Эпитет как характерологическое средство в творчестве Л. Фейхтвангера
А. С. Вольф
«Если я скажу, что история эпитета есть история поэтического стиля в сокращенном издании, то это не будет преувеличением», — утверждал в свое время А. Н. Веселовский.
Вне всякого сомнения, не будет преувеличением сказать, что манера употребления эпитета — одна из наиболее показательных и существенных черт стилистического своеобразия писателя, особенно когда речь идет об эпитете как характерологическом средстве.
Если художественное мышление автора, его художническое видение мира находит свое воплощение в первую очередь в образах-характерах, то в ряду стилистических средств, с помощью которых создается образ человека в словесном искусстве, эпитет, естественно, занимает очень видное место: именно с помощью эпитетов называются, выделяются, акцентируются определенные черты физического и духовного облика персонажа, позволяющие создать о нем конкретное, индивидуализированное представление.
В принципе, если сжать характеристику до логического предела, то ее можно мыслить себе как сводку-перечень эпитетов. В художественной практике Л. Фейхтвангера такая предельно сжатая характеристика в виде накопления эпитетов не редкость. Для примера можно привести следующую характеристику: Der Rechtsanwalt, hagerer, blonder Herr, dünne, gekrümmte Nase in dem nervösen, mit Anstrengung beherrschten Gesicht, spärliches Haar, rasche, blaue Augen unter dichen BriHejigläsem...
Больше того, эпитет зачастую не только называет объективный признак персонажа, но одновременно выражает также субъективное отношение к нему автора, привнося этим в характеристику оценочно-аффективный момент, позволяющий выявить идейно-эстетическую позицию автора, создать определенный образ автора.
Таким образом, у эпитета есть очень важная эстетическая «нагрузка» в плане объективно-субъективном, изобразительном и выразительном. Однако толкование термина «эпитет» в литературоведении и стилистике разноречиво несмотря на то что это одно из древнейших и традиционных понятий риторики, стилистики и теории литературы. Поэтому во избежание недоразумений считаем необходимым изложить нашу точку зрения на сущность и функцию эпитета в произведении словесного искусства.
Эпитетом мы считаем всякое слово или словосочетание, называющее признак предмета или явления (в том числе и действия), а также признак признака. Отсюда следует, что эпитет относится не только к существительному, но в равной мере к прилагательному (причастию) и глаголу и может быть выражен прилагательным (и причастием), существительным согласованным (приложение) и несогласованным (генетивное и предложное определение), наречием и деепричастием. По своей синтаксической природе эпитет может быть не только определением (и приложением), но также предикативным определением и обстоятельством. Больше того, будучи последовательными, мы должны согласиться, что и именная часть составного сказуемого, как выражающая признак предмета, хоть и отнесенный к нему в порядке предикации, также является эпитетом. Трактовки, близкие по широте толкования термина, можно найти как в отечественной, так и в зарубежной литературе.
Что касается широко распространенного в литературе противопоставления эпитета как категории стилистической (в более широком плане — эстетической) и определения как категории грамматической (или логической), то нам оно кажется несостоятельным, и мы полностью присоединяемся к мыслям, высказанным в этой связи В. А. Паутынской и Э. Ризель. Мы считаем грань между грамматическим определением и эпитетом искусственной и зыбкой, тем более что в определенном контексте любое самое безобразное и неэффективное определение может обнаружить скрытые в нем стилистические потенции, удовлетворяя требованиям и изобразительности, и эмоционально-оценочной окрашенности. К тому же всякое выражение, уточняющее, конкретизирующее наше представление о предмете, явлении или признаке, какими грамматическими средствами оно бы ни оформлялось, служит в литературном произведении усилению широко понятой образности.
После этих вступительных замечаний перейдем к анализу использования эпитета как характерологического средства в творчестве Л. Фейхтвангера.
Пристрастие к эпитету, к обильному его использованию и нагромождению — одна из черт индивидуальной манеры письма Л Фейхтвангера. Бросается в глаза предрасположение писателя к эпитету как характерологическому средству. Нет сомнения, что эта тяга соответствует как творческой манере Фейхтвангера, так, в частности, его концепции человека.
