Эстетические и философские воззрения Д. В. Веневитинова
Б. В. Смиренский
Дмитрий Владимирович Веневитинов, выдающийся «лирический, поэт с редкими дарованиями», по выражению Белинского, сочетал в своем лице достоинства поэта, гражданина, мыслителя, представляя на фоне «мрачной эпохи» выдающееся явление.
Разработка Веневитиновым проблем философской лирики была подхвачена и продолжена Баратынским и Тютчевым и с особой силой проявилась в «поэзии мысли» Лермонтова. Таким образом, то, что не успел сделать он сам в связи с преждевременной смертью, было с успехом продолжено его преемниками.
Философские воззрения Веневитинова, выраженные как в прочитанных им докладах в обществе любомудрия, так и в опубликованных статьях накануне декабрьского восстания 1825 г., сыграли важную роль в истории развития русской философии.
Чрезвычайная молодость философа-поэта, которому в день смерти не было 22 лет, лишний раз говорит о высокой одаренности и культуре выдающегося молодого человека.
В неопубликованном письме к брату поэта H. М. Рожалин сказал: «Не ушло еще время, будет когда-нибудь благоприятнейше сказать все, что думаем и чувствуем касательно любезных качеств Дмитрия» Это «благоприятнейшее время» ныне наступило.
Новая идеалистическая философия Канта, Фихте, Шеллинга и других явилась реакцией немецкой буржуазии на французский материализм XVIII в. и недавнюю революцию во Франции.
Фридриху Шеллингу принадлежит в истории философии заметная роль. В области идеалистической диалектики он является предшественником Гегеля.
Идеи Шеллинга проникли и в университет, где учился Д. Веневитинов. Наиболее рьяным приверженцем Шеллинга был профессор минералогии и сельского хозяйства М. Г. Павлов, вернувшийся из-за границы. Изучением Шеллинга занимался и профессор И. И. Давыдов, читавший римскую словесность и философию. Даже, казалось бы, далекие от философии врачи были близки к Шеллингу: лейб-медик X. И. Лодер, профессор анатомии, был товарищем Шеллинга по Вюрцбургскому университету, а профессор патологии М. Я. Мудров был его учеником. Кроме В. Одоевского и названных лиц Шеллинга изучали такие известные представители науки и литературы, как Н. И. Надеждин, В. К. Кюхельбекер, Н. В. Станкевич, И. П. Клюшников; лично знакомы с ним были П. Я. Чаадаев, И. П. Киреевский, Ф. И. Тютчев, H. М. Мельгунов и др. Некоторые из декабристов признавали идеалистическое направление, например, В Кюхельбекер, Н. Муравьев, Г. Батеньков. В дневнике В. Кюхельбекера находим даже такую восторженную запись о Шеллинге: «Какая глубина и какая ясность! Преклоняю колено перед великим мыслителем...».
Первая треть XIX в. является периодом развития русского освободительного движения против крепостного права и самодержавия. Этот период характеризуется одновременно усилением реакционной политики самодержавного режима. Для «противодействия пагубному духу времени, выразившемуся в политических потрясениях Европы», был введен цензурный устав 1823 г., все легальные общества и масонские ложи были закрыты, проводилось преследование ученых и «разгром» университетов.
В том же 1823 г. в литературе возникло «Общество любомудрия», которое в этих условиях могло существовать только тайно. Это было своеобразным протестом против произвола полиции, по мнению которой общество проповедовало «вольнодумство и разврат».
Название общества было взято из статьи профессора И. И. Давыдова «Афоризмы из нравственного любомудрия», напечатанной перед тем в «Вестнике Европы», хотя слово «любомудрие» употреблял еще раньше Радищев.
К обществу любомудрия тяготели члены литературного кружка С. Е. Раича (С. П. Шевырев, М. П. Погодин), служащие архива министерства иностранных дел («архивные юноши») и редакция альманаха «Мнемозина», издававшегося в 1824 г. В. Ф. Одоевским и В. К. Кюхельбекером. Одних интересовали в философии Шеллинга религиозные вопросы (А. С. Хомяков, ставший впоследствии вождем славянофильства); других — вопросы естествознания (М. Г. Павлов, излагавший с кафедры университета проблемы физики и химии) или вопросы искусства (В. К. Кюхельбекер). Некоторых мистическая философия Шеллинга в конце концов привела к реакции. Так, Погодин и Шевырев стали теоретиками официальной народности.
