Проблема власти и образ правителя в трагедиях Эсхила в контексте политической жизни Афин V в. до н. э.

УДК 94(38).03 Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2014. Вып. 4

М. В. Поникаровская*

В статье рассматривается, каким образом в творчестве великого греческого драматурга отразились различные проблемы общественно-политического характера, многие из которых, будучи чрезвычайно актуальными в эпоху создания трагедий — в V в. до н. э., не теряют своей остроты и в настоящее время. Вопросы о природе и сущности власти, политическом устройстве государства и личности, которая стоит во главе государства, затрагиваются во всех дошедших до нашего времени драмах Эсхила. Общефилософские размышления трагика на эти темы были, по всей видимости, подкреплены событиями, происходившими в то время на Афинской политической сцене — продолжительной внутриполитической борьбой между аристократами и представителями демократии. Анализируя текст трагедий, автор статьи делает попытку сопоставить мифологический материал, разрабатывавшийся в драмах, с реальными историческими фактами и особенностями внутренней и внешней политики Афин первой половины V в. до н. э. Библиогр. 21 назв.

Ключевые слова: древнегреческая трагедия, театр, Эсхил, власть, правитель, Афины, V в. до н. э.

M. V. Ponikarovskaya

THE PROBLEM OF POWER AND THE IMAGE OF A RULER IN AESCHYLUS’ TRAGEDIES IN THE CONTEXT OF THE POLITICAL LIFE OF ATHENS IN 5 B. C.

The article examines the way different problems of social-political character are reflected in the tragedies of the great Ancient Greek dramatist. Many of these problems, which were relevant in the era of the creation of the tragedies — the 5th century B. C., keep their relevance till nowadays. The questions of the nature and essence of power, the political structure of the state and the person, who is at the head of the state, are addressed in all Aeschylus’ tragedies, which survived to our time. The general philosophical speculations of the tragedian on these matters were apparently supported by the events occurred on the political stage of Athens at that time — the long-lasting domestic political struggle between aristocracy and democrats. By analyzing the text of the tragedies the author of the article tries to compare the mythological material, worked out in the dramas, with the real historical facts and peculiarities of domestic and foreign policy of Athens in the first half of the 5th century B. C. Refs 21.

Keywords: Ancient Greek tragedy, theatre, Aeschylus, power, a ruler, Athens, 5 century B. C.

Многие проблемы, нашедшие отражение в трагедиях Эсхила, можно отнести к разряду «вечных»: это вопросы о судьбе и назначении человека, моральном долге и ответственности личности перед собой и окружающим миром. К такого рода проблемам, занимающим весьма значительное место в творчестве Эсхила и не теряющим своей актуальности и в наши дни, можно отнести и вопросы о природе и сущности власти, политическом устройстве государства и личности, которая стоит во главе государства. Все эти проблемы, в меньшей или большей степени, затрагиваются во всех дошедших до нас драмах Эсхила, что не вызывает удивления, если принять во внимание, сколь высоким был уровень гражданского самосознания эллинов. Что есть власть, в чем она заключается, какие обязанности налагает на человека, облеченного ею, какими качествами должен обладать хороший правитель — эти вопросы, чрезвычайно злободневные для политической жизни Афин V в. до н. э., волнуют поэта, и в своих пьесах он пытается дать на них ответы.

В трагедиях Эсхила перед нами предстают совершенно разные образы правителей. Рассуждая о личности человека, обладающего властью, Эсхил приходит к мысли, что участь любого правителя незавидна, поскольку тот всегда связан обязательствами и несет огромную ответственность перед своим отечеством. Особенно любопытно эта идея выражена в трагедии «Просительницы» в образе царя Пеласга.

Проблематика, связанная с демократией и присущими этому политическому строю особенностями, занимает весьма значительное место в трагедии «Просительницы», поэтому вполне логичным представляется здесь под образом ахейского Аргоса понимать Афины первой половины V в. до н. э., поскольку трагедиограф, помещая место действия своих драм в легендарную эпоху и не зная в точности исторических особенностей этого времени, так или иначе вынужден додумывать неизвестные ему детали, опираясь на собственный опыт и окружающую его действительность. Перед зрителями предстает демократический полис, решающий все важные государственные дела в народном собрании путем голосования и выступающий защитником слабых, обиженных и гонимых. Именно такой образ целенаправленно создавали себе Афины на протяжении практически всей классической эпохи [1, c. 19].

