Сказочные мотивы в поэме Овидия «Метаморфозы»
Н. В. Вулих
В поэме Овидия «Метаморфозы» собран богатейший мифологический материал. В пятнадцати книгах рассказано свыше двухсот мифов о превращениях. Поэт использовал разнообразные источники. Он черпал сюжеты и образы из классических произведений древнегреческой и римской литературы: эпоса, трагедии и лирики, пользовался памятниками эллинистической литературы, брал материал и из ученых каталогов мифов.
В эпоху эллинизма, как известно, возрастает интерес к фольклорным жанрам. Местное предание и устная традиция живо интересуют в это время филологов. В прежние мифы вносятся свежие детали и новые штрихи.
В поэме Овидия, наряду с традиционными мифологическими мотивами и образами, встречаются и редкие варианты предания, восходящие, по-видимому, к эллинистической эпохе. Интерес к фольклору свойствен Овидию, так же как и поэтам эллинистического периода. Однако определение фольклорных и сказочных мотивов в поэме чрезвычайно затрудняется нашим плохим знанием античного народного творчества. Исследователю приходится привлекать для сравнении сказки и легенды народов нового времени. Кроме того, необходимо учитывать и то обстоятельство, что поэма Овидия отнюдь не представляет собою каталога античных мифов. «Метаморфозы» — сложное и изысканное художественное произведение, подчиненное единому поэтическому замыслу.
Сказочные мотивы вкраплены подчас в его повествование легкими, едва заметными штрихами, а в образах героев черты, сближающие их со сказочными персонажами, часто сочетаются с другими чертами, привычными для античного эпоса. Эта сложность произведения затрудняла работу исследователей, давно уже обративших внимание на обилие сказочного материала в поэме.
Безыскусственная народная сказка с ее действующими лицами, известными нам из фольклора нового времени: злой мачехой, надменной красавицей, злыми и добрыми волшебницами, бесхитростными и смелыми юными героями, несомненно существовала и у античных народов. От высокого мифа ее отличала безымянность героев и бытование в среде простого народа: земледельцев, ремесленников, городского люда. Римляне называли сказки fabuiae aniles ('старушечьи выдумки’).
В художественную литературу сказка проникала редко, к ней относились пренебрежительно, считая, что она достойна существования лишь на женской половине дома. Именно женщины постоянно выступают в поэме Овидия в роли рассказчиц. Сказочные и новеллистические мотивы особенно часто встречаются в повествовательных миниатюрах, посвященных семейным и любовным отношениям.
Конечно, сказочный материал подвергается своеобразной переработке в эпической поэме. Жанр эпоса считался у римлян высоким литературным жанром, и сказка очищается здесь от «низменно-бытовых черт», поэтизируется и как бы сближается с мифом. При этом в различных эпизодах поэмы сказочные мотивы и образы по-разному сочетаются с традиционным высоким мифологическим материалом.
Мы рассматриваем в данной статье поэму Овидия как новый источник, содержащий ценный для нас и пока еще никем не собранный и не систематизированный материал. В центре нашего внимания находятся лишь те мотивы, которые могут быть связаны с народной сказкой и находят параллели в фольклоре других народов.
Однако следует отметить, что Овидий может быть сближен и с создателями литературного жанра сказки. Как Андерсен, он творит подчас свои собственные сказки, изобретая фантастические ситуации и фантастических героев.
Элементы интересующей нас здесь народной сказки мы чаще всего находим в тех повествовательных миниатюрах поэмы, которые вкладываются в уста персонажам низшего ранга: служанкам, пастухам, пряхам, поселянам и т. п. Так, например, о волшебнице Цирцее Овидий рассказывает дважды: сначала он описывает пребывание Одиссея в роскошном дворце обольстительницы, а затем передает рассказ служанки о любви Цирцеи к царю Авзонии Пику. В первом эпизоде Овидий использовал гомеровский материал, но придал своему изложению черты большей парадности и пышности, чем в «Одиссее» Гомера. Волшебница переселена у Овидия из лесного дома в роскошный дворец. В изысканно украшенном атрии принимает она пришельцев. Красавицу окружают многочисленные служанки, помогающие ей разбирать целебные и ядовитые растения. Здесь среди изысканной роскоши одна из служанок Цирцеи рассказывает Ахемениду историю превращения Пика. В ее рассказе царь Авзонии напоминает царей и царевичей сказок, отправляющихся на охоту и попадающих в непроходимый лес, в котором обитает коварная волшебница. Так, в сказке «Солдат и царь в лесу», приводимой А. Н. Афанасьевым, царь отправляется на охоту с большой свитой: «Вдруг откуда ни возьмись красивый олень, стрелой мимо царя бух в воду; переплыл на другую сторону и прямо в лес. Царь за ним, плыл-плыл, скакал-скакал, смотрит — олень из глаз скрылся, охотники далеко позади остались, а кругом густой темный лес, куда ехать — неведомо, ни одной тропинки не видно». В рассказе служанки у Овидия коварная Цирцея завлекает царя в чащу леса, создав призрак вепря:
...et in densiim trabibus nemus ire videri,
Plurima qua siiva est et equo loca pervia non sunt.