Один Веневитинов не изменил своим высоким гражданским чувствам. Одному ему пришлось испытать арест и перенести заключение в крепости в связи со следствием по делу декабристов.
И если никто из остальных любомудров не оставил философских работ (кроме мистических произведений В. Одоевского), то именно Веневитинов в своих трудах изложил философские воззрения того периода. Веневитинов, а вслед за ним Станкевич явились выдающимися представителями диалектической идеалистической мысли в русской философии.
Первыми философскими произведениями Веневитинова были отрывки, прочитанные им в обществе любомудрия. Один из них назывался «Утро, полдень, вечер и ночь» (напечатан позднее в альманахе «Урания» на 1826 г., изданном М. П. Погодиным). В нем выразилась попытка молодого автора осмыслить высокое предназначение человека и его отношение к природе. Уже в этом отрывке заметно желание автора открыть строгий закон необходимости, управляющий миром.
Любовь Веневитинова к природе подчеркнул в эпитафии на его смерть Лермонтов:
Простосердечный сын свободы,
Для чувств он жизни не щадил,
И верные черты природы
Он часто списывать любил.
Следующая статья «Скульптура, живопись и музыка» представляет собою разговор этих трех искусств, которым не чужд был сам Веневитинов, по крайней мере живописи и музыке. «Весь мир — престол нашей матери (поэзии); ее изображал и мрамор, и холст на земле, — говорит Веневитинов, — ее прославляли лиры песнопевцев. Вечность — ее сила, вселенная — ее изображение». Статья была напечатана в альманахе «Северная Лира» на 1827 г., изданном Раичем, причем в оглавлении имела подзаголовок «Три истины».
Несколько замечаний о «трилоге» Веневитинова. Разбирая в 1825 г. «Рассуждения Мерзлякова о начале и духе древней трагедии», Веневитинов высказал мысль о том, что Эсхил в «Агамемноне», «Коефорах» и «Умоляющих» оставил пример полного трилога. Подобный же пример трехступенчатости развития, как известно, выразил Гегель в идеалистической схеме своей «триады».
Эта «троичность» развития использована Веневитиновым в ряде стихотворений: «Три розы», «Три участи», три периода в стихотворениях «Жизнь» и «Крылья жизни» (упоение ранней юности, поздняя скорбь разочарования, примирение светлой и темной стихий), а также в прозе и некоторых статьях.
Так, в сказке «13 август» (1825) мы находим три богини (искусства, истины, чувства); в отрывке из романа «Владимир Паренский» изображаются три эпохи любви: эпоха восторгов, любви и дум.
В письме к А. И. Кошелеву (1825) Веневитинов разделяет все успехи человеческого познания тоже на три эпохи: эпическую — «в ней жили древние, в ней писал Гомер. Она может назваться эпохой прошедшего»; лирическую эпоху — настоящего (поэмы Байрона, Клопштока и др.); драматическую — эпоху будущего.
Таким образом, в философии Веневитинова получили отражение идеалистические принципы Гегеля и Шеллинга, в применении главным образом к вопросам искусства и человеческого познания. «Он ревностно стал изучать критиков немецких, — говорится в предисловии к собранию сочинений Д. Веневитинова 1829 г., — и с жаром принялся за ту науку, которой цель есть познание нас самих и которая, стремясь все привести к единству, имеет ныне видимое влияние на все отрасли знаний».
В письме к А. И. Кошелеву от 12 июня 1825 г. Веневитинов пишет: «Чего бы я ни дал, чтобы видеть Александра Ивановича в новом его мире, где он сочетает... все наслаждения эстетические с важной определенностью математика, где посвящает золотое время свое природе, Шеллингу и Франкеру и, перенося живые чувства с полей воображения в область рассудка, готовит себе обильную жатву». Здесь появляется новое имя (Бенжамен Франкер, 1773-1849, французский математик) и среди эстетических наслаждений возникает математика. Как будет сказано дальше, Веневитинов часть своего времени посвятил специально вопросам математической философии.
