«Праздничный, священный зов тревоги»
Игорь Мотяшов
Сегодня, когда между первыми и недавно написанными вещами легло сорокалетие, хорошо видно, что и в ранних стихах поэтессы уже было то главное зерно, что потом прорастает в ее поэзии: Если море зачерпнуть в ладошку, даже море потеряет цвет.
Может быть, потому, что родилась и выросла на морском берегу, в Одессе, Маргарита Алигер морем, а потом океаном будет не раз мерить подлинность человеческих чувств и поступков, величие страстей и глубину страданий, беспредельность стремлений и бесстрашие подвига. Сама она никогда не черпала из моря жизни ладошкой.
Что могу я знать о легкой жизни!
Разве только из чужих стихов.
Эти ироничные строки написаны после 46-го года. Да, есть беспечная поэзия, — поэзия ли? — исповедующая «легкую жизнь», наслаждение любовью, красотой мира, даже работой, воспевающая уверенное в себе благополучие, инстинктивно сторонящееся всего, что могло бы разрушить его.
Уже в двадцать лет поэтесса мечтала «всем тревогам выходить навстречу». Повторяла как завет, как обещание: «А я хочу прожить, как этот день, в котором солнце с непогодой спорит... в котором очень мало Тишины и смелые вершатся перемены». Она не отделяла себя от ровесников, которые, «едва встречая первую весну, не узнаны убитыми отцами, мы встали в предпоследнюю войну, чтобы в войне последней стать бойцами». От имени поколения она спрашивала: «Вот мы выросли. Что мы скажем? Как мы станем? Куда пойдем?» И говорила, как о безусловно решенном:
Нам не удастся прожить на свете
маленькой и неприметной судьбою.
Нам выходить в перекрестный ветер
грузных орудий дальнего боя.
Эта уверенность зиждилась на сознании человека, выросшего в народном государстве, полной мерой сознающего ответственность за будущее революции, совершенной отцами. В словах юной Алигер: «Это только маленькие души могут жить одной своей душой» — было кредо нравственное, гражданское.
Ощущение единства личной судьбы и судьбы Родины, более того — судьбы человечества отлилось в зрелой поэзии Алигер в пронзительные строки:
Родина, мне нет другой дороги. Пусть пройдут, как пули,
сквозь меня все твои раненья и тревоги, все порывы твоего огня!
Пусть во мне страданьем отзовется каждая печаль твоя и боль...
И еще:
Жги меня, страдание чужое, стань родною мукою моей.
Будто мало было ей своего страдания, своей муки. Ей, сказавшей в декабре сорок первого, когда погиб на войне муж: «с пулей в сердце я живу на свете».
В поэзии Алигер все напряженно, тревожно, мятежно, обнажено, чревато нечаянной болью, грозной переменой. Даже пейаж.
Вот на рябине зардевшихся ягод
первая горсточка, словно ожог.
(«Август»)
Но есть для поэта и в природе момент ясности, равновесия тишины, гармонии. «Какая осень! Дали далеки. Струится небо, землю отражая... И я в такую осень родилась» — это из давнего стихотворения. Оно написано сорок лет назад и открывает нынешний двухтомник Алигер. Не однажды являются в стихах Алигер пушкинские «в багрец и в золото одетые леса».
Красота и праздник в природе наступают для поэта как итог поисков, быть может, неудач, как выход сквозь муку и ночь к покою, к свету, Недаром сравнивает Алигер осень с художником, который
То отчается, краски мешая, и в смущенье отступит на шаг...
То зайдется от злости и в клочья все порвет беспощадной рукой...
И внезапно, мучительной ночью обретет величавый покой.
Праздник наступает как результат преодоления враждебных обстоятельств, как победа:
А ведь как металось и хлестало!
Шли дожди, трепали их ветра.
Справилась природа, и настала эта драгоценная пора.