По сюжету трагедии сорок дочерей царя Даная, сопровождаемые им самим, бегут из Африки в Грецию, не желая вступать в брак со своими двоюродными братьями, сыновьями Египта. Спасаясь от преследования Египтиадов, Данаиды ищут убежище в Аргосе, родной земле своей прабабки Ио. Их надежда найти тут защиту, таким образом, «исторически» оправдана. Прибыв в Арголиду и остановившись в одном из святилищ близ Аргоса, они молят жителей города спасти их от ненавистных женихов. На зов девушек из Аргоса приходит царь Пеласг. Он испытывает сострадание к Данаидам и готов им помочь. Однако Пеласг сразу предупреждает, что решения в Аргосе принимает не он, а народ (ст. 365–369).

Эсхил акцентирует внимание на важности для Пеласга мнения народа относительно всех государственных дел. Данное явление, по всей вероятности, следует отнести к анахронизму, поскольку Пеласг представляет собой типичного царя героической эпохи, власть которого хотя и была отчасти ограничена советом старейшин и народом, однако все же позволяла царю принимать окончательные решения по тем или иным вопросам. Пеласг же, осознавая, что покровительство Данаидам может привести к войне с сыновьями Египта, не хочет брать на себя ответственность за принятие такого важного для судьбы полиса решения. Совет царя обратиться с просьбой о защите непосредственно к народу вызывает удивление Данаид, которые по традиции воспринимают царя как единственного носителя и выразителя воли и силы демоса: συ τοι πολιϛ, συ δε το δαμτου (370). Данаиды пытаются убедить Пеласга в том, что он верховный властитель и вовсе не обязан считаться с кем-либо, но царь остается непреклонен:

Я заявил: решенья, не спросив народ,
Я не приму…
(ст. 398–399, пер. С. Апта)

Позже, заручившись поддержкой народа и обещанием покровительства, Данаиды произносят следующие слова:

Народ пусть правит прозорливо,
Правопорядок храня почетный,
Честно радея об общем благе.
(ст. 698–700, пер. С. Апта)

Очевидно, что в этих строках речь идет о демократическом государственном устройстве, в котором мнение каждого из граждан имеет реальный политический вес. Ч. Коста отмечает интересную особенность, характерную для демократии, изображаемой автором в драме: управление государственными делами в ней осуществляется посредством «тщательного обсуждения и убеждения» [2, p. 33]. Важность термина πειθω (ст. 523, 615, 623) раскрывается в неоднократном его повторении в трагедии. Это, по мнению автора, единственно правильный способ приведения людей к точке зрения для любого облеченного властью человека.

В «Просительницах» Пеласг подчеркивает необходимость глубокого и очень внимательного анализа любой возникающей проблемы (ст. 407). Важно тщательно обдумать, без спешки, все стороны вопроса, и тогда, когда придет решение и уверенность в его правильности, следует донести свое мнение и до других. Такой образ мысли и действия царя Аргоса составляет яркий контраст образу надменного и свое вольного глашатая Египтидов. Его поведение возмущает Пеласга как цивилизованного правителя, и он готов применить силу в защиту убеждений, которые он считает справедливыми.

Без сомнения, в пьесе мы обнаруживаем множество указаний на события, происходившие в Афинах во время ее написания. Возможно, Эсхил хотел продемонстрировать, что существуют более уместные способы решения политических разногласий, нежели вооруженные стычки и интриги. Противостоящим друг другу группировкам следует основательно поразмыслить над своей линией поведения, а затем встретиться, чтобы в разговоре обсудить возникшие разногласия. Принимая во внимание вышесказанное, драма «Просительницы», по мнению Ч. Коста, является не столько средством выражения собственных политических взглядов автора, сколько призывом к цивилизованному способу решения возникающих в государстве проблем [2, p. 33–34].

