13.04.2019

Концепция «славянского» и «русского» в эпистолярном наследии А. К. Толстого

УДК 821.161.1

Антюхов А.В., Шаравин А.В.^{^[1]}

В статье рассматривается становление и развитие концепции «славянского» и «русского» в эпистолярном наследии А.К. Толстого. Выделяются два этапа в истории русского народа: норманский и московский. Для А.К. Толстого именно первый период – это поворот к Европе, с ХIII века для писателя происходит «отатаривание» Руси. В эпистолярном наследии Алексея Константиновича формируется представление о «славянстве как западном элементе», свидетельствующем об общности России и Европы.

Ключевые слова: концепция «славянского» и «русского», «норманский этап русской истории», «московский этап русской истории», западное, Европа/Россия, конституэнт

Antyukhov A.V., Sharavin A.V.

THE CONCEPT "SLAVIC" AND "RUSSIAN" IN THE EPISTOLARY HERITAGE OF A.K. TOLSTOY

The article deals with the formation and development of the concept of "Slavic" and "Russian" in the epistolary heritage of A.K. Tolstoy. There are two stages in the history of the Russian people: Norman and Moscow. For A.K. Tolstoy was the first time - it is the turn to Europe, with the thirteenth-century writer is "otatarivanie" Russia. The epistolary heritage of Aleksey Konstantinovich formed idea of the "Western Slavs like element," testifies to the generality of Russia and Europe.

Keywords: the concept of "Slavic" and "Russian", "Norman stage of Russian history", "the Moscow stage of Russian history", Western, Europe / Russia, the constituents

На формирование личности и творческой индивидуальности А.К. Толстого огромное воздействие оказала атмосфера русско-украинского культурного пограничья. Как отмечают исследователи, детство Алексея Константиновича проходило не только в Петербурге, но и в имениях матери и дяди (селение Погорельцы, в настоящее время Украина, Черниговская область). Именно отсюда интерес к культуре Малороссии, обозначившийся у писателя в начале 50-х годов ХIХ века. "В этом плане особый интерес представляет именно ХIХ век - время расцвета русской культуры, ознаменованное ростом национального самосознания, осмыслением роли и места России в цивилизационном процессе", - отмечает С.С. Жданов [1, с.3]. Обращение А.К. Толстого к проблеме русской ментальности накладывается на напряженные искания столетия, осознающие значение России для Востока и Запада. Так в письме 1853 года к С.А. Миллер А.К. Толстой пишет о характере народностей "великоросской" и "малороссийской". Для великого русского поэта и драматурга специфика этноса раскрывается прежде всего в музыке и через музыку. Именно национальные "малороссийские" аккорды открыли для А.К. Толстого величие истории и искусства братского славянского народа: "...Никакая национальная музыка не выразила свою народность с таким величием и силой, как малороссийская музыка, даже лучше великороссийской, которая так выразительна. Слушая ее, ты бы постепенно видела открывающуюся перед тобой всю историю Малороссии, ты бы лучше поняла характер народностей, чем читая Гоголя или Конисского. Это резкие и неожиданные ощущения, которые иногда испытываешь и которые открывают перед нами горизонт, о котором мы не подозревали или который мы совсем забыли"[2, т.4, с.306]. Очевидно, музыкальность "малороссийских" песен во многом и предопределила зарождение романтического мироощущения, отразившегося впоследствии в эстетизации истории Киевской Руси. Однако следует отметить, что А.К. Толстой в 1853 году не обозначает оппозицию великороссийского - малороссийского, но идентифицирует их в рамках государственной системы Российской империи. В письме к М.М. Стасюлевичу от 7 января 1868 года поэт, рассуждая о своей "былине" (в его терминологии баллада "Змей Тугарин"), еще раз употребит подобное обозначение: " Где говорится и о кнуте, и о батогах, и о татарах и где вообще весь язык великорусский, а не южнорусский" [2, т.4, с. 403]. Необходимо подчеркнуть, что для А.К. Толстого возникновение слов батоги, кнут, татары в великорусском языке не случайно: поэт сознательно выстраивает подобный ассоциативный ряд. Писатель считает, что семантика "несвободы" появляется в родном языке вследствие монгольского периода правлению Русью. Таким образом, писатель не считает нужным писать балладу "Змей Тугарин" малороссийским языком (следует отметить, что слово украинец лишь один раз употребляется писателем, в основном он использует выражения "малороссы" и Малороссия). Очевидно, украинское не осознается А.К. Толстым как чужое, неродное, скорее для него это составляющая, связанная с русской ментальностью. Алексей Константинович не пошел по пути презентации малороссийского как конституэнта, формирующего "украинский мир", представляющий оппозицию миру русскому. Писатель подмечает только отдельные черты малороссийской ментальности, фиксируя ее самобытность и уникальность. Для него несомненно переплетение, пересечение "великороссийского" и "малороссийского", обусловленное историкокультурными , социальными связями, географическим положением. Так в письме С.А. Миллер от 23 мая 1855 года, характеризуя офицеров "Стрелкового полка императорской фамилии" (А.К. Толстой был зачислен туда в конце марта 1855 года), он отмечает "перемешанность" русского и малороссийского: " Есть офицер из армии, Дубский, лицо которого тебе очень понравится, добрый малый, очень скромный, очень изящный и русский по наружности, впрочем, более малоросс, чем русский..." [2, т.4, с.313].

