на самые злободневные события. Она политически тенденциозна от начала до конца в высоком значении этих слов. Хотя некоторые ее образы и мотивы художник почерпнул из прошлого опыта немецкой и австрийской комедиографии, в целом содержание комедии определяется историческими событиями революции, в ней с почти документальной точностью, разумеется, в пределах возможного в комедийном жанре, воспроизведена политическая борьба в марте-мае
Прежде всего комедия содержит беспощадное сатирическое разоблачение меттерниховского режима австрийского абсолютизма в самой его основе. В наиболее общем виде оно выражено во входной песне и в монологе главного героя — журналиста Эбергарда Ультры. Сословное неравенство, неусыпный полицейский надзор, пресекающий даже элементарную свободу мысли и, как следствие, жалкое состояние австрийской прессы, чудовищная и дорого стоящая народу бюрократия, казнокрадство чиновников, гнетущая власть церкви — таковы объекты язвительного смеха драматурга. Жажда власти и панический страх перед политической самостоятельностью народа, почти животные собственнические инстинкты, сервилистское преклонение перед аристократией совершенно оглупляют, ослепляют и бургомистра городка, и чиновника ратуши Клауса, и военного коменданта Руммельпуфа, и тайного секретаря магистрата с выразительным именем Реакцерль фон Цопфен. Как ни малоправдоподобной кажется их наивная доверчивость к переодетому Ультре, в основе этих гротескных, маскарадно-карнавальных образов лежит жизненно верное обобщение характеров. Силу политического обличения фарса хорошо ощущали современники Нестроя, и автор анонимной листовки предупреждал драматурга: «Господин Нестрой. Известно ли Вам, что если победит реакционная партия (а это не выдумка), то Вы за свой либерализм, за Вашу последнюю комедию, в которой Вы так сильно бичуете черно-желтых, получите десять лет заключения в Мункаче, Шпильберге…».
Антифеодальный план пьесы вполне очевиден. Менее явствен ее второй, иронический план, зачастую не замечавшийся или ложно интерпретировавшийся критикой.
Особенностью сатиры Нестроя является ее многозначность: она направлена не только против отживающего феодального режима, но и против трусости, половинчатости австрийской буржуазии, ее либерализма, ее неспособности оказаться на высоте великого исторического момента и проявить должную последовательность и энергию. В «Свободе в Кревинкеле» драматург значительно приблизился к позиции радикально-демократической, оставив позади либеральных певцов революции с их отвлеченным ораторским пафосом, их мечтами о примирении классовых противоречий, о компромиссе со старым режимом. В этом отношении его позиция подобна позиции Гейне, так ярко выразившейся в насмешках над немецким Михелем («К успокоению», «Михель после марта» и другие стихотворения).
Выразителем радикальных убеждений в пьесе является Эбергард Ультра. Его устами большей частью говорит автор, когда пригвождает к позорному столбу кайзеровскую Австрию. Видимо, не случайно его имя «Ультра», как не случайно и то, что Реакцерль фон Цопфен называет его «радикалом». Ответы Ультры на вопросы чиновника ратуши, собирающегося выслать его из Кревинкеля по приказу бургомистра, являются прекрасной и лапидарной автохарактеристикой Ультры: Зигмунд. Имя? Ультра. Эбергард Ультра. Зигмунд. Место рождения? Ультра. Германский союз. Зигмунд. Возраст? Ультра. Три с половиной месяца. Зигмунд. Что-о-о? Ультра. И ни на один час старше; это возраст свободы, а прошлое время для меня не существует. Зигмунд. Цвет глаз? Ультра. Темные, но ясно видящие. Зигмунд. Нос? Ультра. Чуящий свободу. Зигмунд. Уста? Ультра. Как меч! Зигмунд. Рост? Ультра. Средней баррикадной высоты. Зигмунд. Особые приметы? Ультра. Беспокойная голова. Зигмунд. Характер? Ультра. Противный полиции. В другом месте комедии он дополняет эту самохарактеристику: «Моя кровь — красная свобода, мой мозг — белая свобода, мой взор — темная свобода, мое дыхание — пламенная свобода...». Безусловно, нельзя не почувствовать в этих признаниях Ультры некоторой доли юмора, веселой насмешки драматурга над чрезмерной революционной патетикой, над склонностью бюргеров той поры к аффектированной революционной фразеологии. Но в сущности автохарактеристика Ультры вполне серьезна и соответствует характеру героя.
