Драматическая поэма П. Антокольского «Франсуа Вийон»
А. Е. Кедровский
Немалый интерес представляет тот факт, что драматическая поэма «Франсуа Вийон» создавалась в период, когда преодолевались ошибочные взгляды на историю, ее связь с настоящим. Напомним, что еще в 30-е годы Вяч. Полонский придерживался взгляда на искусство как на «особый вид социальной практики». В таком представлении эстетическая природа художественного образа (и прежде всего его многомерность, обобщение) была подменена функцией первоисточника, прототипа. С точки зрения «социальной практики» роль исторического прошлого для живого современного литературного процесса незначительна и может быть сведена к условным представлениям о ней. Эта тенденция проявилась в целом ряде произведений рубежа 20-30-х годов, где либо настоящее категорически противопоставлялось прошлому, либо прошлое уподоблялось настоящему.
Однако все больший авторитет приобретали научные взгляды на историю, ее традиции, отношение к современности. В эти годы Антокольский настойчивее, чем многие его современники, обращался к истории. Но ее восприятие в художественном сознании поэта выглядит противоречиво: он различает историю и «не-историю». В поэме «Армия в пути» (1929-1930) войско герцога, призванное подавить восстание гезов, напоминает толпу бродяг, сборище пьяниц:
...Этот ужас для кого-то покажется историей и сном.
Пусть! Для меня он больше сна и меньше Истории.
А рядом подлинная история — «гость в этой армии», Дон Кихот, «искатель ненужной истины», опоздавший ко времени происходящих в поэме событий на целое столетие. Однако его присутствие среди войск герцога объясняется не стремлением поэта выявить разные тенденции времени. Задача здесь иная: по мере осуждения «не-истории» установить прямые связи настоящего с самой историей. В этом смысл заключительных стихов «Армии в пути», подчеркнутых автором и обращенных к Дон Кихоту:
Не я в тебе гощу,
А ты во мне — как дома.
Условность как основной принцип восприятия истории проявлялась в тех произведениях, где образ далеких времен создавался без достаточного представления об их естественных формах и границах, но непременно в отношении к современности, с долей заострения, преувеличения как положительных, так и отрицательных моментов жизни.
В поэме «Франсуа Вийон» тоже необычная, на первый взгляд, исключительная ситуация: человек, наделенный могучим талантом, оказывается в незавидном положении бродяги и отщепенца. Однако образ гениального поэта средневековья не подменен резкими контрастами, полузагадочными историями его биографии, хотя эти две стороны одной судьбы не разведены по разным полюсам. Для их сближения у Антокольского были основания: он ориентировался на глубокие противоречия средневековья, смещение в нем понятий и оценок, всего того, что нашло отражение в «Завещаниях» и балладах Вийона, который не раз подчеркивал, насколько условна в общественном сознании средневековья грань между добродетелью и пороком. Вынужденное «сосуществование» поэтического гения с религиозной эстетикой и моралью эпохи определило необычную судьбу Вийона.
Вийон ставит перед обществом вопросы: насколько оно является источником таланта; способны ли современники оценить талант и, воспользовавшись им, подняться на новую ступень духовной жизни? Но испытанию подвергнут и герой, перед которым — опасность растратить свой талант по мелочам, на второстепенные, ложные цели.
Средневековье отвергло образ жизни Вийона и его талант. Ни один из героев поэмы — а их около тридцати — не стал единомышленником автора «Большого завещания». Лишь в отдельных бытовых эпизодах его интересы пересекаются с настроениями приемного отца, нищих, бродяг, монаха-отступника Мажардена. Вийона преследуют ненависть, вражда, презрение. Его поэтическое слово — это «последний вопль», прорывающийся в мир силой своего отчаяния:
А песня вновь свистит, как плеть.
Куда мне песню деть?