Примечательно, что мысли о важности общественного мнения при ведении любых государственных дел Эсхил вкладывает в уста и других персонажей своих трагедий. Так, например, Агамемнон в споре с Клитемнестрой произносит слова о том, что народная молва имеет великую силу (Agam., 938). Он, по собственным словам, стремится обсуждать все возникающие в полисе вопросы, и гражданские, и священные, совместно с народом, в собрании — εν πανηγορει (ст. 845). Кроме того, в той же трагедии старцы хора, услышав об убийстве царя, думают о необходимости созвать скорее народ (ст. 1349).

В своих драмах Эсхил часто изображает противоречие между личностью и окружающим его миром. Если личность по каким-то причинам оказывается бессильной справиться с трудностями, единственную опору она находит в коллективе. Так, Пеласг обращается к народу, чтобы решить сложный вопрос о принятии под покровительство Данаид. Ксеркс терпит сокрушительное поражение потому, что не счел нужным принять во внимание интересы своего государства. Агамемнон сначала встречает осуждение за то, что действует самовластно, но впоследствии находит оправдание при сопоставлении его с теми, кто преступным образом захватил власть в полисе.

В драме «Семеро против Фив» Этеокл, правитель Фив, действует так же, как и другие облеченные властью персонажи трагедий Эсхила: он полностью осознает свою ответственность и знает, что человек, который управляет страной, будет в ответе за любое бедствие, произошедшее с ней:

Когда все гладко, богу воздают хвалу,
А что случись, — несчастья не накликать бы, —
Тогда лишь Этеокла будут жители
На все лады винить: мол, он причиною
Слезам и горю.
(Sept., 1–9, пер. С. Апта)

Эти мысли практически совпадают с рассуждениями Пеласга в «Просительницах».

Принимая в полной мере свою обреченность, Этеокл до конца выполняет долг перед своим государством и народом. Он спасает родной город от вторжения врага, а сам отправляется к городским воротам, чтобы пасть в кровавом единоборстве с собственным братом. Именно так, по мнению Эсхила, и должен был поступить идеальный правитель-военачальник, без всяких колебан ий пожертвовавший своей жизнью ради спасения государ ства.

Кроме того, автор в этой трагедии затрагивает еще один, по сию пору не теряющий актуальности вопрос, а именно — проблему взаимоотношений между правительством и оппозицией. В драме «Семеро против Фив» эта проблема представлена в своей крайней форме, как острая борьба между действующей властью, поправшей закон, и теми, кто ей противостоит, кому пришлось покинуть пределы родного государства и перейти не просто к вооруженному восстанию, а к захвату собственного города при помощи иноземной армии. Эсхил не видит решения этой дилеммы. Обоим братьям известно о проклятии отца, они знают, что их действия приведут к гибели обоих, но, несмотря на это, они сознательно вступают в противоборство друг с другом.

Эсхил в своих трагедиях, очевидно, нередко пользовался излюбленным средством аттической драмы, более свойственным, однако, комедии, нежели трагедии — созданию литературного образа героя, который вызывал бы у зрителей ассоциации с конкретным афинским политическим деятелем. В частности, в драме «Семеро против Фив» персонаж этой трагедии, Амфиарай, был воспринят афинскими зрителями как аллюзия на Аристида. В биографии Аристида Плутарх рассказывает, что во время представления этой трагедии в афинском театре, когда по ходу действия выступил вестник и охарактеризовал одного из героев трагедии, Амфиарая, словами «Ведь не казаться справедливым, а быть [им] желает, с глубокой борозды ума снимая взросшие советы добрые» (Aesch. Sept., 592–594), взоры всех зрителей обратились к сидевшему в театре Аристиду (Aristid., 3). По мнению Плутарха, Аристид как никто другой приблизился к этому образцу добродетели, поскольку был безразличен к почестям и полагал, что нужно предоставлять себя в распоряжение отечества, не думая ни о вознаграждении, ни о славе, и заниматься делами государства бескорыстно. Однако следует отметить, что Плутарх позволяет себе немного исказить цитату из трагедии, используя прилагательное σικαιοϛ (справедливый), тогда как в оригинале Эсхил употребляет слово αριοτοϛ (добрый, благородный).