По ходу действия пьесы выясняется, что этот радикальный журналист приехал в забытый богом глухой немецкий городишко Кревинкель из революционный Вены, где совсем недавно прогремели первые победоносные взрывы народного гнева. Ультра ставит своей целью пробудить сонный «медвежий угол», заставить его бюргеров последовать славному примеру Парижа, Неаполя, Вены и сбросить ненавистное абсолютистское иго. В действительности же Кревинкель — это прозрачная метафора для Вены: его бургомистру снятся сны о революционных событиях, абсолютно тождественные тому, что происходило в Вене, революция в Кревинкеле проходит через те же вехи —13 марта, 15 и 26 мая, здесь, как и в Вене, происходит изгнание монахов — лигорианцев, провозглашается аналогичная конституция и т. п. Название фарса сатирично: драматург имеет в виду не столько маленький немецкий город, сколько мелкие, убогие провинциальные души австрийских бюргеров. Это «Кревинкель в Вене», это нравы венских бюргеров. По существу фарс был развитием в политическом плане темы буржуа-обывателя, мещанина, к которой Нестрой уже на раз обращался во многих произведениях («Сдается квартира...», 1837; «Счастье, несчастье и возвращение в прежнее состояние», 1838; «Против глупости нет средства», 1838; «Любовные истории и свадебные дела», 1848, «Только покоя», 1848). Уже начало комедии «Свобода в Кревинкеле» примечательно в этом отношении. Хор бюргеров в трактире выражает недовольство современными порядками: весь мир зашевелился, он наслаждается свободой и только здесь, в Кревинкеле, все остается по-старому. Решительно настроенный ночной сторож заявляет: «Все должно измениться и все будет иначе, мрак должен, наконец, рассеяться». Но скорняк Шабенфельдер на это тотчас же замечает: «Мне была бы мила свобода, если бы я только был уверен, что местной национальной гвардии потребуются меховые гренадерские шапки». С поразительной едкостью и политической проницательностью раскрывает Нестрой в этой короткой реплике своекорыстные интересы бюргерства в революции, которую они готовы поддержать лишь в той мере, в какой она отвечает их эгоистическим интересам. Замечание скорняка комментирует ночной сторож: «Вы больше скорняк, чем человек». Дальнейшие реплики диалога продолжают развивать эту сатирическую идею драматурга: «Пемперл (жестянщик. — Г. С.). Благодаря свободе перестанут поступать к нам лисьи хвосты, а это опять-таки ущерб для скорняка. Ночной сторож. От человека, получающего свой товар из России, трудно ждать свободолюбия».
Ниже драматург еще ярче обнажает собственническую природу бюргерства, издевается над ее страхом перед революционной экспроприацией собственности. Для Клауса одна из основных заповедей — «Собственность священна!». Выражая надежду на то, что скоро в Кревинкеле победит свобода, Ультра высказывает в отношении бюргеров городка сомнения и прямо проводит параллель с Веной, намекая на половинчатых и трусливых либералов: «Однако все стало по-иному, и в Кревинкеле все изменится. Вероятно, после этого многие из кревинкельцев проявят такую же эгоистичность, что, не становясь реакционерами, все же начнут малодушно ворчать: «О, боже, ведь раньше было все-таки лучше... А теперь вся эта жизнь... И эти события...» Но ничего, ведь даже в Вене слышались подобные рассуждения».