Haud mora, continuo praedae petit inscius umbram
Picus equique celer spumantia terga relinquit
Spemque sequens vanam silva pedes errat in alta.
...кажется Пику, что он по лесу дремучему едет,
Здесь и дороги не видно, и конь пробраться не может,
Все же без устали он вперед за добычею призрачной рвется.
Вот уже спрыгнул с коня, покрытого пеной, и быстро
В чащу пешком устремился, преследуя тщетно виденье.
В густой чаще непроходимого леса перед Пиком появляется волшебница Цирцея и умоляет о любви. Пик отказывает, и тогда разгневанная красавица превращает авзонского царя в дятла.
В оперении нарядной птицы и до сих пор, по словам рассказчицы, видны следы пурпурной хламиды, некогда облекавшей царственного героя.
Элементы, характерные для народной сказки о заблудившемся в лесу царе, попавшем к злой волшебнице, использованы Овидием в этом эпизоде. Пик, как в сказке, теряет своих спутников и оказывается один в дремучем лесу. Легкими штрихами воспроизводит поэт привычную для сказки картину непроходимого леса, в котором обитает волшебница, указывает на увлеченность царя охотой, на его безрассудное желание догнать вепря. Эти сказочные черты тонко вплетены Овидием в рассказ, не лишенный риторических украшений и изысканных описаний.
Подобные же сказочные черты мы встречаем и в другом эпизоде поэмы, посвященном Латоне. В шестой книге Овидий сначала рассказывает о мести могущественной Латоны самонадеянной Ниобе, а потом передает бесхитростное повествование о той же Латоне, с которым выступает простой поселянин, передающий народную легенду. Предание, которое он рассказывает, мало известно, так как распространено только среди «простых людей». Латона, родившая божественных близнецов, вынуждена после их рождения спасать детей от злой мачехи. Она бежит от преследующей ее ревнивой Юноны и, томясь жаждой, подходит к источнику, неся новорожденных у груди. Усталая и страждущая скиталица хочет напиться, но грубые поселяне запрещают ей прикасаться к воде. Разгневанная Латона, увидев, что ее просьбы не могут разжалобить жестокую толпу, превращает грубиянов в болтливых лягушек.
Возлюбленная Юпитера Латона и его супруга Юнона — персонажи, известные каждому римскому читателю по мифам, — приобретают в этом рассказе черты, свойственные действующим лицам народных сказок. Легкими штрихами подчеркивает поэт эти связи. Он называет Юнону мачехой 13 детей Латоны. Латона бежит, спасаясь от ее гнева. Очень кратко даны все столь хорошо известные античным читателям эпизоды странствий Латоны по земле, ее приход на остров Делос и т. п. Не называются по именам и чудесные близнецы Аполлон и Диана, которых она родила.
Мотив преследования молодой матери злой соперницей или мачехой, мотив изгнания из дома, жажды, прихода к источнику сближает предание, рассказанное Овидием, со сказками многих народов. Так, в сборнике А. Н. Афанасьева имеется сказка о «Косоручке». Эта молодая мать родила сына, у которого «руки были по локти в золоте, по бокам частые звезды, во лбу — светил месяц». Руки были отрублены у нее по воле злой волшебницы, но опять отросли, когда она нагнулась, чтобы достать своего младенца, упавшего в источник. В некоторых сказках подобного типа говорится о том, что детей у молодой женщины было двое. В роли гонительницы иногда выступает мачеха царевича, женившегося на красавице.