В определенном смысле и Агамемнон наделен чертами, присущими идеальному главе государства. Он решается принести в жертву собственную дочь ради того, чтобы военные корабли смогли отплыть в Трою. Эсхил показывает, что этот нечестивый поступок дался царю весьма непросто, но в данной ситуации интересы государства и его союзников Агамемнон ставит выше своих семейных и личных:

Нелегко судьбе не покориться,
Нелегко и дочь,
Детище свое, отраду дома,
Зарубить отцу, девичьей кровью
Обагрив над жертвенником руки.
Как мне быть, как избежать беды?
Вправе ль я покинуть корабли
И в беде соратников оставить?
(Agam., 206–213, пер. С. Апта)

Постановке трагедии «Семеро против Фив» предшествовали следующие события в Афинах: в конце 70-х годов V в. до н. э., возможно, перед 473/2 г. [3–4], Фемистокл подвергся остракизму и, покинув родной полис, был вынужден отправиться в Аргос (Plut. Them., 23) — точно так же, как Полиник в драме. По словам Плутарха, причиной остракизма явилось то, что Фемистокл старался больше, чем следует, возвысить демократию (Cim., 10). После изгнания Фемистокла власть в Афинах полн остью переходит в руки консервативной по своим убеждениям и настроенной лаконофильски группировке Кимона.

Фемистокл, однако, не отступился от своих убеждений и, поселившись в Аргосе, способствовал активизации антиспартанского движения на Пелопоннесе (Thuc., I, 135, 3). Антиспартанская деятельность Фемистокла, а также его контакты с бывшим царем Лакедемона Павсанием и персами давали повод к объединению его политических противников в Афинах со Спартой и выдвижению против него серьезных обвинений в государственной измене [5, с. 43].

Лакедемоняне, желая избавиться от неудобного им политика, настояли на том, чтобы Афины предали Фемистокла суду по обвинению его в связи с Павсанием [6– 9], осужденным за проперсидские интриги, так как после казни последнего были найдены некоторые письма и документы, бросавшие подозрение и на Фемистокла (Thuc., I, 135, 3; Diod., XI., 55; Plut. Them., 23). Афиняне поверили обвинителям и отправили в Аргос людей, которые должны были арестовать Фемистокла и привести для суда в народное собрание. Но тот, опасаясь расправы, бежал из Аргоса.

Эти события разворачивались как раз в то время, когда Эсхил писал свою фиванскую трилогию. Таким образом, он явился свидетелем соперничества Кимона и его консервативной партии с демократами и изгнанным из полиса Фемистоклом. В Афинах, в реальной жизни, наказание за междоусобицы настигло только потерпевшего поражение в политической борьбе Фемистокла. Суд Эсхила в трагедии был более справедлив с точки зрения высшей правды: он разделил ответственность и вину равным образом между находящимся у власти Этеоклом, который нарушил соглашение о мире, и изгнанником Полиником, выступившим против своего родного города вместе с иностранными наемниками. Однако кара за совершенные проступки в драме оказывается гораздо суровее, чем в жизни — оба брата искупают их своей смертью [10, p. 122–123].

Впрочем, по мнению некоторых исследователей, ассоциации с образом Этеокла в трагедии мог вызывать и Перикл, который в начале своей государственной деятельности подвергался нападкам политических оппонентов в связи с родовым проклятием предков — Алкмеонидов, запятнавших себя бесчестием при подавлении мятежа Килона [11, с. 190; 12, p. 49–52]. Кроме того, аллюзии на историю Алкмеонидов и Килонову скверну, очевидно, также содержатся и в «Орестее» [13, с. 37–39].

В тексте трагедии «Просительницы», как отмечает Н. С. Рабиновиц, присутствуют два важных элемента афинской демократии: свобода от тирании и свобода слова. Афиняне гордились своим самоопределением как людей «свободных», не подчиняющихся власти никакого тирана. Эта свобода выражалась прежде всего в свободе слова — παρρηοια, ιοηγορια — равном для всех граждан праве выступать с речью в народном собрании, что, по мнению самих эллинов, было важнейшим из элементов демократии [14, p. 53].