Л. Фейхтвангер — признанный мастер критического реализма. Его реалистическое дарование раскрывается в запечатлевающихся человеческих образах, обрисованных пластично, рельефно, с тонким проникновением в психологические тайны их поведения. «Фейхтвангер обнаруживает много понимания многогранности и противоречивости человеческой натуры, того, что принято называть диалектикой человеческого характера (или диалектикой души). В незавершенном эссе об искусстве исторического романа «Дом Дездемоны, или величие и границы исторического романа» находим тезис, характерный для Фейхтвангера, оставшийся, к сожалению, неразвернутым: ...Wissen um den Menschen und seine Komplexität. И несколько дальше читаем: Das Ideal eines Kunstwerkes, daß jedes Kapitel, jeder Absatz, jedes Wort, sowohl die Idee belichtet wie die Menschen...
В свете этих высказываний нетрудно понять функциональность, эстетическую мотивированность каждого эпитета, употребленного Фейхтвангером в обрисовке внешнего и внутреннего облика его героев.
Вместе с тем следует отметить некоторую противоречивость фейхтвангеровской концепции человека, которая, как нам кажется, также определяет его манеру использования эпитета в характерологических целях. Признавая человека «динамичной структурой», Фейхтвангер вместе с тем делает упор на константные, устойчивые элементы этой структуры и, более того, утверждает, что изменчивость касается только внешних аксессуаров человеческого бытия, в то время как сущность человеческая остается неизменной. Отсюда история человечества — это, по существу, вечное повторение одной и той же сути под видоизмененной формой.
Налицо явное противоречие между мировоззрением и творческим методом, между порочной философией и огромным реалистическим дарованием, которое не могло не отразить объективных закономерностей общественного бытия человека в реальной исторической обстановке.
Чтобы не быть голословным, приведем несколько цитат: Das innerste Wesen der Menschen bleibt unverändert Jahrtausende hindurch9; Die Grundeigenschaften des Menschen in allen Epochen die gleichen; Hier, in «Huckleberry Finn» wird der Strom zum Qleichnis der Geschichte, des Ewig Gleichen und Ewig Fließ enden; Und das ewig Gleiche im ewig wechselnden Ablauf (характеристика исторического процесса в предисловии к роману «Лисы в винограднике»).
Перейдем теперь к конкретному рассмотрению эпитета как характерологического средства в произведениях Фейхтвангера.
Первое, что бросается в глаза, это количественная сторона, множественность эпитета, тенденция к накоплению эпитетов.
Немецкая литература, как и литературы других народов, знает сторонников и противников эпитета. К «друзьям» эпитета можно, например, отнести Т. Манна, С. Цвейга и др. Однако ни один из этих авторов не обнаруживает такого последовательного тяготения к множественному эпитету, как Фейхтвангер. Накопление двух-трех эпитетов к одному и тому же определяемому для стиля Фейхтвангера не исключение, а, скорее, норма; нередки случаи, когда число накопленных эпитетов достигает 4-6. Вот несколько примеров: Er saß da, weites Maul in dem nackten, roten Gesicht, breit, fest, frech, häßlich (D. h. H.); Sie war ein großes, mächtiges, starres, zaubervolles, häßliches Götzenbild (D. h. H.); Diese ganze Fuhre Mensch, kichernd, debattierend, Geschäfte machend, flirtend, nach 'Parfüm riechend, mit stumpfen, ausgelöschten Augen an der Strippe hängend, folgte mit gleichem mechanischem Rhythmus den Bewegungen des sausenden Zuges... (E., S.); Sie lachte los, hell, scheppernd, höhnisch, böse, laut, lange (D. S., S.). Однако рекордными по количеству накопленных эпитетов — и, пожалуй, не только в пределах прозы Л. Фейхтвангера — являются следующие предложения: Alles an dem phlegmatischen Manne reizte ihn (императора Домициана. — A. В.) er konnte sich nicht genugtun, ihm sein faules, lahmes Wesen vorzuwerfen, er fand immer neue tadelnde Worte für ihn, nannte ihn beqüem, bleiern, bummer lig, dumm, energielos, fahrläßig, faul, kaltblüig, lahm, matt, müßig, saumselig, schlaff, träge, indolent (D. Т.); Am 20. März also ging Benjamin Franklin, Seifensieder, Buchdrucker, Buchhändler, Schwimmlehrer, Trödler, Verleger, Sklavenhändler, Physiker, Kaufmann, Ehrendoktor, Erfinder, Banknotenzeichner, Schriftsteller, Philosoph, Delegierter der Vereinigten Staaten von Amerika, zu Louis von Bourbon, König von Frankreich (D. F.).