В осени для поэта всегда есть заряд высшей свободы и высшей мудрости. В такие дни «весела и бесстрашна душа» и, «как облака, проходят мимо обиды, вздор и суета». Осень — пример бесстрашия: «Укрываться от правды — пустое! Будь ясна, как осенняя тишь...»
В самые тяжкие времена, в годину великих народных бедствий осеннее спокойствие непостижимым образом уравновешивало даже то, что, казалось бы, уже ничем невозможно было уравновесить.
На сердце покой и свобода,
которым и страх невдомек.
Октябрь сорок первого года,
последний хрустальный денек.
Это — о дне, когда к Москве рвались танки Гудериана. А это — о поездке осенью на пароходе вниз по Каме, когда на каждой пристани женщины с плачем провожали на войну солдат.
Поэтесса словно и сама удивляется очевидной парадоксальности, с какой возникает это чувство покоя среди всеобъемлющей и нарастающей тревоги. Она находит его глубинные истоки, — они там, где уже нет жизни и смерти отдельного существа, а есть неуничтожимость и бессмертие народа, человечества, добра, правды...
Любимый герой Алигер — «человек в пути». «Подверженный порывам и тревогам», он видится поэту «влюбленным в дороги, реки, горы, города... ненасытным, изумленным». О себе Алигер писала в юности: «Есть в движенье сладость и тревога. Станция, внезапный поворот... Жизнь моя — железная дорога, вечное стремление вперед». Примечательная перекличка! Образ дороги, пути действительно пронизывает все творчество Алигер, сливается с другими ее образами, обрастает множеством значений, но в главном выражает все тот же пафос преодоления — времени, пространства, препятствий.
Для Алигер современность в творчестве — это стремление не только прикоснуться к злобе дня, а умение пройти сквозь время, будто сквозь толщу водного потока, навстречу его течению. Это трудно: «Я все плачу, я все плачу — плачу за каждый шаг». Но лишь такой ценой дается понимание эпохи — ее связей, ее смысла. Это понимание придает книгам Алигер долгую, нетускнеющую актуальность.
Более тридцати лет назад написаны строки поэмы «Зоя», адресованные тем, кто втайне радовался временным победам фашистов.
Строки эти и сегодня звучат как беспощадно-бескомпромиссное разоблачение новоявленных «вероотступников», которые предали все то, что для нас сокровенно и свято. И я не знаю в нашей поэзии слов, более современных и волнующих, более органично выражающих слияние чувств патриотизма, чем несколько строф из поэмы «Твоя победа», которые начинаются строкой «Родины себе не выбирают».
Готовя к публикации свои прежние стихи и поэмы, Алигер ничего не изменяла, не переписывала. И дело, думается, не в одном принципиальном нежелании поэтессы быть умной поздним умом. У Алигер нет желания и, главное, нет никакой необходимости «ревизовать» свое поэтическое прошлое.
Но я не отрекаюсь нипочем
от тех нагромождений за плечом,
от нашего пути,— он был,
он прожит,— от тьмы и света, от добра и зла.
То жизнь моя была...
Счастье... Есть и эта тема в поэзии Алигер. В «Зое» дан диалог поэта с героиней: «Девочка, а что такое счастье?» Может, ответ в афоризме: «Я знаю, счастье — промельк лучевой»? Или в определении: «Уходит счастье — норов кочевой»? Но ведь речь идет не о минутной вспышке, а о том подлинном, «долгом» счастье, когда человек живет в мире с самим собой, со своей совестью и с окружающей его реальностью, когда он наслаждается самим фактом своего бытия, жадно хочет жить и в то же время не боится неожиданной смерти, потому что в прожитом все было исполнено значения, и ничего не надо «переигрывать», начинать снова и совсем по-другому.