Став в ранней юности свидетелем низвержения тиранического режима Писистратидов, а впоследствии видя попытки Гиппия вернуть себе власть в Афинах с помощью персов, Эсхил, по всей видимости, на всю жизнь сохранил неприязнь к этому типу власти. Именно поэтому почти во всех его драмах из уст персонажей слышны обличающие тиранию речи.

В трагедии «Агамемнон», первой части трилогии «Орестея», ее действующие лица постоянно выражают свои опасения по поводу установления новой тирании. Убийство царя, о котором хор старцев узнает из криков убиваемого, доносящихся из дворца, сразу вызывает у старцев беспокойство по поводу будущего их города. В момент совершающегося преступления хор начинает действовать как настоящий политический орган. Старцы пытаются решить, что им следует предпринять в сложившейся ситуации, и разделяются в своих мнениях на две группы, сообразно личному характеру. Одна группа высказывающихся предлагает немедленно перейти к решительным действиям, т. е. ворваться во дворец и схватить убийц, вторая же советует сначала убедиться в том, что Агамемнон на самом деле убит.

Один из старцев говорит, что знак тирании был явлен городу (Agam., 1355). Другой старец заявляет, что лучше принять смерть, чем находиться под властью тирана (ст. 1364). Затем, когда тревога старцев находит себе подтверждение в признании и угрозах торжествующего Эгисфа, предводитель хора убеждается, что опасения их были не напрасны, и власть оказалась в руках тирана (ст. 1633). В образе Эгисфа Эсхил воплощает самый отвратительный тип тирана из всех возможных — подлого и трусливого, получившего власть посредством интриг и преступлений.

В трагедии «Хоэфоры», отомстив за смерть отца, Орест сознает, что поступил справедливо, согласно с велением Аполлона, но чувствует себя глубоко несчастным и обреченным на вечный позор из-за убийства своей матери. Предводительница хора объясняет ему, что он был прав в своих действиях, ведь «отсекши головы двум драконам», он тем самым принес свободу городу аргивян (ст. 1046–1047), т. е. спас его от тирании.

В «Эвменидах», выступая с речью, завершающей судебное разбирательство совершенного Орестом преступления, Афина просит граждан находящегося на ее попечении полиса избегать как безвластия, так и самовластия (ст. 696). В уста хора Эсхил вкладывает ту же самую идею, говоря о пагубности для государства не только тирании, но и другой крайности — безвластия, которое ведет к упадку благочестия и нравов:

Ни безвластья, ни бича
Строгой власти над собой Не хвали.
Богу всегда середина любезна, и меру
Чтит божество.
(ст. 526–531, пер. С. Апта)

Эсхил призывает граждан прекратить междоусобицы и преодолеть все распри, ставящие преграды процветанию полиса.

…молю о том, чтоб никогда
Здесь не гремели мятежи и смуты
Усобиц ненасытных.
(ст. 976–978, пер. С. Апта)

Таким образом, антитираническая идея и осуждение режима неограниченной личной власти проходят через всю трилогию.

В драме «Прометей прикованный» мы также встречаем обличение тиранической власти [10; 15] . Эту власть Прометей характеризует следующим образом:

Есть ведь некая, тирании присущая,
болезнь — друзьям не доверять.
(ст. 226–227, пер. наш)

Самыми резкими чертами Эсхил изобразил тип самовластного деспота-тирана в лице Зевса [16, с. 330]. Храня в себе искреннюю любовь к человечеству, Прометей непримирим к тирании Зевса. Царь богов для него — воплощение жестокости и несправедливости. Таким образом, титан выступает как борец с тиранией, с абсолютной и неконтролируемой властью, способной на любое преступление. По мысли Эсхила, всякая власть, в данном случае власть Зевса, которая уже превратилась в дес потию, имеет свои границы. В пределах мира она подчиняется закону αναγκη, т. е. судьбе (Prom., 511–513), и ее время ограничено (Prom., 937–940).