Ироническая издевка над господами гундельхуберами — обывателями постепенно в комедии все больше усиливается. Когда редактор местной газеты Пфифшпитц также высказывает сомнение в возможностях революции в Кревинкеле («Революция в нашем Кревинкеле? До этого дело никогда не дойдет!»), его радикальный сотрудник иронически возражает ему: «Кто вам это сказал? Все революционные элементы, все, что возмущает человечество, одним словом, все, что имеется в крупном масштабе в других странах, мы, кревинкельцы, имеем в малом. У нас есть абсолютный тиранчик, неответственный перед народом, министерский кабинетик, маленькая бюрократия, цензурочка, государственные должки, превосходящие наши силенки, следовательно, у нас должна произойти маленькая революция, а благодаря ей возникнуть маленькая конституция и, наконец, свободочка».
С нескрываемой насмешкой изображает Нестрой начало революции в Кревинкеле, отмеченное комическим противоречием между громкими патетическими словами обывателей о свободе и их жалкими делами. Устроить кошачий концерт под окнами дома бургомистра, отнять у чиновника Клауса ореховую палку — символ его магистратской власти — и в порыве революционного энтузиазма устремиться толпой... в кафе — вот на что способны «свободолюбивые» кревинкельцы. Не лишена поэтому основания реплика Клауса: «Я знаю кревинкельцев — им надо дать возможность перебеситься, а выйдет у них дурь из головы, тогда они станут смирненькими, и мы тогда схватим их за шиворот...» И когда, наконец, народ подымается на борьбу, бюргеры — скорняк и жестянщик — выходят на улицу, чтобы «немножко поглядеть на революцию». А их жены, восхищенные «мужеством» супругов, восклицают: «Какие же храбрецы наши мужья!». Комический парадокс заключается в том, что эти «храбрецы» возвращаются домой с шишками и синяками, а жестянщик искренно возмущается: «Ну, если бы я хоть что-нибудь делал, а я ведь только смотрел!». Нестрой здесь верно отражает реальное положение вещей: основной движущей силой революции в период ее высшего подъема были широкие демократические массы — мелкая буржуазия, студенты, рабочие, в то время как более зажиточные бюргерские слои предпочитали смотреть на события «со стороны» или участвовать в них лишь постольку, поскольку это было им выгодно.
Карикатурным образом трусоватого бюргера-интеллигента является кревинкельский поэт Шперлинг фон Шпатц («Воробей». — Г. С.). Этот «воробей» чирикает по всякому поводу, далеко не всегда революционному, это виршеплет — флюгер, который резко поворачивает в ту сторону, откуда дует ветер. С равным вдохновением он пишет «Оду к Свободе» и оды «К кнуту» и «Германскому союзу», когда перевес сил временно оказывается на стороне реакции. Это точная карикатура на австрийских либеральных поэтов, вроде «истинного социалиста» К. Бека, О. Прехтлера, которые от воспевания революции очень быстро повернули к верноподданническим, стихам.
Критика австрийского бюргерства Нестроем вызвала буквально ярость либералов того времени. Особенно негодовал М. Г. Сафир, давний недруг «австрийского Аристофана». В свойственном ему демагогическом тоне он грозно вопрошал Нестроя в своем «Юмористе»: «Спросим господина Нестроя, кто или что дало ему право низвести до комического и низменного дело нашей свободы, дело, за которое мы заплатили нашей кровью?...» И так писал журналист, который, как выяснилось поздней, был на содержании у меттерниховского правительства! Комедию Нестроя он называл «ублюдком», полным «низких шуток». Как это напоминает нападки на Г. Гейне немецких либералов и бернеанцев, обвинявших немецкого демократа в том, что он готов отречься от дела свободы ради любой остроты! Примерно в том же духе, что и Сафир, оценил пьесу и современный Нестрого популярный драматург Фр. Кайзер. Упреки либеральной критики того времени в адрес Нестроя были совершенно несправедливы. Его комедия нисколько не унижала дела свободы. Напротив, именно ее сатиричность — основа ее революционной действенности.
Победа радикально-демократического направления отражается и в сюжете комедии. Старый режим терпит поражение за поражением. Ультра провозглашает демократическую конституцию, согласно которой вводятся «свободные выборы в соответствии с изменившимся общественным мнением — неизмеримо более широкий базис, который будет постепенно расширяться». Драматург в этой комедии, в отличие от «Милых родственников», явно приветствует всеобщие выборы, которых добились массы в результате побед 15 и 26 мая.