Вийон Антокольского беден, нищ, безроден. Со словами о материальных лишениях («Забыл о звоне медных су Иль должен с шапкой навесу вымаливать любой объедок») появляется он на первых страницах поэмы. Социальный портрет поэта позволяет увидеть его особое место даже в ряду людей близкой ему судьбы — изгнанных, как Овидий, Данте, Байрон, с родной земли. На оскорбительные слова он, отвечает рыцарю де Пулю:
Действительно, каюсь, я рвань-голытьба,
Не рыцарь, не папа, — мадонна, прости!
Кабацкая вывеска вместо герба
Висит на моем худородном пути.
Испытание нищетой, одиночеством не всегда под силу Вийону. Многие из его приключений, в том числе и кража церковной казны, убеждают, какие потери морального порядка несет социально униженный, политически бесправный человек и как незавидна порой в этих условиях его роль.
В контексте поэмы факты биографии и творчества поэта приобретают историческую достоверность и глубину. В его бунтарстве Антокольский видит социальный протест человека из народа. Сцена в кабачке в начале поэмы кроме своей бытовой специфичности имеет глубокий подтекст: Вийон вступает в борьбу не с рядовым завсегдатаем кабачка, а с человеком дворянского звания. Поэтому чиновнику полиции важно прежде всего понять, кто посмел оскорбить достоинство высокого лица. Жизненные дороги «школяров» Сорбонны Вийона и Карбо расходятся именно потому, что последний «выходит в люди» и становится представителем так называемого государственного правосудия. Будучи человеком далеко не сурового нрава, Вийон отталкивает от себя малолетнюю сестру, так как ему нелегко согласиться с ее положением попрошайки, с ее «монашески овечьим» образом жизни.
Не нарушая правдоподобия биографии Вийона, Антокольский выявил главную, исторически важную черту героя — его социальный протест, который явился мощным оружием разрушения средневековой косности. Но не только в этом сила натуры поэта, борьба которого, как показано в поэме, порой лишена прочной моральной основы.
Что же, в представлении отечественного поэта, возвысило Вийона над средневековьем и сделало его вестником эпохи Возрождения? Это огромное жизнелюбие, вера в человека и его будущее. Но откуда они у героя, постоянно гонимого, преследуемого, не изведавшего радости домашнего очага, оказавшегося на распутье и в силу условий жизни, и в силу личных качеств? В поисках ответа Антокольский обратился к поэзии автора «Завещаний», в которой его привлекли не только идеи, но в не меньшей степени — форма их воплощения. Творчество Вийона диалогично, оно таит в себе огромный заряд драматических переживаний лирического героя. Многие действующие лица поэмы напоминают героев Вийона, а некоторые даже носят их имена — Марго, Гийом Вийон, парижский Прево.
Антокольский постигал и ту степень духовного родства или вражды (любви-вражды) Вийона с другими людьми, которая наблюдается в «Завещаниях» или балладах поэта. Они, например, свидетельствуют, как трудно складывались взаимоотношения Вийона с матерью. Между тем к приемному отцу, «кто родимой матери роднее» («Двойная баллада о любви»), он сохранил самые добрые чувства. Автор поэмы ориентируется на достоверность первоисточника. Так, мать с упреком подает сыну лепешку и отказывает ему в доме («Убирайся с богом!»). Отец же, если и не принял дерзких мыслей сына о равенстве людей, все же был добр с ним и кроме напутствий не поскупился на небольшую сумму денег.
Главное, однако, для Антокольского — суждения Вийона о времени и о человеке. В них обнаружилась не только оценка реального положения вещей, но и представление о должном. Так, в «Большом завещании» Вийон писал: «Но вспять река не потечет, Будь я живой или в могиле». Там же он противопоставил социально активную позицию человека той философии жизни, которую символизирует собой образ монастыря:
Оставим монастырь монахам:
Есть в жизни вещи поважней,
О коих думают со страхом,
Молчат, как о беде своей.
Хочу о нищете людей
Поговорить, о злой недоле,
О горечи голодных дней,
Исполненных стыда и боли.
Эти и другие мысли Вийона органично вошли в поэму. Прежде чем оставить Париж, герой провозглашает:
Жизнь никогда не возвратится вспять.
Прощай! Так начинается дорога.