Оба эти накопления при более внимательном рассмотрении оказываются не стилистической забавой автора, а приемами, органически вписывающимися в структуры соответствующих образов и потому эстетически мотивированными, функциональными. Первое накопление (кстати, состоящее из абсолютно однородных и следующих в строго алфавитном порядке — за исключением последнего — определений!), несомненно, сатирически направлено против императора Домициана; второе же — это некий символический ракурс бурной биографии гениального плебея, который по воле неумолимых законов исторического прогресса оказался контрагентом Людовика XVI и своим появлением в Версале знаменовал победу нового социального мира над старым режимом.
Существует мнение, что накопление эпитетов — эстетически порочно. Так, например, М. А. Рыбникова писала: «Мы знаем, что часто поэт, желая усилить впечатление, дает ряд эпитетов. Но это под силу только большому мастеру. Этим легко утомить читателя и сделать его равнодушным... Вот такой совет давал Чехов молодому, начинающему писателю Горькому: «Читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться, и он утомляется...».
При всем восхищении лаконизмом искусства А. П. Чехова не следует придавать его личному вкусу нормативного и общеобязательного значения. Успех, каким пользуется у читателя проза Фейхтвангера и, довольно красноречиво опровергает мнение, будто бы накопление эпитетов в его произведениях утомляет.
Чем же все-таки объясняется такая тенденция Фейхтвангера к «нанизыванию» многих эпитетов на одно определяемое слово? Можно было бы в ответ сослаться на его известное пристрастие к перечислениям и повторам, к синтаксическому нагнетанию образов и эмоций, ко всякого рода приемам усиления. Это наблюдение, безусловно, верно, но его истинность имеет сугубо констатирующий характер. Сказать, что Фейхтвангер питает пристрастие к накоплениям всякого рода определений — это значит указать только на субъективный момент стиля, в то время как «стиль не ограничивается и не замыкается субъективной мотивированностью, выражением авторской индивидуальности... Стиль... ориентирован на выражение объектно-субъектных отношений в искусстве». Искусство стиля заключается в том, «чтобы говорить языком самого предмета, выражать своеобразие его сущности». Думается, что нагромождая эпитеты, автор стремится к эстетическому постижению человека, его сущности, которая не укладывается в одну какую-то доминирующую черту даже в пределах одной какой-либо мгновенной ситуации. Но не только каждый человек бесконечно сложен — сложно каждое его действие, каждое движение души, каждый жест. Нагромождение эпитетов — это попытка хотя бы частично, хотя бы в самом существенном передать эту сложность и множественность.
Из вышесказанного вовсе не следует, что нагромождение эпитетов преследует одну только цель экономно передать многогранную конкретность человеческих образов. Функция усиления, нагнетания, о которой уже говорилось, также присуща многим фейхтвангеровским накоплениям эпитетов. Вот несколько примеров: Die römische Klugheit ist eine dumme Klugheit, eine Klugheit auf kurze Sicht, ohne Gott und ohne Gnade (D. Т.).
Sie dankte gemessen, kühl, fremd, fürstlich (D. h. H).
Здесь все элементы накопления кульминируют в последнем fürstlich, который, по мысли автора, включает в себя все перечисленные признаки и венчает их как понятие родовое. Можно рассматривать этот случай как сочетание синонимического повтора с градацией.
Und wenn die «Bekenntnisse» schon ihn so tief verstörten, wie erst mußten sie auf die Tausende wirken die sie lauen, kalten oder gar feindseligen Herzens lasen. Здесь налицо случай градации.