Поэт как бы очищает предание от пышной мифологической оболочки, вновь возвращая мифологический рассказ о преследовании Юноной Латоны, часто встречающийся в многочисленных произведениях античной литературы, к его первоначальным компонентам, к бесхитростным народным преданиям о невинно-гонимых. Сама Латона в этом эпизоде наделена чертами бедной, страдающей, ищущей сочувствия молодой матери и лишь в заключительной части рассказа становится грозной мстительницей за нанесенные ей обиды.
Супруга Юпитера Юнона часто выступает в поэме Овидия в роли жестокой соперницы и злой мачехи, преследующей молодых возлюбленных могущественного бога. Злобно расправляется эта олимпийская богиня со своими соперницами. Она лишает их красоты, превращает в диких животных, уничтожает. Завидуя красоте Семелы, Юнона спускается на землю в образе дряхлой старухи и дает красавице коварный совет, следуя которому та погибает. Молодой возлюбленной Юпитера Каллисто, прежде чем превратить ее в медведицу, злая волшебница Юнона грозит в таких выражениях:
Adirnam libi namque iigurani.
Qua tibi, quaque places nostro, importuna, manto.
Во время расправы, она хватает девушку за волосы и бросает ее на землю:
...dixit et adversam prensis a fronte capi’lis Stravit humi pronarn.
...сказала и, схватив ее за волосы, стремительно бросила наземь.
Такой прием расправы, как указывает В. Я. Пропп, характерен для злых волшебников народных сказок. Так, например, в сказке «Синяя борода» волшебник подобным же образом расправляется со своими женами.
Мифы о вражде между женами восходят, как известно,еще ко времени полигамной семьи. Вражда мачехи и падчерицы, сестер и невесток, встречающаяся в многочисленных сказках, представляет собой поздний вариант этих преданий. Овидий вносит в свое повествование о мстительной и злобной Юноне, преследующей юных возлюбленных Юпитера, элементы, близкие к указанным сказкам, несколько снижающие миф.
В рассказе, о злоключениях красавицы Ио Юнона также выступает в роли злобной преследовательницы, и в этой миниатюре можно подметить некоторые черты, близкие к сказке. После того как Юпитер подарил Юноне превращенную и корову Ио, злая ревнивица поручает многоглазому Аргусу сторожить чудесное животное. Рассказывая этот широко известный и не раз встречающийся у античных писателей миф, Овидий вносит в него некоторые неизвестные нам из других источников черты. Посланный Юпитером Гермес, приняв вид простого пастуха, садится рядом с Аргусом и пытается усыпить грозного стража игрой на свирели.
Известный исследователь античного мифа Роберт считает, что Овидий сам придумал мотив усыпления Аргуса для того, чтобы ввести в свое повествование новый рассказ о происхождении пастушеской дудочки. В своей песне Гермес поет о том, как нимфа Сиринга, спасаясь от преследований влюбленного Пана, превратилась в тростник. В этой песенке Гермеса-пастушка Обилий использует сказочные черты, но и самый мотив усыпления чудовища встречается в народных сказках и, вероятно, не принадлежит личному творчеству поэта.
В сказках типа «Крошечки-Хаврошечки» рассказывается об усыплении многоглазых существ. В этой сказке сестры Хаврошечки стерегут волшебную корову, а Хаврошечка пытается усыпить их. Особенно трудно было ей заставить заснуть сестру, у которой было три глаза: третий глаз все время бодрствовал и видел все, что происходило вокруг. С таким же трудом убаюкивает Аргуса своей песней и Гермес в поэме Овидия.
Песня о происхождении свирели, которую поет Гермес, близка к многочисленным сказкам о волшебной дудочке, сделанной из тростника, выросшего на могиле невинно убитого героя. Любопытно, что в этой части поэмы Овидия олимпийский бог Гермес выступает в роли простого пастуха. Этот бог действительно и был некогда у греков деревенским пастушеским богом. Очевидно, и в сказках указанного типа, и в поэме Овидия сохранились элементы пастушеского фольклора. Сказочные мотивы поэт и в этом эпизоде связывает с определенной средой.
