Тонино Гуэрра. Созерцатели луны
Л. Казаков
Книгу «Созерцатели луны» можно назвать романом, книгой путешествий, фантастической повестью. Ее композиция чрезвычайно свободна, раскованна: главы реалистические и главы фантастические сменяют другдруга, и зачастую трудно понять, в какое путешествие отправился герой — в воображаемое или реальное. Автор не заботится о логических переходах между различными формами повествования: так, например, начало одной главы — письмо героя, за которым тотчас следует речь повествователя, другая глава начинается внутренним монологом героя, а затем, без всяких переходов, идет авторское описание, в третьей главе повествование перебивается выписками из документов — истории болезни и т. д. Некоторые темы в книге только намечены и не получают дальнейшего развития. Однако постепенно впечатление хаотичности исчезает. Становится ясно, что разорванность повествования обусловлена стремлением создать атмосферу одиночества, в которой пребывает герой — итальянский писатель Марко, показать разорванность его сознания. Читатель видит, что открывающая книгу «фантастическая» глава-греза и завершающие ее две подобные же главы (своеобразная «рамка» для реалистического повествования, напоминающая интроспективные кадры кинофильма и выдающая манеру киносценариста) — прием, создающий ощущение одиночества.
Марко во многом похож на героя повести «Параллельный человек». Это тоже представитель средних слоев Италии, в первую очередь их роднит отсутствие внешних связей, несовместимость с современным промышленно-потребительским обществом. Марко пытается отъединиться от действительности, уйти в сотворенный в собственном сознании мир: «Это воображаемое бегство было для него возможностью скрыться от жизни, которая с недавних пор стала казаться ему невыносимой и бесполезной».
О прошлом героя почти ничего не известно; лишь неоднократные упоминания о немецком концлагере позволяют предположить, что его каким-то образом коснулись ужасы второй мировой войны. Автор намеренно не детализирует образ, стремясь показать, что Марко — один из многих, типичный представитель многочисленной части итальянского буржуазного общества. Поэтому сюжет строится не как связная цепь событий, а как отдельные зарисовки внутреннего мира героя, его путешествия, грезы, наблюдения. А в первой главе, своеобразном прологе, мир представлен как мертвая пустыня, где единственные живые существа — насосы, выкачивающие под палящим солнцем нефть из глубин земли. И вдруг появляется человек, завернутый в лохмотья, ищущий помощи и воды. Этим мрачным пейзажем автор готовит читателей к восприятию иной пустыни — пустыни раскаленного мрамора августовского Рима, где в жаркие дни редкокогда встретишься взглядом со случайным прохожим.
Переводя действие в план реальный, автор отправляет своего героя в дальнее путешествие в Москву; там живет его жена, русская, не вынесшая тоски по родине и через год после свадьбы вернувшаяся домой. Путешествие в Москву — ядро книги, обрамленное несколькими «Итальянскими» главами. Автор хорошо знает жизнь советских людей. В этой части много зарисовок быта, русских характеров, привычек. […] Читатель вместе с героем побывают на даче Пастернака под Москвой, в московской квартире, на рынке, на московских улицах, на Казанском вокзале, в бане, ресторане, комиссионном мебельном магазине, молельном доме, Большом театре... Автора интересуют не достопримечательности, а живые детали быта, мелочи, повседневность, самые неприметные места города. Старые переулки, монастыри напоминают ему собственное детство. […]
В этой части книги ярко проявляются особенности творческого почерка Гуэрры. Автор, как кинооператор, ведет вокруг объективом кинокамеры, и емкие, лаконичные предложения, легко обходящиеся без глагола, составляют живописную панораму, напоминающую монтажный: «кусок» в фильме.
Герой его книги убежден, что провел в Москве один из самых прекрасных периодов своей жизни. Но и среди друзей он не может стряхнуть груз отчужденности — след страшного воздействия «общества потребления». Оно настолько изменило его сознание и душу, что герой не может стать иным. Поэтому и «московские» главы окрашены меланхолией. Внимание к мельчайшим деталям, размеренный рассказ о том, что Марко видит и фиксирует в своем сознании, «черно-белые кадры» зимней Москвы — все это создает ощущение внутренней опустошенности и одиночества героя среди бурлящей вокруг жизни.
Книгу заключает последнее воображаемое путешествие героя: «С некоторых пор, особенно вечерами, он находил убежище в городе, наполовину разрушенном пожаром или другим бедствием (в поэтической системе Гуэрры это может быть и атомный взрыв, и абстрактно-аллегорическое крушение общества потребления), среди скопления нежилых дворцов, церквей, бульваров, парков, переулков, куда направляются люди, отчаявшиеся и уставшие от машинной цивилизации и окоченелых чувств». Марко идет к людям, выжившим среди развалин, становится членом группы, ведущей почти первобытный образ жизни. Члены группы называют себя «созерцателями луны». Пассивное созерцание, отстраненность от мира, погружение в себя — в этом они видят средство спасения от действительности. Однако из-под «лунных» масок, которые члены общины надевают в безлунные ночи, чтобы помочь друг другу погрузиться в созерцание, часто слышится плач. Этот плач — признание невозможности уйти от действительности — возвращает Марко от его грез к реальности, к его одиночеству. На этой печальной ноте и заканчивается книга...