Синонимические повторы в чистом виде представлены в следующих примерах: Es wargewesen, als der junge Mensch_da war, der Floh, der Blutaussauger, der Geldquetscher; ...und um den Monolog herum baute er (Beaumarchais. — A. W.) die-Komödie, die ihm im Sinn lag, die Fortsetzung des «Barbiers», die Geschichte des Mannes, der sich lachend und geschickt aus allen Widerwärtigkeiten herausarbeitet, des großen Debrouillards, die Geschichte des Mannes, der sich auflehnt gegen die Dummheit und alles Vorurteil der Welt und damit auf seine Art fertig wird, die Geschichte Figaros. В обоих случаях налицо приложения-перифразы, а в последнем — развернутый, синтаксически сложный перифраз.
Известной разновидностью типа накоплений эпитетов, основная эстетическая функция которых заключается в передаче сложности человеческого характера, его разноплановости и многогранности, можно считать «антонимические цепочки», которые образуются из сочетания двух или больше пар антонимических эпитетов, отнесенных к одному определяемому. Вот классические образцы: Schmeichelnd, donnernd, lieblich zuredend, schreckhaft drohend kam aus dem edlen Charakterkopf die geübte Stimme; Wenn sie daran dachte, wie die alternde Frau lebte, mit hundert klatschsüchtigen Weibern sich anfreundend, sich verzankend, faul, geschäftig, lamentierend, nein, viel hatte sie von ihr nicht lernen können; Es war Pierre ehrlich leid um seinen geliebten und gehaßten, bewunderten und verachteten Freund Vaudreuil.
Синтаксически развернутой антонимической цепочкой является следующее предложение: ...wie wunderlich überhaupt dieses zweibeinige Wesen Mensch, stehend mit den Füßen im Dreck, rührend mit dem Scheitel den Himmel, ohne Speise im Bauch und mit ungesättigter Gier nur der gemeinen Gedanken der Notdurft fähig, mit etwas Brot im Bauch und nach Stillung der Gier seine Gefühle und Gedanken sogleich fein und ziedi^h in die Wolken ästelnd.
Другой тип накоплений эпитетов представлен в нижеследующих примерах, в которых находит выражение разноплановость человеческого характера, разнородность составляющих его элементов, сочетаемость гетерогенных черт в пределах единого целого Мы могли бы назвать эти накопления «зевгматическими». Вот пример: ...Desiree saß in Pelze gehüllt, klein, zierlich, entschlossen und böse. Перечисленные признаки: одежда, рост, изящество фигуры, решимость и сердитое настроение — относятся явно к различным планам и не интегрируются в нечто цельное и гармоническое; чувствуется если не резкая контрастность внешнего и внутреннего, то их несоответствие, некоторая дисгармоничность. Для того чтобы это лучше почувствовать, сопоставим это предложение с другим: ...aber er war verblüfft, was für ein erwachsener, breiter, raumfüllender, sicherer, erfahrener Martin ihm da gegenüberstand. Хотя и здесь идет речь о качествах как физических, так и духовных, они, однако, интегрируются, как бы естественно дополняя друг друга: раз Мартин повзрослел, естественными и как бы само собой разумеющимися кажутся и его наполняющая комнату ширина, и его уверенность, и опытность.
Характерной чертой манеры Фейхтвангера в использовании эпитета как характерологического средства наряду с множественностью следует назвать структурно-синтаксические свойства эпитета в его романах. Мы имеем в виду предрасположение писателя к инверсии эпитета, к его обособлению в пре- или постпозиции по отношению к определяемому слову, к вычленению его за пределы рамочной конструкции, к использованию парантетических конструкций, абсолютного аккузатива и номинатива и т. п. в функции эпитета. Разумеется, всякое обособление, всякая инверсия, всякое отклонение от стандартного словопорядка, будь это «стилистический словопорядок» или индивидуальный авторский синтаксический неологизм, усиливают экспрессивный и импрессивный потенциал инвертированного эпитета, придают ему особую смысловую и эмоциональную весомость, делают его нагляднее, образнее, эмоциональнее. В. Грюблер, касаясь этой стороны стилевой манеры Фейхтвангера, употребляет термин Affektsyntax и справедливо замечает: «Отклонение от нормы (das «Unnormale») заставляет насторожиться, усиливает внимание читателя и интенсифицирует, таким образом, сообщенное впечатление».
Такой эффект как нельзя лучше служит эстетической установке писателя дать яркую, конкретную, реалистическую картину мира, и потому он так охотно к этому средству прибегает.