В знаменитом рассказе о Церере и Прозерпине мы также можем подметить черты, ведущие нас к фольклорной сказке. В то время как образ грозной богини Цереры подан в высоком эпическом плане, в образе юной Прозерпины подчеркнуты черты, сближающие эту героиню с бесхитростными юными красавицами, столь любимыми сказкой. Самый мотив похищения красавицы владыкой преисподней и то обстоятельство, что Прозерпину похищают в то время, когда она гуляет на лугу, роднит этот миф с многочисленными сказками. Так Василиса-«Золотая коса» в русской сказке ходит по зеленому лугу, на котором красуются «цветы разновидные», рвет «цветочки лазоревые»: «В молодом уме осторожности не было; лицо ее было открыто, красота без покрова».
Эту близость мифа и сказки Овидий как бы подчеркивает, сосредоточивая свое внимание на образе молодой и наивной девочки Прозерпины. Этот образ дается на фоне изысканного пейзажа горного луга, пестрящего сиреневыми, белыми и красными цветами. Горную рощу, осеняющую долину, изысканный художник Овидий сравнивает с полотняным навесом, защищающим зрителей в римском театре от палящего южного солнца. По лугу ходит наивная и детски непосредственная героиня. Когда бог преисподней мрачный Дит похищает ее, то собранные его цветы падают с ее колен и она по-детски горюет о них:
...clamai et ut sumtna vestem laniarat ab ora, eollecti florcs tunicis cecìderc remissis.
Tantaque simplicitas puerilibus adfuit annis, haec quoque virgineum movit iactura dolorem.
...Когда порвалась у верхнего края одежда,
Пали из складок тупики на землю цветы, что собрала,
Столько еще простоты сохранял младенческий возраст,
Что и потеря цветов показалась ей горем тяжелым.
Видевшая Прозерпину в царстве Плутона Аретуза такими чертами рисует ее внешний облик:
Illa quidem tristis neque adhuc interrita vultu,
Sed regina tamen, sed opaci maxima mundi,
Sed tamen inferni pollens matrona tyranni.
И хоть печальна она и все с тем же испуганным ликом,
Стала отныне великой царицей тенистого царства,
Стала могучей супругой владыки подземного мира.
Пребывание юной героини в подземном царстве напоминает жизнь похищенных красавиц в роскошных дворцах, часто изображаемую в народных сказках. Так, Василиса-«Золотая коса» живет в роскошном дворце своего похитителя; красавица в сказке об аленьком цветочке гуляет в роскошных садах чудовища; в прекрасной роще просыпается и Психея в сказке, рассказанной нам Апулеем. В поэме Овидия Прозерпина также гуляет в роскошном саду и срывает в нем гранаты: Cultis dum simplex errat in hortis. Пока простенькая она блуждает в роскошных садах.
Комментаторы Овидия приписывают фантазии поэта этот мотив подземного сада. Однако представление о том, что на том свете, как и на земле, произрастают сады, относится к глубокой древности. Миф и сказка сохраняют нам этот древний мотив.
Овидий говорит не просто о садах, а о роскошных, изысканных садах (cultis hortis), хотя и не дает подробного их описания. Этот легкий штрих в совокупности с другими деталями, введенными в рассказ о юной Прозерпине, наводит нас и в этом случае на мысль о том, что Овидий черпал свой материал из источников, близких к фольклорному творчеству. Его интересовали не только мотивы, но сам характер сказочных персонажей. Этот интерес к наивным, бесхитростным и обаятельным героям народной сказки поэт проявляет дажё в тех эпизодах поэмы, которые, казалось бы, далеки от сказки. Так, в рассказ о Галькионе и Кеиксе, напоминающий изысканный александрийский эпиллий, он вносит неожиданные черты. Античное предание сохранило нам рассказ о том, как супруги Кеикс и Галькиона жили так счастливо, что горделиво сравнивали себя с Зевсом и Герой. За дерзость боги превратили их в морских птиц. Римский поэт совершенно устраняет этот мотив «надменности», сохраняя концепцию счастливого брака. Он вводит в свое описание элемент волшебной сказки: у Кеикса, сына вечерней звезды, было лучезарное, светящееся лицо.
Этот мотив встречается в сказках. Так, в одной абхазской сказке говорится, что герой «увидел светившуюся без солнца красавицу, стоявшую на балконе..., от нее, как от солнца, шел свет, даже когда не было ни солнца, ни луны».
Как справедливый царь многочисленных сказок Кеикс добр и великодушен: Ніс regnum sine vi, sine caede regebat. Он правил царством без насилия и убийств.