Об этом счастье у Алигер сказано: «Усталость и счастье — сладчайшая в мире тревога»; «Это храбрость и страх, это пламень и дрожь, унижение, величье, и честность, и ложь, из которых слагается счастье»; «Есть минуты счастья и печали, и черты меж них не провести...» Это трудное, выстраданное счастье. Оно неотделимо от жизни и, значит, неотделимо от потерь, от усталости и болезней, ото всех тех драм, которые, увы, неизбежны в нашей земной юдоли. Вот почему обречены на неудачу, бессмысленны попытки «сепарировать» счастье. В благополучии, отрешенном от жизни, «нет забот о тепле и о хлебе, но и счастья, по-моему, нет». Счастье — это тоже непрерывное преодоление, перманентно выигрываемое сражение, нескончаемый подъем к высотам духа и нравственному совершенству. Счастье — непосредственное ощущение ценности бытия.
В 60-е и 70-е годы Алигер пишет не только стихи, но и прозу. Связь между тем и другим кровная. И не потому лишь, что проза Алигер всюду пронизана стихами, ее собственными и других поэтов, или что в очерках своих она преимущественно говорит о поэтах и поэзии. За каждой прозаической строчкой Алигер, точно в той же мере, как за строкой стиха, встает судьба, личность, душа поэта.
Путешествие, поездка — удивительный способ раздвинуть рамки существования. Почти столь же чудесный, как книга, как приобщение к жизни друга. Живя на месте, занимаясь привычным делом, человек привыкает к окружающему. Похоже, повторяющееся едва касается его сознания. Дни начинают мелькать, тесно прижатые друг к другу, неразличимо сливаясь в недели, месяцы, годы, которые при взгляде назад могут показаться одним, притом не таким уж и долгим днем.
Когда в очерках Алигер «Возвращение в Чили» читаешь описание одного лишь первого дня пребывания поэта в Сантьяго, почти физически ощущаешь, как новые и сильные, стремительно сменяющие одно другим впечатления «набивают» день, растягивают его, будто меха гармошки. День становится столь долгим, что на исходе его автор удивленно спрашивает себя - «Неужели это все еще тянется один день и только утром мы вылетели из Монтевидео?»
Книга о Чили складывалась постепенно, писалась с перерывами почти десять лет и такой же период охватывает. Она не похожа на широко распространенные ныне путевые очерки. Общее с подобными книгами в ней — документализм, «привязанность» к маршрутам и перипетиям поездок. Но лирический поэт не может писать обо всем увиденном и услышанном одинаково невозмутимо и обстоятельно, воздавая, так сказать, всем сестрам по серьгам. Лирический поэт пишет прежде всего о том, что захватило, потрясло его лично, что ближе всего ему по духу, по внутреннему настрою. Ему важно «соприкоснуться с судьбой тех, кто тут дома, кому отсюда никуда не уезжать, у кого здесь жизнь со всеми ее сладкими и горькими подробностями». Это и значит для Алигер — «побывать в чужой стране».
В книге, конечно, рассказано и об официальных контактах, о профессиональных разговорах на темы культурных обменов, сотрудничества литератур. Но больше о встречах, которые нельзя предвидеть заранее, об удивительных знакомствах, завязывающихся в пути, на улицах городов, в маленьких кафе и лавках,— всюду, где живут, работают, отдыхают люди. Автор ведет читателя в дома известных писателей, художников, ученых, в скромные квартиры учителей, левых политических деятелей, в хижины горняков, в так называемые «лос кайампос» — «грибные поселки» — прибежище самых обездоленных, современных люмпен-пролетариев, в жилище мапуче, последнего племени могущественного когда-то народа арауканов. «Я видела в жизни всякое...— скажет Алигер после одного из таких посещений, — но нигде и никогда я не видела такой въевшейся в землю и в кожу чужды, как в том домике у дороги, такой извечной и безнадежной нищеты, как у того старого батрака».
Бедный, неграмотный народ на богатейшей, прекрасной земле. Добрый и трудолюбивый народ, дочиста обираемый собственными отечественными и зарубежными богатеями.
Лучшие строки книги посвящены людям, с которыми связаны мечты и надежды чилийского народа. Некоторые лица выделяются крупно, остаются в памяти.