В письмах после 1855 года великий русский поэт и драматург пишет Александру II об уничтожении древнейших в России церквей, разрушении памятников старины, в посланиях С.А. Толстой о красоте русского языка (" Насколько русский язык красивее немецкого" [2, т.4, с.399]), К.К. Павловой о герое своей пьесы "Царь Борис", "поднявшем Россию на такую высоту («я и сам не знал, какая это была высота, пока не занялся исследованиями, необходимыми для моей драмы» [2, т.4, с.416-417]).

Однако, безусловно, путешествие по Италии, знакомство с ее культурой, поездки в Германию, в которой Алексей Константинович погружается в сохранившуюся средневековую атмосферу, оказали на него неизгладимое впечатление. Посещение замка в Вартдберге позволяет А.К. Толстому сформулировать привлекательность Германии: " Но все дышит здесь рыцарством и Западом, и мне, право, свободнее дышится, и я с завистью смотрю на все эти фамильные портреты и фамильную посуду начиная с ХI столетия"[2, т.4, с.402]. В эпистолярном наследии А.К. Толстого к середине 60-х годов ХIХ века начинает формироваться представление о противоречивости, противопоставленности русского и западного начал. При этом для писателя прошлое и настоящее России не всегда соответствовали идеальному миропорядку, впрочем, как европейское устройство также не ассоциировалось со справедливостью ("А если Европа дает погибать кандиотам, Европа изменяет своей роли и действует на татарский лад. Я от нее отрекаюсь и призываю к негодованию всех тех, кто мыслит по-европейски" [2, т.4, с.427]). Постепенно А.К. Толстой начинает к концу 60-х годов рассматривать проблему русского и западного как проблему взаимодействиясоотнесения этносов и культур. Во многом осмысление великого русского прозаика и драматурга было стимулировано полемикой, возникшей в связи с публикацией работы В.В. Стасова "Происхождение русских былин" в "Вестнике Европы" в 1868 году. Так, рассуждая о статье О. Миллера, направленной против вышеупомянутого труда В. Стасова, А.К. Толстой 13 января 1869 года пишет: " Миллер атаковал его вовсе не с той стороны, с которой следовало, и я удивился, что не нашлось никого, чтобы вывести на чистую воду "ложную ученость" Стасова" [2, т.4, с.425]