Галькиона — дочь царя ветров Эола. Она — fidissima соniunx 'верная жена’. Когда Кеикс должен отправиться в далекий путь, то жена со слезами уговаривает его не покидать ее. Мотив счастливой жизни супругов, внезапно нарушаемой неожиданным отъездом, часто встречается в сказках. Так, например, сказка «Белая уточка» начинается таким образом: «Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уже нужно было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть. Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал».
В сходных тонах изображено и у Овидия прощание Кеикса и Галькионы. «Звездный» царь гибнет во время кораблекрушения. Дальнейшее повествование у Овидия усложняется введением мифологических персонажей, однако сказочные черты, легкими штрихами намеченные в начале рассказа, придают персонажам этой миниатюры — Кеиксу и Галькионе — обаятельные черты добрых, верных, любящих и справедливых героев волшебной сказки — это добрые «царь» и «царица» народных сказок.
В эпизоде, посвященном любовным похождениям бога Солнца, Овидий стремится соединить в одно целое высокий миф и фольклорные представления.
Солнце выступает здесь как олимпийское божество, преследующее, подобно Юпитеру, земных красавиц. Вместе с тем оно напоминает и «Красное солнышко» народных песен и сказок. Образы, связанные с силами природы, — солнце, заря, радуга, вихри и ветры близки у Овидия к изображению этих сил в фольклорном творчестве разных народов. Так, например, в рассказе о Фаэтоне Гелиос обитает в далеком царстве на границе мира (torrac contermina nostrae), недалеко от Индии. Дом высоко поднят на стройных колоннах, как это часто бывает и в сказках.
Regia solis erat sublimibus alta columnis.
Clara micante auro flammasque imitante pyropo.
‘Дворец солнца был высоко поднят на стройных колоннах и сверкал блестящим золотом и пиропом, подражавшим пламени’.
Фаэтон входит во дворец по «отлого поднимающейся дороге» (addivi limite).
В сказках волшебные дворцы солнца часто расположены на высокой горе и украшены золотом и драгоценными камнями. В дальнейшем изложении Овидий придает убранству сказочного дворца черты сходства с пышными памятниками эллинистическое римской архитектуры. Он описывает украшенные серебром створы дверей, на которых изображены море, земля и небо. Миф, сказка и наблюдения над окружающей действительностью слипаются в «Метаморфозах» в сложное художественное целое.
В рассказе о любви бога Солнца к красавице Левкотое солнечное божество напоминает героя любовной элегии и вместе с тем оно является «всевидящим солнцем», «оком мира»:
...quique omnia cernere debes
Leucothoen spectas et virgine figis in una (oculos).
Ты, который весь мир озарить должен взором лучистым,
На Левкотою глядишь, одну ее видишь ты только.
Душевное состояние светила отражается на его деятельности: раньше поднимается оно на небе, позже садится в море, иногда лик его затуманивается и наступает затмение. Подобное одухотворение свойственно, как известно, и русским народным песням.
Предание о любви бога солнца к красавице Левкотое известно нам лишь по «Метаморфозам» Овидия. Имена героини, ее отца и матери восходят, по мнению ученых, к каким-то эллинистическим источникам. Имена эти, в сущности, безличны. Левкотоя означает «блестящая бегунья», имя отца Орхам значит «господин, вождь», имя матери Евринома — «царствующая на широком пространстве».
Орхам и Евринома — это сказочные «царь» и «царица», а их дочь получила в качестве имени эпитет, прилагавшийся к небесным светилам. Нашел ли Овидий эти имена в эллинистическо-римских каталогах мифов или придумал их сам — остается неясным.
Бог солнца влюблен в восточную царевну необычайной красоты — Левкотою и бросил ради нее свою прежнюю возлюбленную Клитию. Оскорбленная и озлобленная Клития раскрывает Орхаму любовную тайну его дочери. Жестокий царь закапывает Провинившуюся Левкотою в землю. Солнце согревает могильный холм лучами и из него вырастает ароматный цветок Востока. Клития: наказана за свою зависть. Бог покинул ее навсегда. Сидя в тщетном ожидании своего бывшего возлюбленного, она непрерывно поворачивается вслед за плывущим по небу светилом и превращается, наконец, в скорбный цветок фиалки.
Мотивы мести, соперничества, наказания за злобу напоминают многочисленные сказки. В сказках же рассказывается и о необыкновенных цветах, вырастающих на могилах жестоко погубленных героинь.