Эта дорога грозила Вийону многими опасностями, но с ней он связывал и Надежду. При расставании с приемным отцом он говорит: «Плевал я на кабацкую славу, на красавиц, на легкую жизнь негодяя. Иным я в жизни озабочен, иное снится мне по ночам, иная сила влечет меня, — может, на гибель, не знаю, — влечет так, что спирает дыхание и сохнет гортань».
На вопрос Гийома: «А ну поведай, какая сила?» — сын ответит: «Постричься хочу». Так Вийон вводит богомольного отца в заблуждение, чтобы расположить его к себе и получить вознаграждение. Через некоторое время, достигнув цели, он договорит:
Не монашески овечий,
Голый, страстный и простой.
Вот он, мир мой человечий!
История в поэме Антокольского заговорила голосом Вийона и его героев, т. е. обнаружилась тенденция «самораскрытия» истории, постижения ее как судеб людей, обладающих разным жизненным опытом.
Революция резко обострила позиции людей, заставив их самоопределиться, сделать свой выбор. Но так как поступки человека имеют свои мотивы, поэт должен был столкнуться (и сталкивался) с их значимостью и сложностью. В результате от ситуации очевидной (как ведет себя герой), требующей утверждения или отрицания, необходимо было переходить к выяснению причинно-следственных зависимостей. Эта тенденция времени проявилась в доверии автора не только к голосам людей прошлых эпох, но и к «слуху» современников, способных без авторской «подсказки» понять и оценить сложное и противоречивое многоголосье истории. Дальнейшее обогащение общественного и художественного опыта определило широкое распространение драматической поэмы в 30-е годы.
У Антокольского были здесь свои уроки. «Франсуа Вийону» предшествовала «Коммуна 1871 года» (1933), где попытка услышать голоса из прошлого свелась к авторскому самовыражению в связи с конкретной исторической ситуацией и поведением отдельных людей.
Ни архивов, ни крох со стола «Исторического отношенья».
Что погибло, истлеет дотла,
Но не пепел нам будет мишенью,
Не событья рассказ понесут.
Не затем он тревожен и горек.
Если хочешь ты правды, историк,
Будь пристрастен, как должен быть суд.
Таким образом, в этой поэме исторический опыт оказался подчиненным авторскому отношению к событиям прошлых эпох. Единство оценки и глубинного понимания того или иного исторического явления Антокольский пока не сделал основным своим ориентиром. Не случайно автор не был удовлетворен написанным: «Коммуна» не закончена. И, думаю, не случайно. Она не шибко удалась мне. Это вообще не поэма, а отрывки, куски несостоявшегося целого, лохмотья. Куски мало или совсем не связаны друг с другом. Между тем как «Франсуа Вийон» органично цельная вещь, — наверно, лучшая из моих поэм вообще, во всяком случае, — самая для меня дорогая» (Письмо от 26 февраля 1975 г., хранится в архиве автора статьи).
Цельность, о которой пишет Антокольский, есть единство отношения к истории и ее понимания, личного и общественного опыта. Именно это позволило поэту обнаружить глубины оптимистического сознания Франсуа Вийона. Важным, завершающим штрихом именно такой характеристики Вийона (выразителя противоречивого времени, того, кто своими идеями сделал решительный шаг навстречу великому Возрождению) стали в поэме сцены мистерии, будто бы сочиненной поэтом средневековья. Одним из ее главных действующих лиц является Бог-отец. Это не грозный судия, а полный жизнелюбия земной человек, занятый будничными заботами людей. В разыгрываемой мистерии сам человек творит великое и малое, вечное и преходящее. Люди заселили землю, а своим воображением, фантазией создали мир и на небесах. Возвышение человека, его возможностей, земного бытия в условиях средневековой идеологии и философии было гражданским подвигом и художественным открытием Вийона.
Появление в творчестве П. Антокольского героя, поведение которого социально мотивировано, психологически достоверно, свидетельствовало о том, что поэма «Франсуа Вийон» стала важной вехой на пути укрепления историзма художественной мысли ее автора.
Л-ра: Филологические науки. – 1986. – № 2. – С. 73-75.
Критика