[…] Поэма «Мед» написана на родном диалекте Гуэрры — романьольском и снабжена авторским переводом на литературный итальянский язык. Гуэрра посвящает поэму самым дорогим людям — отцу, матери, прадедам своим, а также всем тем, кто говорил только на диалекте, то есть своим землякам, простым людям Романьи. Называя свое произведение — по сути, сборник разрозненных стихотворений — поэмой, а ее части — песнями, Гуэрра, очевидно, стремится подчеркнуть эпическую значительность ее содержания, а также свою ориентацию на великих мастеров литературы итальянского Возрождения.
Разочарованный, одинокий герой «Созерцателей луны» как бы перешагнул из романа в поэму. И дело даже не в совпадении эпизодов их биографии (например, в обеих книгах герой вспоминает, как неграмотная мать вела учет проданного угля, обозначая покупателей палочками и кружочками). Родство героев — в единстве их внутреннего мира, а также в предельной близости героев автору. Но есть и отличие: герой поэмы на двадцать лет старше героя «Созерцателей луны», более умудрен и спокоен.
Композиция поэмы формально строга (четкое деление на песни), но внутренне чрезвычайно свободна. Ее песни — это либо воспоминания автора, либо отдельные зарисовки деревенской жизни, зачастую разрозненные, без видимых логических переходов. В совокупности они создают цельную, замечательную по своей убедительности и выразительности реалистическую картину жизни заброшенного селенья в Романье, — картину, полную лиричности, грусти и сострадания.
С первых строк возникает тема противопоставления крупного капиталистического города и провинциального захолустья: «Я не мог больше оставаться в городе, где стреляют по ночам на улицах. Теперь я здесь, в своей деревеньке, у брата». Из тысячи двухсот жителей здесь осталось только девять — немощные старики да инвалиды. Остальные эмигрировали в Америку, Австралию, Бразилию. Брат героя работает телеграфистом на железнодорожной станции, через которую вот уже сорок лет не идут поезда, потому что рельсы во время войны переплавили на пушки. Никто не шлет и не получает телеграмм. Последняя была адресована жителю, который умер. Выразительной деталью автор умеет создать картину запустения: «Мы посмотрели вместе на поросшую травой колею, по которой бегали поезда. Теперь по ней шла курица...» Но это убогое селенье дорого герою: «Здесь воздух свеж, и вода течет по каналам». «Здесь нет машин, и собаки разлеглись посреди улиц».
Герой вспоминает те дни, когда жители деревни были молодыми, когда умершие еще были живы, ведет неторопливый рассказ об их семьях, о судьбах, чаще всего трагических. Сюжет движим контрастом между убогим, жалким настоящим и прошлым, живущим в памяти героя: если ныне о наступлении весны возвещает пчела, бьющаяся о стекло, или дерево, покрывшееся цветами, то в воспоминаниях живут рои пчел, стаи птиц, стада овец, пышные, цветущие сады. «Однажды летним утром я остановился на солнце и увидел улицы, которые заполнялись народом, как когда-то... Но тут же исчезло все, и я стоял как гвоздь посреди площади и отбрасывал горячую тень».
Известная писательница Наталия Гинзбург на страницах газеты «Ла стампа» отмечает, что Гуэрра, «разговаривая только с самим собой, произносит слова, важные для всех: в них отразится любая человеческая жизнь».
Поэма проникнута удивительно спокойным миросозерцанием, ощущением слиянности с природой, восхищением крестьянской мудростью. Герой рассказывает крестьянину Пинеле, подвязывающему виноградную лозу, о скоротечности жизни, о своем страхе перед смертью. «А он ответил: чего бояться? Смерть совсем не страшная, приходит она только раз».
Пятая песнь — гимн крестьянскому труду. Гуэрра рассказывает о пасечнике Пирине дельи Эви, у которого в роду все мужчины получают одно и то же имя (символ вечности крестьянского бытия). По весне он перевозит ульи с одного места на другое, и пчелы, перелетая с цветка на цветок, помогают оплодотворению природы: «Вот почему рождаются фрукты, иначе не было бы ни меда, ни персиков — вообще ничего». Мед — это символ жизни. Поэтически декларируя, что без созидательного крестьянского труда жизнь на земле невозможна, Гуэрра восславляет труд.
Нарастает ощущение хрупкости патриархальной жизни, в которой герой ищет убежища. В деревушке появляется группа молодежи, из тех, что «кричат, смеются, бросают пыль в лицо друг другу / и колются наркотиками». Эти люди — страшное порождение большого города. Их появление приносит несчастье.
Стих Гуэрры пронизан болью за все то, к чему он привязан, страхом перед угрозами, опасностями существования. В последней песни автор создает апокалиптическую картину гибели всего на земле — атомной катастрофы: «Вода, огонь и потом зола и кости в золе, / воздух содрогается вокруг Земли./ Где зеленые листья, и трава, горох, / пальцы женщин, лущивших его?/ Где розы и гитара, собаки и кошки,/ камни и кусты на меже,/ поющие рты, календари, реки,/ и груди, полные молока?/Где сказки, / если потухшие свечи не излучают света?../И где я? Где такой-то? Венеция, которая утонула, /стала кучей белых костей на дне моря». Эти страшные картины прямо связывают поэму «Мед» с романом «Созерцатели луны».
Но поэма не заканчивается этой трагической нотой. В конце песни звучит вера в возрождение человека-творца, мудрого созидателя.
Талант яркого художника, пристальное внимание к больным проблемам итальянской действительности на новых этапах ее развития, гуманистическое отношение к миру и к человеку, остро ощущающему свое трагическое положение в бездушном промышленно-потребительском обществе, — все это делает новые книги Гуэрры ярким, значительным явлением на фоне развития итальянской литературы последних лет.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1983. – № 6. – С. 53-56.
Критика