С какой стороны должна быть раскритикована работа Стасова, становится понятно из письма Б.М. Маркевичу от 7 февраля 1869 года. А.К. Толстой выступает против идей польского историка и публициста Ф. Духинского (1816 - 1898), утверждавшего принадлежность русских к " туранскому племени" (в подобном ключе написана и статья В. Стасова, в которой проводится теория о восточном, туранском происхождении русских былин). Писатель сразу определяет свою позицию категорично и бескомпромиссно:" Мне кажется, я больше русский, чем всевозможные Аксаковы и Гильфердинги, когда прихожу к выводу, что русские - европейцы, а не монголы. Г-н Дмуханский, или Дмухановский, или как бы там его ни звали- просто плут, когда стремится доказать, что мы туранцы - на том основании, что у нас нет на груди волос. Все его аргументы свидетельствуют только об одном, что грудь у него волосатая, чем он, видимо, и гордится. Тем для него лучше, но у Наполеона, который не был туранцем, грудь была голая..." [2, т.4, с.428]. В этом письме впервые А.К. Толстой делит русскую историю на два периода (такая периодизация станет для него в дальнейшем доминирующей и определяющей): "европейский период" русской истории ( в этом же письме он дает ему и другое название - "норманский период нашей истории") и "московский, монгольский " период («Ненависть моя к московскому периоду - некая идиосинкразия..».[2, т.4, с.428], " ...сочувствуя всем сердцем нашему европейскому, норманскому периоду и ненавидя всем сердцем наш монгольский, московский период" [2, т.4, с.433]). Писатель делает вывод: " И откуда это взяли, что мы антиподы Европы? Над нами пробежало облако, облако монгольское, но было это всего лишь облако, и пусть черт его умчит как можно скорее" [2, т.4, с.428].

А.К. Толстой тщательно изучает древнерусские связи с Европой, художественно воплощая найденные материалы в цикле "норманских" баллад, а толчок к этому, как отмечал сам писатель, был задан образом датского принца в пьесе "Царь Борис". В письме к М.М. Стасюлевичу автор драматической трилогии подробно перечисляет выявленные им "контакты" Руси и Европы, подчеркивая, что они набрасывают на этот период "заманчивый" западный колорит: "Гаральд норвежский был женат на Эльсе, дочери Ярослава. Сын же Ярослава, Изяслав, был женат на дочери Болеслава польского, а брат его, Владимир, на Гиде, дочери Гаральда английского. Сам Ярослав - на Ингигерде, дочери Олафа шведского. Анна, дочь Ярослава, была за Генриком I французским, а другая дочь, Агмунда, за Андреем, королем венгерским. Я напоминаю Вам об этих родствах, чтобы объяснить весь норманский тон моей баллады. Если принять в соображение посольство Генриха IХ, императора германского, к Изяславу и сношения сего последнего с папой Григорием VII, то на тогдашний период набрасывается еще вовсе не тронутый свет, чрезвычайно заманчивый и не имеющий ничего общего с подлым московским колоритом" [2, т.4, с. 432]. Таким образом, определяя норманский период как расцвет, и, наоборот, называя московский «подлым», А.К. Толстой отмечает в каждом историческом отрезке нравственное, этическое наполнение.

В письме Б.М. Маркевичу 26 марта 1869 года писатель констатирует, что после чтения книги "История Дании" Дальмана: "...он нашел подтверждение некоторым деталям, написанным по интуиции. Оказывается, что они исторически оправданы". Далее в письме А.К. Толстой выделяет главное, на его взгляд, значение варягов для Руси, цитируя "одно место из Дальмана": "В России сперва называли варягами тех скандинавов, которые в 9 веке устремились в эту страну и бросили в ее почву благородное зерно германской государственности, к сожалению, уничтоженное впоследствии яркостью монголов, обрушившихся на Россию, как стая саранчи" [2, т.4, с.437]. Далее Алексей Константинович дает свое видение проблемы: "Да, это так, хотя Дальман и ошибается, приписывая скандинавам установление у нас свободы. Скандинавы не устанавливали, а нашли уже вполне установившееся вече. Заслуга их в том, что они его сохранили, в то время как гнусная Москва его уничтожила - вечный позор Москве! Не было нужды уничтожать деспотизм меньший, чтобы заменить его большим" [2, т.4, с.437]. "Свобода" и "меньший деспотизм", красота, гармония, песенность - эти категории писатель считал важнейшими для норманского периода русской истории, что и привело его к романтической идеализации жизни древних славян. Для А.К. Толстого в русском богатырстве отразилось западное рыцарство с его культом славы и Прекрасной дамы. В норманских балладах и драматической трилогии писателя А.К. Толстого любовь невозможна без воинской славы (так, в "Песне о Гарольде и Ярославне" варяг Гарольд надеется на любовь только, когда он "вернулся... в славе победной" [2, т.1, с.165], в трагедии "Царь Борис" Христианин, герцог датский, чтобы завоевать любовь русской царевны Ксении также совершает воинские подвиги, кроме того он вспоминает и историю отношений норвежского Гарольда и Ярославны, которая полюбила варяга за победы и "несказанною славу" [2, т.3, с.324-326]). Для А.К. Толстого существуют лишь два хронотопа в Древней Руси, которые он идеализировал: древние Киев и Новгород: "Мною овладевает злость и ярость, когда я сравниваю городскую и княжескую Россию с московской, новгородские и киевские нравы с московскими; и я не понимаю, как может Аксаков смотреть на испорченную, отатарившуюся Москву как на представителя Древней Руси? Не в Москве надо искать Россию, а в Новгороде и в Киеве" [2, т.4, с.491].