Основной вопрос философии сводился Веневитиновым к гармонии между идеальным и реальным. В одном из писем к тому же А. И. Кошелеву он говорил: «Мне кажется, что вы потеряли из виду основной закон всякой философии — главную мысль, на которой она должна зиждиться. Если цель всякого познания, цель философии есть гармония между миром и человеком (между идеальным и реальным), то эта же самая гармония должна быть началом всего. Всякая наука, чтобы быть истинною наукою, должна возвращаться к своему началу: другой цели нет» (письмо № 12). В этих мыслях слышны отзвуки философии Канта, хотя его имя нигде Веневитиновым не упоминается. Зато в переписке Веневитинова часто встречаются имена Платона и Окена.
Важное признание, например, содержится в следующих строках письма к Кошелеву: «Воображал ли я, что Шеллинг, который был для меня источником наслаждений и восторга, будет меня впоследствии так сокрушать?» (письмо № 16, 1825 г.). Веневитинов поясняет далее, что «хотя и просил вас оставить на лето у меня «Натуральную философию», хотя и намеревался из нее делать извлечения, — до сих пор не помышлял приступить к делу... Теперь я занимаюсь гораздо постояннее и прилежнее прежнего и положил посвятить несколько месяцев Платону и Окену. К Платону начинаю привыкать. Читаю его довольно свободно и не могу надивиться ему, надуматься над ним. Вот идеалист!».
Мы видим, что симпатии Веневитинова переносятся на Платона, а прежний «источник наслаждений и восторга» — Шеллинг не заслуживает даже извлечений. Разочарование в немецкой философии наступило у членов общества любомудрия после знакомства Кошелева с Рылеевым, и разговоров о «перемене в России образа правления». Кошелев пишет, что «немецкая философия сошла у нас с первого плана».
Конечно, древний Платон (427-328 до н. э.) был объективным идеалистом, но у него были мысли об идеальном государстве, привлекавшие Веневитинова. В работе «Анаксагор. Беседа Платона» Веневитинов представил диалог философов о республике Платона, которая должна состоять из людей мыслящих и потому действующих в направлении всеобщего усовершенствования. Последний термин (всеобщее усовершенствование) применял Рылеев по отношению к поэзии, а Чаадаев в «Философическом письме» утверждал, что «совершенствование разума приведет человечество к идеальному общественному строю».
Но в «Анаксагоре» есть и другие мысли: «Жить — не что иное, как творить будущее... Верь, она снова будет, эта эпоха счастья, о которой мечтают смертные». Под эпохой счастья подразумевается «золотой век», однако, учитывая, что статья написана накануне восстания декабристов, становится понятным, о какой эпохе счастья мечтал Веневитинов. «Нравственная свобода будет общим уделом, — говорит он устами Платона. — Нас давно не станет, но меня утешает эта мысль». Если добавить к этому выражение Платона из того же диалога: «Нет, Анаксагор! эта тишина — предвестница бури», — то можно с несомненностью утверждать совпадение надежд Веневитинова с надеждами декабристов.
[…]
В рассматриваемый же период естественно было использование идеалистических понятий в общей борьбе с тиранией и реакцией. Анализируя литературную позицию Лермонтова, Б. Эйхенбаум говорит об исторической возможности таких сочетаний, как Шеллинг и декабризм: «Такие сочетания были и у Веневитинова, и у Кюхельбекера, и у Герцена, и у Огарева, и у Белинского; характерны они и для юного Лермонтова».
Задумывая в 1826 г. издание журнала «Московский вестник», Веневитинов пишет программную статью, напечатанную под заглавием «Несколько мыслей в план журнала». Найденный в настоящее время автограф статьи имеет заглавие «О состоянии просвещения в России», которое для цензуры казалось слишком смелым. Известно, что, рассматривая в том же году «Записку о воспитании» Пушкина, посвященную вопросам просвещения юношества, шеф жандармов Бенкендорф изрек, что «просвещение, служащее основанием совершенству, есть правило, опасное для общественного спокойствия». Кроме заглавия цензура не пропустила ряд важных мест статьи, которые только теперь, после отыскания автографа, стали известными читателю.
Статья начинается с положения, что «всякому человеку представляется естественный вопрос — для чего поселена в нем страсть к познанию и к чему влечет его непреоборимое желание действовать? К самопознанию,— отвечает нам книга природы. Самопознание — вот идея, одна только могущая одушевить вселенную; вот цель и венец человека». Далее автор переходит непосредственно к теме статьи.
