Новые рассерженные Эдварда Бонда
Ю. Фридштейн
В драматургии Англии появились новые имена, но интерес к Бонду от этого не ослабел. Драматурга по-прежнему волнует проблема судьбы писателя в буржуазном обществе, сложные социальные вопросы современности. Эти темы в пьесах Бонда подчас переплетаются. Именно они и прозвучали в его последних пьесах, опубликованных в 1976 году, — «Шут» и «Мы подошли к реке».
Герой пьесы «Шут» крестьянский поэт XIX века Джон Клэр — фигура реально существовавшая, своеобразный английский вариант Франсуа Вийона. Действие пьесы происходит в 1815 году, но, как и в прежних работах Бонда, его и на этот раз не интересует историческая достоверность. Вначале мы видим Клэра в массе крестьян, показывающих «господам» свой спектакль. Если в своих предыдущих пьесах Бонд выводил художников, для которых все в прошлом, художников на исходе, то в «Шуте» он показывает процесс становления поэта, процесс превращения простого человека в Мастера. А это, по мнению Бонда, означает еще и изгойство. «Я так одинок» — эти слова рефрен всех рассуждений Клэра.
Бонд сталкивает своего героя с разными людьми — среди них некая миссис Эммерсон, «покровительница искусств». Разговор Клэра с ней идет параллельно с матчем бокса, происходящим тут же, на сцене. Жизнь поэта — это тоже вечный бой, бой за право быть поэтом, за свою независимость, за свое место в литературе и в жизни. Из общества крестьян, бродяг, нищих Клэр неожиданно попадает в высшее общество «меценатов». И каждый из высокопоставленных невежд стремится высказать свое «мнение» о его творчестве. Тема «художник и общество» обретает в этой пьесе Бонда еще один поворот: в буржуазном обществе поэт может быть обласкан власть предержащими, но тогда он невольно становится отступником от собственных верований и убеждений, продает свой талант, становится частью истэблишмента. Но Клэр не желает быть придворным соловьем — и этого ему не прощают.
Проходит пять лет. Клэр обзавелся собственным домом, семьей, детьми — вместе со всем этим пришли неизбежные заботы. Он жалуется, что не получается книга, а жена недоумевает. «Разве этого мало? — спрашивает она. — Полон дом бумаги». Бонд не ставит своего героя в какие-либо исключительные ситуации, как в своих пьесах о Мацуо Басе или Шекспире, он показывает повседневную жизнь поэта, жизненную рутину, ее засасывающее человека однообразие. Клэр с горечью говорит: «Никаких книг больше!» А жена радостно подхватывает эту «идею» («муженек излечился») и просит только об одном: чистя картошку, не срезать слишком толсто кожуру. Этот момент запечатлен на обложке издания пьесы. Актер Том Кортни — Клэр, в руках судорожно смятый лист исписанной бумаги, перед ним на столе кастрюля с недочищенной картошкой, а взгляд — отрешенный, устремленный куда-то в пустоту, быть может, в этот момент рождаются новые стихи... Ведь Клэр не в силах выключить свой мозг, свое воображение: «Моя голова полна стихами. Я не могу чувствовать себя человеком, прежде чем не запишу их». Жена Клэра простая крестьянка Пэтти и «покровительница» Клэра миссис Эммерсон быстро находят общий язык: они обе считают его сумасшедшим, нуждающимся в лечении.
Ритм событий нарастает. Где-то за сценой протекают долгие годы заключения Клэра в сумасшедшем доме, из которого он бежал; теперь он скитается — усталый, потухший, в лохмотьях, подобный бондовскому Лиру. Он встречает Мэри, девушку, которую любил когда-то и которую вспоминал все последние годы. К ней обращает Клэр свои слова любви, ей отдает свои последние надежды: «Я обо всем забуду ради тебя. Пэтти, детей, дом, всю свою жизнь. Все отброшу. Однажды я любил тебя. С тех пор я этим живу. Ты всегда в моем сознании. Разговаривающая, улыбающаяся... Я никогда не терял надежды... Все эти годы жизнь моя шла понапрасну. Тебя не было со мной. Только в моем сознании. Это сводило меня с ума. С тобой я бы выдержал все...» Но Мэри уходит. Клэр вновь остается один. Теперь совсем один...
Последняя картина пьесы: Клэр вновь в сумасшедшем доме — теперь он действительно безумен...