В "московский период" для Алексея Константиновича, несмотря на отдельные проявления и высоты духа, и богатырства, и бескорыстное служение Руси, и "религию честного слова", все-таки превалирует "татарщина", выразившаяся в господстве деспотизма, неволе, утрате человеческого достоинства, чести, неограниченной царской власти, излишней кровавости и жестокости государства, греховности правящих, рабского терпения и самоуничижения русского народа. По мнению писателя, эти характеристики послетатарской эпохи сохранились и в обществе, и в государственности современной ему Руси.

По убеждению А.К. Толстого, "позорный" московский период продолжился и в XVIII, и в XIX веках. Именно поэтому писатель пессимистически оценивает и правительства ("я не касаюсь власти верховной"), и дворянство, чиновничество: "Я пришел к убеждению, что мы не заслуживаем конституции. Каким бы варварским ни был наш образ правления, правительство лучше, чем управляемые. Русская нация сейчас немногого стоит, русское дворянство - полное ничто, русское духовенство - канальи, меньшая братия - канальи, чиновники - канальи... в литературе за исключением меня канальи такие, что дальше некуда" [2, т.4, с.445]. Известное высказывание писателя подкрепляет резко отрицательное восприятие современной ему жизни: "Если бы перед моим рождением господь бог сказал мне: "Граф! выбирайте народ, среди которого вы хотите родиться!" - я бы ответил ему:" Ваше величество, везде, где вам будет угодно, но только не в России!" У меня хватает смелости признаться в этом. Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. И когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов и до проклятой Москвы, еще более позорной, чем самые монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам богом!" [2, т.4, с.445].

Однако заключительные строки высказывания "о красоте нашей истории", "красоте нашего языка" позволяют трактовать взгляды писателя не как стыд за русскую нацию, а как глубокое отчаяние от утраченного идеала и великих завоеваний предков, которые позволили бы России в XIX веке быть первой среди равных европейских государств. А.К. Толстой убежден, что только возвращение России в европейское русло позволит ей снова обрести благоденствие и осуществить божественный замысел в отношении русской жизни: "...не можем лучше содействовать начатому нашим государем преобразованию, как стараясь, каждый по мере сил, искоренять остатки поразившего нас некогда монгольского духа, под какою бы личиною они у нас еще не скрывались.

На всех нас лежит обязанность по мере сил изглаживать следы этого чуждого элемента, привитого нам насильственно, и способствовать нашей родине вернуться в ее первобытное, европейское русло, в русло права и законности, из которого несчастные исторические события вытеснили ее на время" [2, т.4, с.438].

Необходимо отметить, что Алексей Константинович не ограничивается в эпистолярном наследии обозначением "русские", в его письмах, начиная с 1869 года, все чаще начинает встречаться и наименование "славянское". Интересно отметить, что в лирическом стихотворении "Колокольчики мои..." (1840, опубликовано в 1854) в первоначальной редакции упоминаются "русские люди", "русские орлы", а вот уже в окончательной редакции слово "русский" не встречается, оно заменяется словом "славянский" ("славянский конь", "ковшей славянских звук"). В балладе "Змей Тугарин" (1868) два этих наименования - "русский" и "славянский" - употребляются в одном контексте ("русский народ", "русская Русь", "русский обычай", "древнее русское вече," русская сила", "правит по-русски он русский народ", "вольный... честный славянский народ!").