«Обратимся к России и спросим: какими силами подвигается она к цели просвещения? Какой степени достигла она в сравнении с другими народами на сем поприще, общем для всех? Вопросы, на которые едва ли можно ожидать ответ [[которые вопрошающий должен таить про себя или разделить с немногими]], ибо беспечная толпа наших литераторов, кажется, не подозревает их необходимости».
Стоящие в двойных скобках слова были выпущены цензурой, ибо они откровенно намекали на существующие порядки. И, конечно, совсем нетерпимыми казались следующие фразы, исключенные цензурой: «Как пробудить Россию от пагубного сна?» — спрашивает Веневитинов, отделяя себя от беспечной толпы литераторов, не подозревавших необходимости в таких вопросах. «Как возжечь среди пустыни светильник разыскания?» Эти вопросы показывают благородные стремления автора содействовать просвещению своего отечества.
Подчеркивая «раболепство» современной литературы, «совершенное отсутствие всякой свободы и истинной деятельности», Веневитинов приходит к выводу: «При сем нравственном положении России одно только средство представляется тому, кто пользу ее изберет целью своих действий. Надобно бы совершенно остановить нынешний ход ее словесности и заставить ее более думать, нежели производить». Статья заканчивается характерным для Веневитинова синтезом философии с проблемами эстетики и истории: «Итак, философия и применение оной ко всем эпохам наук и искусств — вот предметы, заслуживающие особенное наше внимание, предметы, тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании изящных наук и найдет сие основание, сей залог своей самобытности и следственно своей нравственной свободы в литературе, в одной философии, которая заставит ее развить свои силы и образовать систему мышления. Вот подвиг, ожидающий тех, которые возгорят благородным желанием в пользу России!». Веневитинов в эстетике выдвигал идею исторического усложнения форм искусства, противостоя в этом отношении нормативности эстетики классицизма.
Эта пропаганда великого значения философии для общества характерна и для декабристов, таких, как И. Якушкин или Н. Крюков, считавших, что философия — это путь к счастью и благоденствию человечества. Таким образом, принадлежность к кружку любомудров не означала для Веневитинова отход от реальной действительности в мистические дебри шеллинговских абстракций. В своих философских воззрениях он стоял на передовых позициях времени. Более того, «талант и ум его опередили и эпоху и самые лета» Веневитинова, — сказал о нем Н. Г. Чернышевский.
Философские взгляды Веневитинова ярко
проявились в его литературных произведениях — как в критических статьях при
разработке вопросов теории литературы, так и собственно в лирике.
Уже в определении им новейшей философии содержится указание на связь ее с поэзией. «Новейшая философия в Германии, — говорится в той же статье о состоянии просвещения в России, — есть зрелый плод того же энтузиазма, который одушевлял истинных ее поэтов, того же стремления к высокой цели, которое направляло полет Шиллера и Гете». В других статьях эта мысль выражена еще яснее. Именно в соединении с поэзией видел смысл философии Веневитинов. Это положение красной нитью проходит через все его творчество. Характерен в этом отношении совет, данный им в письме к А. С. Норову и А. И. Кошелеву от 25 сентября 1825 г.: «Занимайтесь, друзья мои, один — философией, другой — поэзией, обе приведут вас к той же цели, — к чистому наслаждению».
«Философия есть высшая поэзия», — говорит он устами Платона в диалоге «Анаксагор». «Истинные поэты всех веков и народов были философами» («Разбор рассуждения Мерзлякова»). Критикуя профессора А. Ф. Мерзлякова, защищавшего принципы классической поэзии XVIII в., рабски следовавшей указаниям власти, Веневитинов восклицает: «Как? поэзия... должна влачить оковы рабства от самой колыбели?». Цитируя слова Мерзлякова о том, что трагедия служила «мудрым правителям» для пропаганды своих политических целей, Веневитинов резко восстает против этой рабской зависимости искусства от правителей. «Кто ожидал бы, чтобы в нашем веке на поэзию взирали, как на «орудие политики», чтобы мы были обязаны трагедиею «мудрым правителям первобытных обществ?».
Фраза об «оковах рабства» в этой статье была изъята цензурой, а слова «любовь к свободе» были заменены на «любовь к независимости».
Возражая Мерзлякову на его утверждения, что современные изящные искусства склоняются к унижению, соблазняемые «затейливым воображением романтиков», Веневитинов вступается «за честь нашего века» и доказывает, что наша поэзия обладает «сильным голосом» и «определяет общее направление мыслей в нашем веке». «Поэзия Гете, Байрона есть плод глубокой мысли», — говорит он.