С народными легендами связано, как показал Маннхардт, предание о Клитии. В Италии есть цветок, который называют sposa del sole 'невеста солнца’, так как он поворачивается вслед за солнцем. В Германии дикий цикорий называют Wegwarte. О нем рассказывают, что это превращенная в цветок девушка, которую покинул ее возлюбленный. В тщетном ожидании она сидит теперь у дороги. Цвет цикория ставили в связь с деятельностью солнца: утром цветок ярко-синий, днем он бледнеет, а вечеров становится совсем белым. Овидий также связывает цвет фиалки с душевным состоянием своей героини. Близость Овидия к народным преданиям о происхождении цветов и растений, широко распространенным у различных народов, показывает, что Он располагал при создании своей поэмы какими-то источниками, в которых, вероятно, были собраны аналогичные легенды и предания античных народов. Элементы народнопоэтических представлений мы встретим у римского поэта и при изображении радуги и зари. Во время дождя:
nuntia Iunonis varios induta colores
concipit Iris aquas alimentaque nubibus adfert.
‘Вестница Юноны Ирида, одетая в разноцветные краски, собирает воду и подносит тучам питание'.
У римлян было представление о радуге как о вестнице дождя. Оно нашло отражение в латинской пословице bibit arcus, pluit hodie 'пьет радуга, идет сегодня дождь’. У Вергилия радуга названа: imbrifer arcus 'дожденосная дуга’. У славянских народов было также широко распространено представление о «радуге-дуге», «пьющей» или «носящей воду». В деревнях радугу называли «коромыслом».
В образе, данном Овидием, обращает на себя внимание художественный синтез мифологического предания о богине-вестнице с народнопоэтическим представлением «радуги-дуги», протянувшейся от земли до неба и собирающей воду. Такой же синтез мы встретим и при изображении римским поэтом богини Зари. Аврора, как и Солнце, выступает, с одной стороны, в роли олимпийской богини, соблазнительницы Кефала. С другой стороны, поэт подчеркивает ее человеческую и световую природу, вкладывая в уста Кефала следующую характёристику Авроры:
...Quod sit roseo spectabiiis ore,
quod teneat lucis, teneat confinia ncctis.
...Хоть других она розовым ликом прельщает
Тем, что владеет границами дня и границами ночи.
Розовый цвет характеризует внешность Авроры в античной поэзии еще со времен Гомера. Когда сын Авроры Мемнон гибнет от руки Ахилла, то богиня бледнеет от горя и небо покрывается тучами. Поэт утверждает, что Аврора и до сих пор проливает слезы — недаром каждое утро на землю выпадает роса: Nunc quoque dat lacrimas et toto rorat in orbe. Плачет она и сейчас, и росы в мире блистают.
Уподобление слез росе встречается в русской народной речи. В словаре Даля приводится выражение: «Слезы — роса; взойдет солнце и осушит! Невеста плачет — как роса падает». Вероятно, аналогичное представление существовало и у античных народов.
Таким образом, в эпическую поэму Овидия вкраплены легкими штрихами драгоценные следы народных представлений, обогащающие наши знания об античном фольклоре. Многочисленные каталоги мифов, составленные эллинистическими учеными, не дошли до нас. В поэме Овидия содержится ценный материал для суждения о характере этих каталогов и о том интересе, который проявляли эллинистические филологи и поэты к народному творчеству.
Однако не следует забывать и о том, что Овидий мог знать народные предания, песни и сказки не только по ученым справочникам, но и по личным впечатлениям от общения с живыми носителями этого фольклора.
Демократизм, интерес к быту и психологии простых людей составляет одну из существенных особенностей его творчества.
Симпатию поэта, как и симпатию бесчисленных народных сказителей, вызывают добрые бесхитростные, мужественные и невинно страдающие герои. Отрицательными чертами многих персонажей поэмы «Метаморфозы» являются: завистливость, жестокость, несправедливость и высокомерие. В числе многих вдохновлявших Овидия источников несомненно был и фольклор, которым римский поэт интересовался и который он понимал и любил.
Л-ра: Язык и стиль античных писателей. – Ленинград, 1966. – С. 26-38.
Критика
- К вопросу о художественном своеобразии поэмы Овидия «Метаморфозы»
- Овидий и августовский классицизм (Проблема композиции «Метаморфоз»)
- Сказочные мотивы в поэме Овидия «Метаморфозы»
Поделиться