Возникает вопрос: почему в письмах А.К. Толстого обозначение "славянское" начинает употребляться лишь с 1869 года? На наш взгляд, это связано со сложившейся у писателя к концу 60-х годов концепцией двух этапов истории: "норманского" (европейского) и "московского" (монгольского).

Одно из первых употреблений слово "славянский" в эпистолярном наследии выявлено нами в письме Б.М. Маркевичу 1869 года: " Мы подписаны на " Revue des cours litteraires et scientifigues" и получили комплект первых за 1868 год. Там имеется краткий обзор курса Ходзко, профессора славянских языков в Коллеж де Франс, посвятившего, как сказано в заметке, замечательную часть времени критическому рассмотрению "Смерти Иоанна". [2, т.4, с.423]. Обращает внимание европейский ракурс употребления: именно так именуется должность преподавателя Коллеж де Франс Ходзко - профессор славянских языков, т.е. слово "славянский" приобретает " западный" статус обозначения русской ментальности. В письме Б.М. Маркевичу 7 февраля 1869 года А.К. Толстой критикует теорию польского историка и публициста Ф. Духинского (1816-1843), доказывающего, что русские не принадлежат к славянам-европейцам, а относятся к азиатскому " туранскому племени" [2, т.4, с.428]. Так или иначе два приведенных послания Б.М. Маркевичу придавали использованию слова "славянский" ярко выраженный европейский контекст. Именно западный колорит и услышал А.К. Толстой в существительном "славяне", об этом свидетельствует его письмо М.М. Стасюлевичу от 10 февраля 1869 года. Алексей Константинович цитирует строки из стихотворения В.А. Жуковского "Певец в Кремле": " Когда сживешься с дотатарской нашей Русью, тогда кажутся очень странными стихи Жуковского, начинающиеся: "Да помнит славянин, Что он наперсник славы" - и кончающиеся:

На тех же мы цветем полях,
Под теми ж небесами.
Где наши предки расцвели,
Пред нами та ж дорога,
По коей деды протекли
За Русь, царя и бога!

Это уж вовсе не в норманском тоне, а скорее, в аракчеевском" (2, т.4,с.432).

В лирическом произведении поэта-романтика подчеркивается неизменность и Руси, и образа славянина. Однако А.К. Толстой явно отрицает такое понимание славянства, для него оно существует (в связи с концепцией двух периодов в истории Руси) лишь в норманском, европейском контексте. Весьма показательно в этом плане письмо Алексея Константиновича княгине К. Сайн-Витгенштейн, в котором писатель демонстративно пять раз именует себя славянином. Такое подчеркнутое обозначение не было случайным. Княгиня Каролина Сайн-Витгенштейн - польская аристократка (урожденная Ивановская), родившаяся в Украине (отец - Петр Ивановский, богатый польский землевладелец). В 1836 году Каролина была отдана замуж за Николая Витгенштейна, младшего сына героя войны 1812 года. Однако встреча с композитором Ф. Листом полностью изменила жизнь княгини: она уезжает в Европу за своим любимым, больше в Россию она не вернулась. Письмо А.К. Толстого 9 мая 1869 года к К. Сайн-Витгенштейн начинается со слов: "Милая, дражайшая княгиня, Вы имеете полное право считать меня невежей или хуже этого, - неблагодарным: я теперь лишь отвечаю на Ваше доброе декабрьское письмо, - а в сущности, я только славянин. Вы составляете исключение в этом племени, но Вы его понимаете, так же, как и все остальное. Я не извиняюсь, мне было бы это невозможно, я констатирую факт: я - славянин, и вот как я оказался им по отношению к Вам: Ваше письмо дошло до меня в ту минуту, когда я садился в карету с женой, чтобы ехать в Одессу. Хорошо, сказал я себе, из Одессы напишу княгине! Когда я приехал туда на короткое время, тысячи дел захватили меня, и я сказал себе: напишу, вернувшись. Между тем наше пребывание в Одессе затянулось, а по приезде сюда тысячи других дел стали меня дергать во все стороны, так что вот я и оказался почти что грубым по отношению к той, к которой я чувствую столько же благодарности, сколько уважения и преклонения" [2, т.4, с.449-450].