Следующая пьеса Бонда, тоже опубликованная в 1976 году, — либретто оперы «Мы подошли к реке» на музыку Х.-В. Хенце, поставленной в театре Ковент-Гарден. В центре пьесы некий Генерал, охваченный мятежным духом. Внезапно он понимает всю пагубность войн для человечества, их враждебность человеческой природе. А война между тем идет (действие пьесы происходит в Европе в XIX веке — таким образом, перед нами вновь «историческая» пьеса, не имеющая никакого отношения к реальной истории), только мы не знаем, кто с кем воюет и за что сражаются и гибнут солдаты. Образ Генерала несомненно близок образу Джона Клэра: оба они бросили вызов буржуазному обществу — и оба терпят фиаско в этой неравной борьбе. О войне в этой пьесе говорят много — говорит Генерал, говорят солдаты. Солдат: «Меня тошнит от пива и крови... Я бы хотел покончить с армией. Жениться и иметь детей. Я буду просыпаться рано утром — ив этот день никто никого не будет убивать. Я буду много работать. Будет холодно, будет идти дождь, но никто никого не будет убивать. И я буду счастлив — потому что никто не будет мне приказывать убивать». Солдат видит лишь малую часть войны, Генерал может увидеть куда больше — и он пытается объяснить благополучным людям, его окружающим, ужас войны, упрекает всех в том, что в войне они видят парадную, внешнюю сторону — победы, праздники, триумфы. Генерал пытается объяснить, что «в полях умирают тысячи раненых солдат».
Вот молодая женщина рассказывает о том, как уходил воевать ее муж: «Мой муж много работал, но тем не менее денег в доме не всегда хватало. Иногда он напивался, и тогда он буянил. Но это не имело значения, мы были счастливы. Он никогда не изменял мне, он всегда любил меня. А потом они обрили ему голову и надели на него форму. Он был такой чужой, когда пришел ко мне прощаться. Он стоял в дверном проеме и пытался заговорить. Но он выглядел так странно. Я заплакала...»
Молодую женщину обвиняют в воровстве и убивают, а Генерала, пытавшегося спасти ее, отправляют в сумасшедший дом. Всякое проявление человечности воспринимается в буржуазном мире как отклонение от нормы, как попытка духовного бунта и пресекается в корне, утверждает Бонд.
Проходят годы. К Генералу в сумасшедший дом приходит Солдат за советом и помощью: «Люди пишут ваше имя на стенах. Вы их кумир... Помогите нам теперь. Скажите, что нам делать». Но Генерал говорит о своем: «Скажи им, что реки нет. Нет и острова. Река мертва». По мнению драматурга, нигде и ни в чем нет спасения. Река — символ обновленной, лучшей жизни, но ее нет, «река мертва». Эти слова Генерала воспринимаются как определенная полемика Бонда с пьесой Дэвида Стори «Кромвель»: в пессимистическом по своему духу финале «Кромвеля» брезжил все же слабый огонек надежды — один из ее персонажей, Проктор, тоже искал реку, на другом берегу которой его, так он думал, ждала лучшая, более счастливая жизнь. Пьеса Стори на этом обрывалась, мы так и не узнавали, что принесла река Проктору и его друзьям. Бонд дает ответ — «река мертва». Нет спасения нигде и ни в чем — вот смысл этого глубоко пессимистического вывода.
Но и в этой пьесе Бонд сохраняет присущую ему страстность. Второй солдат, стоя на часах, произносит длинный монолог, в котором звучит и голос самого Бонда: «О чем обычно спрашивают дети? Мама, куда улетают птички? Папа, почему трава зеленая? Почему море целый день играет у берега? Почему горы такие высокие?» Нет, наши дети спрашивают: «Папа, почему нам так холодно? Мама, почему мы всегда так хотим есть? Папа, почему на улицах так тихо — а шумно бывает, только когда проходят отряды солдат? Папа, почему все дома так унылы, кроме тех случаев, когда на них вывешивают флаги? Папа, чего ты боишься? Папа, почему на углу улицы эти люди складывают бомбы? Папа, почему солдаты натачивают свои ножи? Папа, почему ты встаешь по ночам и смотришь в окна на пустую улицу? Папа, ответь!..»
Голос Бонда звучит и в финальных выкриках Генерала: «О боже, дай мне сойти с ума! Я жил достаточно долго, чтобы заслужить смерть! Молодые мужчины умирают. Матери умирают. Дети умирают. Почему же я должен жить и жить!» И жизнь Генерала обрывается — его убивают сумасшедшие за
то, что он отнял у них их «остров», их последнюю надежду, последнюю иллюзию...
Сохранив свой гуманистический пафос, он звучит теперь более трезво, более рационально, более целенаправленно. Драматург стал точнее видеть проблемы, волнующие его. Две новые пьесы Бонда по своей художественной манере значительно отличаются от пьес, написанных им раньше. В каком направлении пойдут дальше поиски Бонда, можно только догадываться. Ясно одно — «исторические» пьесы Эдварда Бонда пронизаны глубоко современными размышлениями и тревогами, размышлениями и тревогами писателя, пишущего о своем времени и своем народе.
Л-ра: Театр. – 1977. – № 10. – С. 127-129.
Произведения
Критика