В трилогии «Орестея» автор затрагивает еще одну важную политическую проблему: борьбы между легитимной властью и узурпированной, а также смены власти в результате государственного переворота. По сути, речь идет о той же самой борьбе между подлинной мощью и только кажущейся таковой грубой физической силой, которая была представлена Эсхилом в трагедии «Прометей прикованный». Но за этой философской по своему характеру проблемой стоят вполне конкретные вопросы, связанные с реальной афинской политикой. Поскольку дата постановки трилогии известна, представляется возможным реконструировать исторический фон и политическую обстановку, которые, несомненно, оказали влияние на идеи автора, высказанные им в трагедиях.

В Афинах продолжалась борьба между аристократическими кругами гражданства и демократами. Консервативно настроенные аристократы свою главную задачу во внутренней политике видели в необходимости ограничения дальнейшей демократизации государства, а во внешней — намеревались продолжить сближение со Спартой. Демократы же, в свою очередь, стремились установить главенство демоса над властью богатых и знатных, а также хотели добиться заключения союза с Аргосом и бороться с доминированием Спарты в Элладе. Главными предметами спора в эти годы в Афинах стали вопросы о статусе ареопага и выборе союзника Афин на Пелопонессе — демократического Аргоса либо олигархического Лакедемона. Оба этих вопроса отразились в трагедии «Эвмениды».

В 462 г. до н. э. лидер консерваторов Кимон был отправлен во главе значительного отряда на помощь Спарте, которая боролась с восставшими мессенянами (Thuc., I, 102, 1). Во время его отсутствия в Афинах лидер демократической группы Эфиальт и присоединившийся к партии демоса молодой Перикл нарушили порядок установленного государственного управления и отняли у ареопага все политические привилегии. Когда Кимон вернулся назад из похода, он, вознегодовав на оскорбление, нанесенное достоинству ареопага, попытался вернуть в его ведение судебные дела и восстановить лидирующее положение знати в государстве. Однако помощь, которая по настоянию Кимона, была оказана Спарте, крайне подорвала его влияние и авторитет в Афинах, к тому же, поход окончился весьма бесславно: спартанцы с подозрением отнеслись к своим афинским союзникам и отослали их обратно, заявив, что больше в них не нуждаются (Thuc., I, 102, 3). В этих обстоятельствах симпатии демоса оказались не на стороне Кимона — он был подвергнут остракизму и отправлен в изгнание (Plut. Cim., 17) [17–21].

Таким образом, несмотря на кажущееся, на первый взгляд, полное отсутствие связи мифологического материала, разрабатываемого в трагических драмах, с реальной жизнью Афинского полиса V в. до н. э., на примере всего сказанного выше, мы можем убедиться, что связь эта все же существует. В действительности аттическая трагедия V в. до н. э., и творчество Эсхила в частности, были глубоко проникнуты актуальной политической проблематикой. В своих драмах Эсхил с особенным мастерством демонстрирует искусство сплетения мифологических мотивов со злободневно-политическими проблемами современной ему эпохи.

В трагедиях Эсхила ярко отразилась проблема власти и личности, обладающей властью. Общефилософские размышления трагика на эту тему были, по всей видимости, подкреплены реальными событиями, происходившими на его глазах в Афинах. Об этом свидетельствуют, в частности, аллюзии на политических деятелей того времени, присутствующие в драмах «отца трагедии». Так, в трагедии «Семеро против Фив» образ изгнанника Полиника, вероятно, мог вызывать у зрителей ассоциации с недавно подвергнутым остракизму Фемистоклом. Другой персонаж этой трагедии, Амфиарай, был воспринят афинской публикой как аллюзия на Аристида (Plut. Aristid, 3). Весьма примечательно, что случай с Аристидом является примером политических реминисценций в трагедии, зафиксированный именно античной традицией. Это доказывает, что наличие в трагедиях намеков на реальные исторические события и политических деятелей той эпохи нельзя считать необоснованными измышлениями современных исследователей.