Характерно, что в пьесе ни словом не упоминается о бегстве императора в Инсбрук 17 мая — событии, которое вызвало раскол между умеренным и радикальным крылом революции. Либералы, тяготевшие к компромиссу, начали роптать; для Нестроя же, очевидно, это событие не имело столь важного значения, потому что он одобрял петицию 15 мая и события 26 мая, которые привели к углублению революции, к баррикадным сражениям и в которых главной наиболее стойкой силой были революционные рабочие и студенты. По аналогии с событиями в Вене в Кревинкеле сооружаются баррикады, на них находятся рабочие со своими «орудиями» и «студенты» — за отсутствием в Кревинкеле университета роль последних выполняют переодетые в студенческую форму девушки и женщины. При одном виде студентов бургомистр капитулирует: «Студенты! Клаус, здесь нам больше делать нечего!». Ультра же, во многом alter ego Нестроя, говорит, что ему «как патриоту, студенты особенно приятны». Широкополые шляпы «студентов» Кревинкеля украшены таким же изображением черепа со скрещенными костями, как у венских студентов из легиона «Мертвая голова». Сам же Ультра появляется на баррикаде в костюме пролетария, с киркой в руках, заявляя, что только в этой одежде он «выглядит как порядочный человек». Симпатии Нестроя к рабочему классу несомненны.
Пожалуй, самыми убедительными доказательствами искреннего революционного энтузиазма драматурга являются сцены вторая и семнадцатая третьего акта. В первой из них в реплике радикала Ультры звучит ненависть и презрение к абсолютистским порядкам, а главное, сознание права и силы народа. Вторая — небольшой, но крайне выразительный, патетический эпизод, выражающий восхищение Нестроя революционным мужеством народа, строящим баррикады, и веру в его победу. Ночной сторож встречается с писарем ратуши Вилибальдом, который сменил перо на железный лом и вышел на улицу сооружать баррикаду. Возникает такой диалог:
Ночной сторож. Что творится! (С энтузиазмом) Маленький Кревинкель выглядит действительно величественным, с тех пор как он покрылся баррикадами. Я бы все отдал, чтобы увидеть Вену в этот день! Здесь вы, к сожалению, не имеете того божественного булыжника, а там он словно создан для баррикад.
Вилибальд. Это верно, но вообще-то дело не в граните; неколебимая вера и презрение к смерти — вот что делает баррикады неприступными...
Написанная в дни народной победы, комедия заканчивается сценой торжественного факельного шествия под звуки революционного марша Иоганна Штрауса. Поэтому тем более упреки либеральной критики кажутся особенно странными. Скорее, напротив, воодушевленный майскими событиями, Нестрой смотрел на перспективы революции слишком оптимистично, несмотря на то, что видел слабости австрийского бюргерства. Дальнейшие исторические события, увы, показали, что реакция — отнюдь не призрак, что либеральное бюргерство предало революцию. Понять это в полной мере не дано было Нестрою, хотя он и осмеял ограниченность венского мещанства.
Для выяснения идейного и художественного смысла комедии важен анализ мотивов поступков главного героя Ультры. Последний формулирует свою цель так: «Свергнуть бургомистра и на развалинах тирании построить для кревинкельцев храм Свободы, а для себя — храм Гименея». Дело в том, что он влюбляется в фрау фон Франкенфрей. Нестрой устанавливает причинную связь между любовными устремлениями Ультры и его революционными планами. Ультра действует, следовательно, одновременно как революционер и как влюбленный, который должен освободить от ига бургомистра и угнетенный народ, и возлюбленную. Поэтому мотивы поступков Ультры двойственны и меняются в зависимости от обстоятельств.