Начнем с инверсии согласованного определения, с постановки его после определяемого существительного. Согласно нормам грамматики, согласуемое определение, выраженное прилагательным (причастием), стоит впереди определяемого существительного; инверсия же его допускается иногда в «приподнятой речи», и тогда прилагательное приобретает функцию приложения. Между тем у Фейхтвангера встречается эпитет — согласуемое определение в постпозиции, но не со стилистической окраской приподнятости, а с оттенком сильной эффективности в просторечии (в прямой или несобственно-прямой речи персонажей) и как элемент локального (южнонемецкого, баварско-тирольского, швабского) колорита (в романах «Еврей Зюсс», «Безобразная герцогиня», «Успех»). Ср.: Oh, oh! Das Hurenmensch, das vermaledeite!;..und der Satan, der neunschwänzige, mochte wissen, was für verfluchte und unflätige Hantierungen sie mit dem Gebannten getrieben; Ein Füllen, ein wildes! (о женщине); Jetzt hatten sie es also fertiggebracht, die Feinde, die hundshäuternen...
H. E. Шальнова пишет по поводу подобной постпозиции согласованного и обособленного определения: «...сохранение согласования с определяемым существительным ведет, в условиях постпозиции и обособления, к его частичной контекстуальной субстантивации и приближает его к свободному приложению».
Вывод этот, совпадающий с мнением В. Юнга, подтверждается таким примером из «Безобразной герцогини»: Jetzt fiel er unflätig über sie her! Hexe! Scheußliche; Stinkende! ... Здесь обособление доведено до предела (присоединительные конструкции!) и вместе с тем налицо контекстуальная субстантивация. Мы вполне присоединяемся к заключению H. Е. Шальновой о «равновесомости» определяемого и определителя при постпозиции с согласованием.
Очень часты, типичны для Фейхтвангера, случаи обособления несклоняемого предикативного определения-эпитета в постпозиции: признак, словно отделяясь от определяемого предмета, приобретает больше самостоятельной значимости, благодаря чему он становится выразительнее, а характеризуемый предмет — в данном случае человек, его действие, его реакция — воспринимается конкретнее в своей неповторимо-индивидуальной «данности», и весь образ становится рельефнее, убедительнее, живее. Например: Der Minister, essend, trinkend, fuhr leichthin, gleichmütig fort; Die Art wie sie Johanna beschaüte, kühl, ungeniert prüfend, schien dem großen Mädchen nicht uneben.
Порой обособление сочетается с полным вычленением за пределы предикативной рамки, ср.: Zurücklehnend auf dem Sofa saß sie, träg, üppig, mit'dem Fächer spielend; Sie beschaute ihn dabei mit ihren großen blaugrauen Augen, ruhig, prüfend...; Sie erreichten die Höhe. Ließen sich in die schlammige Erde fallen, erschöpft, atmend....
Предельным случаем обособления является вынесение эпитетов полностью за пределы предложения (в виде присоединительных конструкций): Er schrieb, rauchte, die Zigarre ging aus, er schrieb. Sachlich, nüchtern, eifrig, hoffnungslos.
Встречаются у Фейхтвангера и случаи обособления несогласуемых эпитетов в препозиции: In hirschbraunem, silberbesticktem Rock, gewandt und glücklich, glitt er zwischen den Gästen herum; Und sich hineinsteigernd, mit kleinem Anlauf, erklärte sie...; Leicht vorgeneigt, mit dunkeln, tiefliegenden Augen, fasziniert, starrt sie auf die Flamme...
Расторжение непосредственной синтаксической связи согласования между эпитетом и определяемым словом, обособленная постпозиция или вычленение эпитета за пределы предикативной рамки, меняя его синтаксическую природу, одновременно усиливает его стилистическую выразительность. Это справедливо также в отнесении эпитета-обстоятельства, выразительность которого усиливается, при неизменной синтаксической функции, в силу обособления. Благодаря этому самое «беспритязательное» и «деловое» слово приобретает свойства настоящего «художественного определения», живописного, значимого, эмоционально насыщенного.