В приведенном отрывке обращает на себя внимание иносказательность извинения А.К. Толстого перед княгиней, выразившаяся в трактовке Алексеем Константиновичем такой славянской черты, как необязательность, откладывание важных дел на потом. Однако настойчивое повторение ("я - славянин") нужно писателю с другой целью: он ненавязчиво напоминает К. Сайн-Витгенштейн, что она тоже славянка ("...я только славянин, Вы составляете исключение в этом племени, но Вы его понимаете, так же как и все остальное"). Создается ощущение, что весь пассаж написан А.К. Толстым исключительно с целью обозначить славянство княгини, польской аристократки по происхождению, к тому времени безвыездно жившей в Европе. Далеко идущая цель Алексея Константиновича понятна: К. Сайн-Витгенштейн - живое свидетельство европейской ментальности славян. В этом же письме А.К. Толстой обозначит еще две черты нашей нации: во-первых, " писать запоем", когда придет желание, но искренне, во-вторых, болтливость ("К несчастью, я славянин и пишу, как пьяницы пьют запоем, - может быть, Вы знаете, что это значит. Я хочу сказать, я пишу, только тогда придет охота, но уже тогда вкладываю всю свою душу"; "Милая княгиня, я замечаю, что я очень болтлив! Это тоже признак славянства" [2, т.4, с.451; 453].

Однако главная цель писателя - найти хотя бы и косвенные доказательства того, что славянство принадлежит европейской ментальности, поэтому Алексей Константинович выбирает формулировку, в которой объединяет русское, славянское и всечеловеческое: "Моя плоть - русская, славянская, но душа моя - только всечеловеческая" [2, т.4, с.452].

Однако для А.К. Толстого оказалось очень важным и определиться с тем, что он не может принять в русско-славянском менталитете:"...я не презираю славян, я, к несчастью, не имею на то права, но считаю, что им подобало бы побольше смирения, только не того смирения, примеры которого мы явили в преизбытке и которое состоит в том, чтобы сложить все десять пальцев на животе и вздыхать, возводя глаза к небу: "Божья воля! Поделом нам, г...ам, за грехи наши! Несть батогов аще не от бога!" и т.д., а иного смирения, полезного, которое заключается в признании своего несовершенства, дабы покончить с ним. Это - противоположность тому самоуспокоению, которое говорит: "Я горжусь простором русской земли и широтой русской натуры, которая не может и не хочет ничем стесняться! Всякое ограничение противно русской природе (ограниченье противно!), нам не нужно ни заборов, ни классов! Гуляй, душа! Раззудись, плечо! Не хочешь ли этого?" От славянства Хомякова меня мутит, когда он ставит нас выше Запада по причине нашего православия" [2, т.4, с.478]. Во многом отмеченными отрицательными чертами русской натуры и обусловлены горькие слова А.К. Толстого о России. Однако следует отметить определенную памфлетность и публицистичность высказывания писателя. В приведенном отрывке из письма А.К. Толстого нет желчи и злобы на русское и Россию, в нем больше тоски и сожаления о том, что славяне не смогли достичь того могущества и совершенства, которые были изначально заложены в нашей нации Всевышним. Алексей Константинович всегда помнил о своем славянском происхождении, осознавая и слабость, и силу русского менталитета. Эти взгляды иллюстрирует и известное высказывание писателя: " Рим - роковое место; я бы желал умереть в Риме, не переставая считать себя русским" [2, т.4, с.452]. Алексей Константинович делает афористичный вывод о западничестве русского славянства, тем самым окончательно решая для себя вопрос о России как неотъемлемой части европейского мира: " Не с этой стороны следует подходить к славянству. Оно элемент чисто западный, а не восточный, не азиатский" [2, т.4, с.476]; "Славянское племя принадлежит к семье индо-европейской" [2, т.3, с.495]. Стремление осознать свою нацию через общность с Европой, при признании самобытности и неординарности исторического пути, который должен был пройти русский народ, а также трагическое искажение славянского менталитета татарским нашествием - вот основные положения историософской теории А.К. Толстого, определившие мировоззрение писателя и законы создания его художественного мира.

Список литературы

Жданов С. С. Национальность героя как элемент художественной системы: Диссертация канд. филол. наук, Новосибирск, 2005.
Толстой А.К. Собрание сочинений. В 4-х т. М.: Правда, 1980