С этим связано немало переодеваний, комических недоразумений, травести, пародий и т. п., одним словом, элементов чисто фарсового характера. В. Дитце в своем интересном послесловии к изданию «Свободы в Кревинкеле» приходит к выводу, что, мотивируя поступки Ультры двойственно, драматург тем самым вторгается в сферу, где фарсово-комические средства выражения неадекватны предмету, который они должны выразить, — в сферу политики, власти. В комедии, утверждает В. Дитце, нет борьбы за власть, есть лишь интриганство. Здесь нет сражений на жизнь и смерть, а есть лишь стремление одурачить противника. Побеждает не революция как исторический прогрессивный принцип, а побеждает Ультра как герой, интеллектуально превосходящий других, бравый, бедовый парень.
Несомненно, в образе Ультры ощущается связь с предыдущим творчеством Нестроя, с комической традицией венского народного театра: в нем можно узнать потомка веселого, разбитного пройдохи Гансвурста, мастера на всякие проделки, но потомка весьма и весьма далекого. Традиционный образ приобрел у Нестроя конкретные исторические черты радикального журналиста, наполнился современным политическим содержанием, стал воплощением революционных устремлений мелкобуржуазной демократии Вены
Уже в «Незначительном человеке», в «Протеже» драматург показал рост самосознания отдельных представителей народа. Здесь, в политической комедии, он впервые в австрийском театре вывел на сцену народные массы, и притом активно действующие. Так, например, десятая сцена первого акта рисует самым непосредственным образом гнев народа против Клауса. Пятая, одиннадцатая и двенадцатая сцены третьего акта изображают захват восставшими монастыря лигориаццев и изгнание его обитателей. В двух снах бургомистра в виде немых картин воспроизводятся события 13 марта и 15 мая. В двадцать третьей сцене третьего акта народ выступает на баррикадах. И наконец, в финале — торжественное шествие с участием пролетариев и студентов. Не всегда, правда, народные массы находятся на авансцене действия, большей частью они действуют на заднем плане, представляя фон действия, но фон весьма важный. Дыхание его постоянно ощущается, и Нестрой вполне сознает эту могучую силу. Когда Ультра сообщает бургомистру, что скоро лигорианский монастырь будет полностью очищен от монахов, бургомистр спрашивает: «Кто осмелится это сделать? Кто?» И журналист ему отвечает: «Тот, кто в тысячу и тысячу раз больше значит, чем мы оба, — народ!». И этот фон придает определенный смысл поступкам Ультры, они становятся как бы концентрированным воплощением революционной энергии народа. В общем контексте пьесы зритель ясно чувствует, что проделки Ультры — это предельное, гротескное выражение логики действий народа. В задорной форме народ празднует свою законную победу, свое торжество над врагами. Глубоким внутренним оптимизмом и верой в силы народных масс веет от поступков Ультры. Современники чувствовали это и по достоинству оценили комедию Нестроя. Газета «Австрийский курьер» (в прошлом «Венская театральная газета») писала: «Нестрой уловил дух времени и изобразил с большим искусством в миниатюрной картине движение в Вене... В этой пьесе происходит все, что характеризует последние дни: пламенное стремление к свободе, даже в низших классах, произвол и деспотия чиновников, жуткое влияние лигорианцев... их изгнание, даже Меттерних и, наконец, баррикады, короче — вся революция и реакция...» Современники не были шокированы фарсовой формой комедии, они видели в ней нечто большее, чем интриги и случайности.