Выше были рассмотрены стилистические возможности эпитета, освобожденного от непосредственного соседства с определяемым словом, от непосредственной синтаксической сочетаемости с ним (согласования, примыкания), от своего нормативного места в предложении. Фейхтвангер широко использует эти возможности в целях яркого реалистического письма. В этом же плане следует рассматривать его склонность к парантетическим конструкциям — эквивалентам предложного определения, к абсолютным аккузативным и номинативным конструкциям, где «коэффициент» синтаксической «рыхлости» еще выше, чем в случае обособления и, следовательно, приращение стилистической экспрессивности еще значительнее. Чаще всего мы встречаем у Фейхтвангера эти средства парантетического «разрыхления» не в чистом виде, а в комбинации с другими. Например: ...als jetzt der Chauffeur Franz Xaver Ratzenberger, kleiner, dicker Mensch, rosig runder Kopf, blonder Schnauzbart, wichtig vortrat... Здесь абсолютный номинатив как эквивалент предложного определения сочетается с обособленными приложением в постпозиции (kleiner, dicker Mensch).
Характерно следующее предложение, где абсолютный номинатив выступает параллельно с именным членом сказуемого — эпитетом: Sie war frisch gewesen, straffe Haut über prallem, schlankem Fleisch, ein schönes, kühnes, nicht sehr kluges Gesicht... Приведем еще два примера, где имеются одни только абсолютные номинативные и аккузативные конструкции (абсолютные причастные конструкции): Die Riesengestalt des zweiten Ludwig, rosiges Gesicht, schwarzer Knebelbart, Locken, blaue Augen, lebte in der Phantasie des Volkes. (Pröckl) lag wieder auf dem Diwan, die verschränkten Hände hinter dem hagern, geröteten Kopf, den starken Adamsapfel hochgereckt, den schmalen, langen Mund verpreßt, die verengten Augen nach innen gestellt.
В заключение приведем еще две портретные зарисовки, для которых характерно накопление абсолютных номинативных и аккузативных конструкций, употребленных параллельно с обособленными приложениями и определениями (последние выражены несклоняемыми формами прилагательных и причастий): Füllig saß sie in ihrem Sessel, überquellend, eine Dame hoch in den Fünfzig, weiß und rosig, sorglos geschminkt, das Haar von etwas verwitterndem Blond nachlässig gefärbt; Der schwere Mann, fleischiges Gesicht, kleine freundliche Augen, vor gewölbter Mund, bürgerlich« Tracht, mit seinem Stock spielend, schnupfend, viel schmatzend war Pierre vom ersten Anblick an zuwider.
Как нам представляется, приведенные примеры, особенно два заключительных, свидетельствуют о том, что парантетические и абсолютные конструкции очень целесообразны в тех случаях, когда автор стремится к максимальной концентрации признаков при одновременном избежании многословие, монотонного и тяжеловесного повторения предлогов (в случае предложных определений). Частота пауз обеспечивает быстрый, стремительный ритм предложения, а концентрация изображения на небольшом пространстве (благодаря экономии языковых средств) — легкую обозримость картины, ее наглядность, впечатляемость и запоминаемость.
Заслуживает внимания известная особенность использования Фейхтвангером в качестве эпитета обособленного приложения, находящегося на большом расстоянии от определяемого слова, часто с вычленением за пределы предикативной рамки; причем здесь подчеркнуто проступает его синтаксическая функция предикативного определения. Например: ...aber er saß da ...und schaute seinem Monarchen traurig in das fette, erregte Gesicht, ein lebendiger Vorwurf. «Ein lebendiger Vorwurf» выражает признак подлежащего, актуализирующийся в процессе действия (он сидел и смотрел в лицо монарха, словно воплощенный, живой укор); таким образом, мы имеем дело с предикативным определением. Такое осмысление приложения возможно благодаря его дистантному положению по отношению к подлежащему и вычленению за пределы предикативной рамки.
(Reindl) Erhob sich, ging, der schwere Mann, auf und ab. «Der schwere Mann» указывает на признак подлежащего (тяжеловесность), который обнаруживается в процессе ходьбы. И здесь такому пониманию приложения содействует его дистантное положение по отношению к подлежащему, хотя вычленения из предикативной рамки здесь нет.