В статье о «Евгении Онегине» он проводит те же взгляды, утверждая, что «всякая наука положительная заимствует свою силу из философии», что «поэзия неразлучна с философией». Конкретнее развиты эти положения в следующих словах Веневитинова: «Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе и тогда, уже снова обратившись в чувство, является в произведении».
О том же говорил В. Белинский: «Чтоб стих был поэтический, не только мало гладкости и звучности, но недостаточно и одного чувства: нужна мысль, которая и составляет истинное содержание всякой поэзии», но в устах Веневитинова эти положения, выраженные за десять лет до Белинского, к тому же в диалектической форме, вызывают удивление.
Примечательно, что, критикуя «Евгения Онегина», Веневитинов указал в своей статье те же недостатки романа, которые находили в нем декабристы Бестужев и Рылеев.
Полемизируя с Н. Полевым, сравнивавшим Пушкина с Байроном, Веневитинов говорит: «Все произведения Байрона носят отпечаток одной глубокой мысли — мысли о человеке в отношении к окружающей его природе, в борьбе с самим собой, с предрассудками, врезавшимися в его сердце, в противоречии с своими чувствами».
Это совпадает со сказанным в статье о состоянии просвещения: «Поэт таинственным образом переносит себя в борьбу с природой, с судьбою, чтоб в сем противоречии испытать дух свой и гордо провозгласить торжество ума».
Своеобразным итогом высказываний Веневитинова о философском содержании поэзии являются его слова «Первое достоинство всякого художника есть сила мысли, сила чувств».
Все эти чувства и мысли (отношение к природе, борьба с самим собой, предрассудки, врезавшиеся в сердце, противоречия) нашли отражение в лирике Веневитинова, но нас интересуют в данном случае только философские ее стороны.
Особенностью поэзии Веневитинова является ее глубокое философское содержание. Представитель философского романтизма, Веневитинов отличается от других поэтов-романтиков общественной значимостью своего творчества. По словам Белинского, «в его стихах просвечивается действительно идеальное, а не мечтательно идеальное направление; в них видно содержание, которое заключает в себе самодеятельную силу развития». Эта характеристика расходится с тем представлением, которое создали буржуазные литературоведы о Веневитинове, как о романтике, далеком от действительности. Это подтверждается и всем вышесказанным.
Источником поэтического вдохновения Веневитинов, вслед за Гете, считал природу. В переводном отрывке из Гете он говорит:
Натура — вот источник ясный,
Натура — вот вам образец.
В элегии «Поэт и друг» Веневитинов вкладывает мысль, высказанную Гете в его драме «Апофеоза художника», в такие слова поэта:
Природа не для всех очей
Покров свой тайный подымает;
Мы все равно читаем в ней,
Но кто, читая, понимает?
Гете не ответил на этот вопрос, заявив, что «Природы книга — не по нас. Ее листы необозримы». По мнению же Веневитинова, поэту, пламенному жрецу искусства, дано чувство наслаждения природой и способность понимать ее.
Ты дал душе моей дар чувствовать ее и силу наслажденья.
Другой — едва скользнет по ней холодным взглядом удивленья.
Об этом даре Веневитинова Белинский отзывался так: «Один только Веневитинов мог согласить мысль с чувством, идею с формою, ибо из всех молодых поэтов пушкинского периода он один обнимал природу не холодным умом, а пламенным сочувствием и силою любви мог проникнуть в ее святилище».
Веневитинов не только «читал книгу природы». Многочисленны в его лирике мысли по вопросам эстетики и искусства. Так, «Послание к К. И. Герке» заканчивается патетическим восклицанием: «Прекрасному пределов нет!». В сонете, относящемся к 1825 г., поэт признается: «О муза! я познал твое очарованье». В послании к Рожалину, отвечая на жалобы друга, не находящего счастья среди людей, он пишет:
Не верь, чтоб люди разгоняли
Сердец возвышенных печали.
Скупая дружба их дарит
Пустые ласки, а не счастье...
И, отметая несправедливые упреки, обращает внимание друга на современную действительность:
Когда б ты видел этот мир,
Где взор и вкус разочарован,
Где чувство стынет, ум окован
И где тщеславие — кумир!