Быть может, нигде венский драматург так не близок к Аристофану, как в этой комедии, носящей политический характер. Как и Аристофан, Нестрой вводит в пьесу реальные исторические личности, например Меттерниха, и изображает реальные события своего времени, будучи столь же откровенно тенденциозным, как и великий аттический комедиограф. Его сближает с Аристофаном карнавально-маскарадная атмосфера действия пьесы, гротескный характер образов и всего сценического действия. Как и у афинского драматурга, в основе сюжета комедии лежит стремление провести в жизнь какой-то политический проект, осуществить предприятие, имеющее условный, почти фантастический характер. Нестроя сближает с Аристофаном и комедийно-сатирическая стихия сценической речи героев — их постоянное остроумие, каламбуры, причудливые комические неологизмы. Наконец, Нестрой близок к Аристофану и по композиции комедии. Как и у Аристофана, у Нестроя нет строго законченной интриги, его комедия — это ряд свободно набросанных сцен, чередование которых диктуется не столько ходом фабулы, сколько сатирическими задачами и реальной последовательностью исторических событий того времени. В совокупности эти сцены должны показать борьбу между революцией и реакцией. Хор бюргеров, политические куплеты тоже напоминают комедии Аристофана. Одним словом, комедию следует воспринимать прежде всего в ее целостности, видеть в ней некую забавную и одновременно остро сатирическую, разросшуюся до гротеска метафору, правдивую в своей основе, фарс, имеющий свои внутренние законы. В какой-то степени комедия Нестроя близка также «политическим экстраваганцам» Б. Шоу, таким, как «Тележка с яблоками», «Простачок с Нежданных островов», «Горько, но правда», в которых очень сильна фарсовая стихия. Но вопрос о связи Нестроя с мировой комедиографией — предмет особого исследования. Здесь же следует только отметить, что комедия Нестроя — это можно утверждать без преувеличения — является единственной и блестящей попыткой создания революционной сатирической пьесы, политической комедии в зарубежной литературе XVIII-XIX веков. В ней органически сочетаются благотворные традиции венского народного театра с традициями политической комедии Аристофана. Создание такой комедии стало возможно потому, что Нестрой был воодушевлен революционными идеями, обладал демократическим мировоззрением, сумел заметить существенные слабости австрийского бюргерства.
Не следует, однако, преувеличивать степень радикализма Нестроя, нельзя полностью отождествлять его позицию с позицией самой «левой» партии революции. Нестрой все же не смог отказаться от идеи «великой Австрии», хотя в отличие от реакционеров и либералов представлял ее себе как союз свободных народов, группирующихся вокруг единого центра. Различия позиций Нестроя и «левой» партии выразились в комедии в трактовке вопросов частной собственности.
В противовес реакционерам и либералам, рисовавшим мрачные картины бесчинств «черни», Нестрой говорил о «четвертом сословии» с симпатией. Правда, он наивно полагал при этом, что в сердца пролетариев «вписано» сознание святости и неприкосновенности частной собственности. Его пьеса, тем не менее, как справедливо пишет В. Дитце, «является самым энергичным и самым значительным свидетельством революции
Положительно оценивает комедию и П. Рейманн, автор вступительной статьи к двухтомнику избранных произведений Нестроя.
Но в чехословацком литературоведении можно встретить и иные суждения. В объемистой книге Р. Прейзнера «Иоганн Непомук Нестрой. Создатель трагического фарса» творчество драматурга истолковывается в ложном свете. Прейзнер стремится представить Нестроя как скептика и нигилиста, «подтягивает», гримирует его под предшественника современного модернизма. В политической комедии драматурга Прейзнер видит выражение исторического скепсиса, бессмыслицы и фарса человеческой истории.
В современной австрийской критике можно встретить три основных оценки комедии. Либо она объявляется низкопробным, «продуктом конъюнктурной революционности», либо замалчивается, либо трактуется в духе узкого либерализма.
В отечественном литературоведении о Нестрое известна статья Л. И. Лобко. Справедливо усматривая в комедии острый публицистический отклик на революцию
В меру возможностей, которые давала ему история весеннего этапа революции, Нестрой сознавал большое историческое значение ее в различных странах, и его герой Ультра так оценивает эти события: «Повсюду мы являемся свидетелями как бы второго издания великого переселения народов, произошедшего четырнадцать веков назад.
С той только разницей, что теперь народы не переселяются, но зато более подвижны в местах своего постоянного обитания. Разумеется, это оказывает влияние на все страны, все бродит... и, следовательно, не может быстро миновать».
Комедия Нестроя «Свобода в Кревинкеле» является одной из вершин его идейно-художественного развития, и потому она не случайно оказывается своего рода пробным камнем для его исследователей.
Л-ра: Филологические науки. – 1977. – № 3. – С. 34-44.
Критика