Подобный случай представлен в следующем примере: (Krüger) studierte auch die Rezensionen seiner Bücher, lernte, ein sorgfältiger Buchhalter seines Ruhms, fast auswendig die Artikel, die irgendein Schreiber ...über ihn verfaßt hatte. И в этом случае нет вычленения приложения из рамки, однако здесь ясно ощущается обстоятельственная, причинная связь обособленного приложения со сказуемым: «будучи бухгалтером своей славы...», «так как он был бухгалтером своей славы, то он изучал почти наизусть...».
Порой семантика предикативного определения подсказывается дополнительным грамматическим оформлением с помощью придаточного предложения, вводимого относительным местоимением-предикативом: Sie hatte die Revolution mit Ruhe überdauert, voll heimlichen Spottes über die einfältigen Aufrührer, die sich mit der Änderung der aufgeklebten Etikette begnügten, ohne, Rindviecher, die sie waren, die wirkliche Macht ...anzutasten.
Оформление обособленных приложений-предикативных определений с помощью коррелятивного der er ist (war) и т. п. — явление, которое часто встречается во многих произведениях Фейхтвангера. Вспомогательное приложение словно разрушает «иллюзию» независимости, внеположности обособленного приложения по отношению к основному предложению, позволяет легко выявить его обстоятельственную (причинную, уступительную и т. п.) связь со сказуемым основного предложения.
В своем незаконченном эссе «Дом Дездемоны» Фейхтвангер не без легкой иронии писал о неточной и непоследовательной характеристике персонажей у отдельных авторов. Сам он, наоборот, строго и последовательно выдерживал единство и тождество раз созданного им портрета. Это объясняет пристрастие Фейхтвангера к неоднократному повторению одних и тех же эпитетов, призванных создать представление о том или другом персонаже, о его физическом или духовном облике. Отдельные эпитеты легко приобретают в творчестве Фейхтвангера лейтмотивный характер, обозначая собой, так сказать, константные параметры личности. Так, например, глаза мадам Левассер («Мудрость чудака») постоянно характеризуются эпитетами klein, hart, stechend, flink и др. в различных комбинациях, ее голос — эпитетом marklos; Тереза Руссо характеризуется часто повторяющимися эпитетами dumm и dumpf schamlos (ohne Scham); глаза Поля Тевено («Лисы в винограднике») — это große strahlende (leuchtende) braune Augen; у Шарло Ленормана — kleine, tiefliegende Augen (также schläfrige, schleierige), голос его характеризуется как fettige Stimme; король Людовик XVI характеризуется эпитетами gutmütig, gut и т. п.
Чем же объяснить эту частую повторяемость, лейтмотивность эпитетов?
На наш взгляд, это объясняется самим характером творческого процесса создания портрета героя. Повторяющиеся эпитеты как бы призваны напомнить читателю, что при всей текучести и подвижности портрета, вызванной меняющейся ситуацией, образ остается единым и тождественным. Повторяющиеся эпитеты указывают на основные отличительные черты внешности, часто органически связанные с психологической характеристикой, и позволяют выделить основные, неизменяемые, с точки зрения писателя, черты внутреннего мира персонажей (ср. о глазах Поля Тевено: große ... braune — это их внешний вид, leuchtende, strahlende — это одновременно деталь внутреннего содержания образа; подобным образом о глазах мадам Левассер: klein касается внешнего вида, а flink, hart, stechend больше затрагивает психологическую характеристику и т. п.).
Усматривая в лейтмотивной повторяемости эпитета не только явление субъективного авторского вкуса, но также отражение некоторых свойств объекта изображения — человеческого характера, мы освобождаем прием лейтмотивного эпитета от власти субъективного произвола и включаем его в поле субъектно-объектных отношений, определяющих, как мы говорили, характер индивидуального стиля.
Настоящий очерк не претендует на то, чтобы исчерпать тему, однако мы попытались указать на главные особенности индивидуальной манеры Фейхтвангера использовать эпитеты в характерологических целях. Мы постарались показать мастерство Фейхтвангера в подборе, группировке и накоплении эпитетов, с помощью чего ему удалось создать художественно правдивые и реалистические человеческие образы. Мы старались обратить внимание и на использование Фейхтвангером синтаксико-позиционных возможностей эпитета. Как представляется, Фейхтвангер стремился не упускать возможности «говорить языком самого предмета, выражать своеобразие его сущности».
Л-ра: Филологические науки. – 1972. – № 2. – С. 55-65.
Произведения
Критика