Можно, не зная даты послания (1826 г.), определить время его написания — это период после разгрома декабрьского восстания, когда стыли чувства, а умы были скованы.
У Веневитинова мы не находим покорности судьбе. Когда он в ноябре этого года был арестован, то на следствии смело заявил, что хотя и не принадлежал к обществу декабристов, но мог бы принадлежать к нему. По-видимому, именно это обстоятельство он имел в виду, когда писал М. П. Погодину 17 ноября 1826 г.: «Шаг решительный сделан. Теперь что будет! Молитесь за меня».
В стихотворении «Жертвоприношение», написанном в это время, Веневитинов повторил, обращаясь к жизни:
Тебе мои скупые длани
Не принесут покорной дани!
В этом стихотворении, как и в ряде других («Веточка», «Жизнь», «Я чувствую»), его занимают мысли о высоком назначении поэта, думы о жизни и бессмертии. Замечательна в этом отношении пьеса «Утешение», в которой с предельной ясностью выражен философский смысл назначения поэта:
Нет! что в душевной глубине,
Того не унесет могила,
Оно останется по мне.
В конце стихотворения высказывается мысль, что «из искры возгорится пламя»:
И слово сильное случайно
В нежданном пламени речей
Из груди вырвется твоей:
Уронишь ты его недаром,
Оно чужую грудь зажжет,
В нее как искра упадет
И в ней пробудится пожаром.
Особо должна быть отмечена гражданская направленность поэзии Веневитинова, характеризующая его общественно-политические взгляды. Выступая за народность и самобытность искусства, он призывал поэта к гражданскому служению (статья «Ответ г. Полевому»). Не останавливаясь на содержании произведений патриотического цикла, являющегося целью особой статьи, кратко отметим эти стихотворения: «Смерть Байрона», «Песнь грека», «Новгород», поэма «Евпраксия» и другие. В стихотворении «Смерть Байрона» говорится:
Да, смерть мила, когда цвет жизни
Приносишь в дань своей отчизне!
Стихотворение «Новгород», воспевшее времена древней новгородской вольницы, дважды запрещалось цензурой, что само по себе служит показателем его политической остроты. В новонайденной рукописи поэмы «Евпраксия» Веневитинов изобразил героическое прошлое родной страны в духе исторических «Дум» Рылеева.
В поэме есть такие строки, посвященные защитнику Рязани в битве с Батыем князю Олегу:
Но он с булатом в юной длани
Летит отчизну защищать
И в первый раз на поле брани
Любовь к свободе показать.
Это обращение к темам борьбы за свободу и независимость отечества, этот пафос, характеризующий патриотические произведения поэтов-декабристов, заслуженно снискали Веневитинову славу вольнолюбивого поэта.
В своих философских статьях Веневитинов намеревался развить всю систему философии, показать, может ли быть наука, называемая философией, и как родилась она, — «как все науки сводятся на философию и из нее обратно выводятся». В первом письме о философии Веневитинов так отвечает на эти вопросы: «Вообще наука есть стремление приводить частные явления в общую теорию или систему познания. Следовательно, необходимые условия всякой науки суть: общее это стремление и частный предмет; другими словами — форма и содержание... Совершеннейшая из всех наук будет та, которая приведет все случаи или все частные познания человека к одному началу... Мы не будем разбирать различных определений философии, изложенных в отдельных системах. Иные называли ее наукою человека, другие — наукою природы и т.п. Мы доказали себе, что она наука познания».
Подводя к ответу на поставленный вопрос, но еще не ответив на него в первой статье, Веневитинов следующее «Письмо о философии» начинает снова вопросом: «Что такое философия и каков предмет ее?». Вопрос для того времени был важным, ибо от него в конечном счете зависело правильное понимание действительности и оправдание ее или борьба с ней. Философы-идеалисты XIX в. Фихте и Гегель признавали все существующее «необходимым и потому благим».
Во втором письме Веневитинов ставит уже вопрос о главной задаче философии: «Или субъективное есть начальное (ум); то как родилась природа, которая отразилась в нем?.. Или природа всему причина; то как присоединился к ней ум, который отразил ее?».
Веневитинов считает, что для решения этого вопроса философия должна разделиться на «науку объективного или природы и науку субъективного или ума, другими словами: естественная философия и трансцендентальный идеализм».