Центральное место в этом ряду принадлежит выдающемуся поэту Пабло Неруде. Рядом с ним — его друзья, соратники, политики, поэты, философы, художники, артисты.
Алигер пишет этих людей, какими она увидела их вплотную, — в дружеском застолье, в домашней будничной или праздничной обстановке, в совместных поездках по стране, в общении с массами, в отношении к делу. Жизнь их в окружении «тяжкой извечной народной нужды» отнюдь не является легкой и праздничной. И все-таки Алигер права, называя этих людей счастливыми в том смысле, что каждый из них испытывает «удовлетворение своей жизнью, ярко и наполненно прожитой на благо людям».
В главе «Надежды долговечнее людей», написанной после фашистского переворота в Чили, писательница внимательно анализирует причины временного торжества реакции, связывая эти причины с реальными противоречиями и контрастами чилийской действительности, чилийской революции.
В прозе Алигер с особой силой выступило одно ценнейшее умение писательницы. Она мастер портрета. Уже в очерках о Чили, помимо чилийцев, ярко, живо возникают образы А. Фадеева, Н. Заболоцкого. Несомненный и оригинальный вклад в нашу мемуаристику — воспоминания Алигер о М. П. Чеховой, С. Маршаке, М. Светлове, К. Чуковском, И. Эренбурге, А. Ахматовой, очерк о заочных встречах с В. Маяковским, вернее, о роли личности Маяковского в собственной поэтической судьбе Алигер.
Портреты, подобно мозаичным панно, лепятся из отдельных эпизодов, фиксированных безошибочной памятью поэта, из сказанных когда-то слов, из сделанных за годы знакомства и дружбы обобщений. Именно потому, что они точны, они независимы друг от друга. У Алигер зоркий дар — видеть индивидуальность человека. Перед нами — большие таланты, крупные характеры, трудно поддающиеся шлифовке, сознающие себе цену, избалованные вниманием или, напротив, несправедливо им обойденные, нередко ершистые, нетерпимые к слабостям и недостаткам других и не всегда замечающие собственные. Объединяет же этих людей столь дорогая самой Алигер мужественная стойкость перед ударами жизни, подвижническое, несокрушимое трудолюбие, безупречное отношение к искусству. Писательница не раз говорит о том, как училась у них этим качествам, как восхищалась их глубоким органическим патриотизмом, их умением делать добро.
Когда-то давно, в начале своего поэтического пути, Алигер написала стихотворение «Три звезды»: «Над ночью три звезды пылают, как над неназванным стихом»... Прошли годы: война, работа, жизнь... В далеком Чили, в обсерватории Серра-Калан работавшие там астрономы показали поэту в мощный телескоп звезды Южного полушария. «...Мне особенно запомнились почему-то Три Марии, — рассказывает Алигер в своей чилийской книге. В дальнем ночном полете над связующим и разделяющим материки океаном давний поэтический образ наполнился новым смыслом. Родилось стихотворение «Три Марии»:
Над массой воздуха.
над толщею воды, над всей землей,
из глуби мирозданья, пылают Три Марии,
три звезды, три точки над стихами
без названья. Страданье, радость,
подвиги, грехи, рождения и смерти,
кровь и слезы, безверье, вера,
засухи и грозы, землетрясенья, ливни
и морозы, грядущего надежды и угрозы;
земля, ты вся — великие стихи,
огромность, непомерная для прозы.
«Три звезды» помечены 1936 годом. Под «Тремя Мариями» две даты: 1964-1970. «Три Марии» — как бы итог пережитого и понятого.
Лучшее в творчестве Маргариты Алигер, в ее стихах и прозе принадлежит тому высокому роду литературы, которая жизненно необходима людям, чтобы оставаться людьми, быть счастливыми, бороться и побеждать «одной победы истинной во имя».
Л-ра: Литературное обозрение. – 1976. – № 5. – С. 21-23.
Критика