Эсхила, как художника и мыслителя, безусловно, занимали общие моральнофилософские проблемы бытия, но вместе с тем великий трагик, как истинный гражданин и сын своей эпохи, не мог оставаться в стороне и от насущных вопросов, волновавших умы и сердца его современников, поэтому многие события, свидетелем которых довелось стать Эсхилу, нашли отражение в его драматическом наследии.

Литература

1. Суриков И. Е. Трагедия «Просительницы» и политическая борьба в Афинах // Вестник древней истории. 2002. № 1. С. 15–24.
2. Costa C. D. N. Plots and Politics in Aeschylus // Greece & Rome. Second Series. 1962. Vol. 9, N 1. P. 22–34.

• Lenardon R. J. The Chronology of Themistocles’ Ostracism and Exile // Historia. 1959. Bd 8. P. 23–48.
• Lenardon R. J. The Saga of Themistocles. London: Thames and Hudson, 1978. 248 p.
• Строгецкий В. М. Полис и империя в классической Греции. Н. Новгород: Нов.ГПИ, 1991. 247 с.
• Паршиков Α. Ε. Павсаний и политическая борьба в Спарте // Вестник древней истории. 1968. № 1. С. 126–138.
• Строгецкий В. Μ. Политическая борьба в Спарте в 70-е годы V в. до н. э. (дело Павсания) // Проблемы античной государственности. Л.: Изд-во ЛГУ, 1982. С. 60–85.
• Строгецкий В. Μ. К оценке афино-спартанского соперничества в 70-е годы V в. до н. э. // Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984. С. 20–31.
• Podlecki A. J. Themistocles and Pausanias // Rivista di filologia e di istruzione classica. 1976. Vol. 104, fasc. 3. P. 293–311.
• Stoessl Fr. Aeschylus as a political thinker // American Journal of Philology. Vol. 73, N 2. 1952. P. 129–130.

• Суриков И. Е. Аттическая трагедия и политическая борьба в Афинах // Античный вестник. Вып. 4–5. Омск: Изд-во ОмГУ, 1999. С. 187–193.
• Post L. A. The Seven against Thebes as propaganda for Pericles // Classical Weekly. Vol. 44. 1950, N 4. P. 49–52.
• Суриков И. Е. Афинский ареопаг в первой половине V в. до н. э. // Вестник древней истории. 1995. № 1. С. 23–40.

• Rabinowitz N. S. Greek Tragedy. Malden (MA): Blackwell, 2008. xii + 218 p.
• Лурье С. Я. «Скованный Прометей» Эсхила и афинская демократия // Античное общество. М.: Наука, 1967. С. 291–300.
• История греческой литературы / под ред. С. И. Соболевского. Т. I. М., Л.: АН СССР, 1946. 528 с.
• Суриков И. Е. Остракизм Кимона // Античный вестник. Вып. 7. Омск: Изд-во ОмГУ, 2005. С. 98–108.
• Суриков И. Е. Кимон: аристократ, но не олигарх // Суриков И. Е. Античная Греция: политики в контексте эпохи: время расцвета демократии. М.: Наука, 2008. С. 187–258.
• Cole J. R. Cimon’s Dismissal, Ephialtes’ Revolution and the Peloponnesian Wars // Greek, Roman, and Byzantine Studies. 1974. Vol. 15, N 4. P. 369–385.
• Piccirilli L. Il filolaconismo, l’incesto e l’ostracismo di Cimone // Quaderni di storia. 1984. Vol. 10, N 19. P. 171–177.
• Piccirilli L. Temistocle, Aristide, Cimone, Tucidide di Melesia fra politica e propaganda. Genova: Il Nuovo Melangolo, 1987. 168 p.

Статья поступила в редакцию 30 мая 2014 г.

Поникаровская Марина Владимировна — аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; poni-marina@yandex.ru

Ponikarovskaya Marina V. — postgraduate student, Saint-Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St.-Petersburg, 199034, Russian Federation; poni-marina@yandex.ru

* Исследование выполнено при поддержке РГНФ, проект № 13–31–01013-а1 «Маска в античном театре: происхождение, семантика, основные контексты функционирования».