С какой симпатией воспринимались поэзия и философия Веневитинова его современниками, видно из письма революционера Михаила Бакунина (1833 г.): «Стал читать стихи покойного Веневитинова и письма его (о философии. — Б. С.)... Стихи этого высокого благородного поэта потрясли меня совершенно».
Как в определении философии, называемой Веневитиновым «наукой наук, наукой премудрости», так и в формулировке главной задачи мы видим ту самую претензию на сверхнаучное знание, которая была характерной для идеалистической философии.
Д. Веневитинов, как и некоторые декабристы, правильно подойдя к основному вопросу философии, не мог решить его, так как считал, что объективное и субъективное всегда стремятся одно к другому. Он полагал, что «естественная философия в совершенном развитии своем должна обратиться в идеализм, и наоборот».
Характерно, что Веневитинов перевел из романа «Титан» Жан-Поль Рихтера (немецкий идеалистический писатель, 1763-1825) именно отрывок «О действительности идеального» (не опубликован). Другой пример такого превращения находим в переводе Веневитинова из повести Э. Т. А. Гофмана «Что пена в стакане, то сны в голове»: в ней между прочим упоминаются «Ученики в Саисе» Новалиса, где поэт-маг обладает способностью претворять идеи в действительность, а действительность в идеи (так называемый «магический идеализм»).
Давая определение философии, Веневитинов резко отграничивал ее от схоластики, что зачастую служило в то время предметом путаницы. «Они имели совсем различный ход и разное влияние. Конечно, схоластика всегда влачилась по стопам философии, но никогда не досягала возвышенных ее понятий и терялась обыкновенно в случайных применениях, расположаясь в сентенциях и притчах» («Разбор рассуждения Мерзлякова»).
Особое внимание уделял Веневитинов математике, представляющей собою в его глазах «самый блестящий, самый совершенный плод на дереве человеческих познаний». Сравнивая ее с философией, он говорил, что «математика есть наука свободная: точка, линии, треугольники суть некоторым образом ее произведения, но математика занимается одними произведениями своими и тем ограничивает круг свой, между тем как философия обращает все свое внимание на самое действие» (Письмо о философии).
Даже в литературно-критических статьях Веневитинов прибегал к помощи математики — вспомним его математические пропорции в «Разборе статьи об Евгении Онегине».
Но наиболее полно эти вопросы получили отражение в статье Веневитинова «О математической философии» (ответ Вагнера г-ну Блише), представляющей собою перевод сочинения немецкого философа Иоганна Вагнера (1775-1834), помещенного в философском журнале «Isis», издаваемом Океном. Об этой работе Веневитинов писал А. И. Кошелеву: «Я случаем получил на короткое время 1820 год журнала Окена «Isis»... Зная, что вы прилежно с миром занимаетесь математикой, я заключил, что вам приятно будет видеть мнение двух славных математиков-идеалистов о сей науке. Для сего и перевел я ученый спор между Вагнером и Блише».
Веневитинов приводит положения Вагнера о том, что «математика есть единственная общая наука, единственная философия и все прочие науки суть только применения сей исключительно чистой науки».
Несмотря на свое преклонение перед математикой, Веневитинов, однако, оспаривает положения Вагнера и говорит: «Математика есть наука полная, заключающая в себе самой свою цель и свое начало, она есть даже орган всех наук, но можно ли сказать, что она наука наук, закон мира? Мне кажется, что сие заключение выведено несправедливо».
Сославшись на доказательства, приводимые Шеллингом в его «Идеалисте» в защиту условий познания мира, Веневитинов делает следующий вывод: «Математика — такое же необходимое условие для всех наук, какое пространство, время и числа — для всех явлений мира; но как независимо от мира существует идея мира, так и независимо от математики, как познания, существует идея всякого познания, наука самопознания или философия».
Это положение Веневитинова, данное в примечании к статье, является для нас более интересным, чем перевод мыслей самого Вагнера.
Рассматривая высказывания Веневитинова, мы видим, что он применял в своих работах следующие философские категории: движение и развитие, пространство и время, причины и следствия, общее и частное, форма и содержание, закон, истина, борьба противоположностей и др. «Весь мир составлен из противоположностей и наш литературный мир ими богат» («Разбор рассуждения Мерзлякова»), «Самое противоречие производит некоторого рода движение, из которого, наконец, возникает истина» («О состоянии просвещения в России»).
Нужно вспомнить, в какое время писались эти философские заключения, для того чтобы признать удивительную их непреложность.
Используя эти диалектические категории для анализа современной ему действительности, Веневитинов пришел к правильным выводам об общественных задачах искусства в России.
Свои общественно-политические взгляды Веневитинов отчетливо выразил в неопубликованной рукописи, относящейся к периоду «бесед» любомудров. В этом произведении, озаглавленном «Что написано пером, того не вырубить топором», Веневитинов высказывает следующие замечательные мысли: «Человек рожден не для самого себя, а для человечества, цель его — польза человечеству. Обязанность каждого мыслящего гражданина действовать для пользы народа, которому он принадлежит. Теперь обратим мысли к самим себе, то есть вообще к нам, русским молодым людям, получившим европейскую образованность, опередившим, так сказать, свой народ и, по-видимому, стоящим мыслями наравне с веком и просвещенным миром. Полезны ли мы? Без сомнения, для нашего народа, для России мы так же полезны, как всякое вещество безусловно и без своего ведома полезно для мира органического. Но приносим ли мы в жертву нашему отечеству тот плод, который оно вправе ожидать от нас, который, по-видимому, обещает ему наша образованность, наши нравственные способности? Нет, решительно нет. И причиною тому наше воспитание, которое в основании своем недостаточно. Отчего же? Мы любим Россию, имя отечества воспламеняет нас. Мы готовы для него жертвовать своим существованием и не устрашились бы для блага его пролить последнюю каплю крови».
В этих словах — весь Веневитинов, с его мыслями «наравне с веком» и проч.
К какому же выводу приходит Веневитинов? «Постараемся по возможности избрать одну цель занятий, одно постоянное стремление в науках, одну методу действования и тогда мы можем уповать на то, что труды наши, в каком бы роде они ни были, не будут бесполезны. Мы положим тогда на алтарь отечества жертву, достойную его».
Эти слова, обращенные к русским молодым людям, выражают глубокий патриотизм Веневитинова. Они не потеряли своего значения до сих пор. В противовес идеалисту Фихте, утверждавшему, что «философствовать — значит не действовать», в противовес идеализму Шеллинга, исключавшему возможность активных действий людей в процессе исторического развития и обрекавшему их на вечное рабство, Веневитинов призывал к действию, к служению народу до последней капли крови, к жертве собой для блага отечества.
В той борьбе за прогресс и просвещение общества, которую вели передовые русские писатели первой четверти XIX в., Дмитрию Веневитинову принадлежит одно из видных мест. А. И. Герцен видел в нем связующее звено между эпохой декабристов и последующим периодом развития русской прогрессивной идеологии. «14 декабря слишком глубоко отделило прошедшее, — писал он, — чтобы можно было продолжать предшествовавшую литературу. Уже на другой день этого великого дня мог прийти молодой человек, полный фантазий и идей 1825 года, Веневитинов».
И действительно, уже в тридцатых годах кружок Н. В. Станкевича воспринял эстетические и философские традиции любомудров. Так же как и Веневитинов, Станкевич важнейшей задачей считал просвещение, «нравственное совершенствование». Такие же задачи он ставил и перед искусством.
Представители последующего периода развития русской общественной мысли — участники кружка М. В. Петрашевского — были такими же горячими поборниками просвещения. Если Веневитинов и Станкевич выступали в пределах литературы и эстетики, то петрашевцы перешли непосредственно к политике. Однако они также мечтали о свободной литературе, счастливом будущем человечества, о том «золотом веке», о котором писал Веневитинов.
Эстетические взгляды петрашевцев о высокой идейности искусства и правдивом отражении жизни, о высоком назначении поэта близки тем, которые высказывал Веневитинов. Примечательно, что один из петрашевцев, А. П. Баласогло, посвятил ему следующую строфу:
Где Веневитинов?— угрюмец,
Философ жизни в двадцать лет,
Он, сирый в мире вольнодумец,
Осиротивший мир и свет!
Освободительную борьбу, начатую декабристами, продолжили последующие поколения русских революционеров. В исторической цепи, соединяющей этапы развития прогрессивной общественной мысли, связующим звеном является деятельность поэта-вольнодумца, писателя-патриота и философа Дмитрия Веневитинова.
Л-ра: Филологические науки. – 1969. – № 6. – С. 36-48.
Критика
